Есть люди, чье поведение, слова с первых минут внушают доверие, редкий тип в наше время, конечно, но как раз выпал такой случай. Девушку мучила какая-то тайна, это читалось на ее лице, и он не ошибся.
Поставив цветы в вазу, а фрукты определив на подокон­ник, она плотнее затворила дверь и, смущаясь, начала:
– Вот уже несколько месяцев я не решалась прийти к вам, простите мне мое малодушие. Мне кажется, то, что я знаю, а точнее моя догадка, имеет отношение к покушению на вас. Те­перь, после случившегося с вами, я убеждена, что в Прокурату­ре республики есть предатель, который докладывает о всех ва­ших тайнах противнику, о вашем передвижении, о секретных и неожиданных совещаниях, о вашей переписке, не исключе­но, что он прослушивает разговоры по внутреннему телефону.
– Почему вы так решили? – спросил он спокойно, боясь спугнуть девушку.
– Этот человек во время практики пытался за мной уха­живать, и даже однажды пригласил меня в ресторан, в знаме­нитое «Лидо». Там к нам подсел человек, и не случайно, как я поняла, у них была назначена там встреча. Подсевший не знал, что я на практике в Прокуратуре, скорее всего он принял меня за одну из легкомысленных девушек. Поэтому в разговоре, ко­торый они все-таки пытались завуалировать, несколько раз мелькало ваше имя, хотя чаще они называли вас «москвич». Как я уяснила, мой ухажер передал что-то такое, что не должно выходить из стен Прокуратуры, я все-таки будущий юрист.
– Вы не могли бы описать человека, проявляющего инте­рес к делам Прокуратуры? – спросил Камалов, чувствуя, что он вышел еще на одного свидетеля, по важности не уступаю­щему Парсегяну.
Девушка вполне толково стала описывать человека, под­севшего к ним в «Лидо», и сразу легко вырисовался Сенатор.
Камалов вспомнил, что у него есть его фотографии, пока­зал их Татьяне, и побледневшая девушка сказала:
– Да, это он.
Прокурор решил и дальше форсировать внезапную удачу и, показав фотографию Салима Хасановича, спросил:
– А этого элегантного джентльмена вы не заметили в тот вечер в ресторане?
Девушка недолго вглядывалась в фотографию, где Миршаб улыбался Наргиз.
– Да, видела. Мужчина в светлой тройке, и впрямь очень элегантный, стоял рядом с этой женщиной, и они вместе по­кинули «Лидо».
Камалов понял, практикантка случайно, но точно вычислила предателя, вот почему Айдын оказался на крыше сосед­него здания в день секретного совещания. Уходя, девушка сказала волнуясь:
– Мне очень хотелось бы работать с вами, быть вам по­лезной. – И она протянула бумажку, где размашистым почер­ком значился ее телефон.
Уже у самой двери она вдруг сказала:
– Вы не думайте, что вокруг вас в Прокуратуре много пре­дателей, мне кажется, этот выродок один, а вас очень уважают, и не дождутся, когда вы вернетесь в строй… – И вдруг после паузы выдохнула: – И я вас очень люблю…
Хуршид Азизович после ухода Татьяны еще долго лежал ошарашенный новостью и неожиданной поддержкой, потом, хромая, добрался до телефона в конце коридора и позвонил Уткуру Рашидовичу, начальнику отдела по борьбе с мафией, и попросил его сейчас же зайти к нему.
Когда полковник появился у него, Камалов передал бу­мажку с фамилией, которую ему назвала Татьяна, и сказал:
– Возьмите под микроскоп жизнь этого молодого челове­ка из нашей Прокуратуры, есть все основания подозревать, что через него идет утечка тайных сведений к противнику. Сегодня же попытайтесь лично встретиться с полковником Джураевым и передайте и ему эту информацию, пусть объект попадет под перекрестный огонь внимания.
За неделю до Нового года в Ташкенте выпал обильный снег. Камалов почти полдня простоял у окна, любуясь, как крупные хлопья снега укутывали деревья больничного сада, и вечнозеленые чинары издали походили на ели в подмосков­ных лесах.
Осень оказалась долгой, теплой, и многие деревья, так и не успев облететь, в полном убранстве вошли в зиму. Мороз крепчал, и Хуршид Азизович видел, что подмороженные стеб­ли листьев не выдерживали обильного снегопада и, мягко об­рываясь, опадали на землю, образовав под каждым деревом за­метную горку. Редкое зрелище в Ташкенте – зимний листо­пад.
В эти дни, впервые за многие месяцы пребывания в трав­матологии, Камалов не мог оторваться от окна, он подолгу стоял, глядя в безлюдный двор, и дальше за ограду, где продолжалась другая, ушедшая от него жизнь, и улицы словно не касались беды за больничной оградой, она жила по своим мер­кам. Спешили на работу, с работы, с новогодними покупками, подарками, гордо несли свой трофей раздобывшие елку. А к вечеру, когда на город внезапно наползала темнота и зажига­лись огни, жизнь за оградой заснеженного сада казалась такой манящей!
Ярко-красные трамваи, припорошенные легким снегопа­дом, сияя окнами, весело проносились вверх-вниз по улице Энгельса, и куда девался их необычно раздражавший стук на стыках? Они скользили плавно, легко, суля обманчивое тепло, уют, комфорт, приветливые лица. Здесь у окна больничной па­латы ему казалось, что все прохожие улыбаются друг другу, ус­тупают места, желают всем только здоровья и счастья, хотя знал – это не так, в трамвае ледяной холод, дует в разбитые окна, грязно, с полгода как не убиралось, и как раз по вечерам в них свирепствует шпана и обкурившиеся анашой наркома­ны, и что с работы едут усталые, издерганные люди, они со страхом ожидают грядущий Новый год – что он несет народу, ташкентцам? Но так думать не хотелось, хотелось ждать праз­дник, как давно, в Москве, в молодости, когда жизнь сулила еще столько перспектив и счастья. «Каким будет Новый год для меня?» – думал грустно Камалов, вглядываясь в ночной сад за окном. Удастся ли мне выиграть единоборство с безжа­лостным противником?
Он отдавал себе отчет, что в их смертельной игре уже не будет ничьей.
Он вспомнил свой ташкентский дом, где они уже обжи­лись, притерлись, и ему вдруг так захотелось туда, где все на­поминало о семье, о сыне – как любили они встречать Новый год!
Мысль о доме запала в душу, и, когда он увидел, что мно­гие больные отпрашиваются на праздник к семье, он тоже, хоть на вечер, решил вернуться к себе, в больнице ему предсто­яло быть еще до марта.
Новогоднее настроение, новогодний ажиотаж охватил всех, больных, врачей, посетителей, которых в последние дни резко поубавилось. Готовилось к Новому году и травматологи­ческое отделение, где лежал Камалов, ходячие больные укра­шали елку в холле у телевизора, развешивали гирлянды в ко­ридоре.
На утреннем обходе, в канун Нового года, он попросил разрешения у лечащего врача съездить домой. Тот вниматель­но посмотрел на прокурора, видимо не желая его отпускать, но в последний момент, почувствовав что-то в настроении боль­ного, сказал:
– Но при условии: не пить, не курить, не волноваться – для вас все это до сих пор представляет серьезную опасность. О прежней жизни забудьте надолго – покой, уют, соседство мудрых книг, телевизор – вот ваши перспективы на ближай­шие годы, если не на всю жизнь, дорогой Хуршид Азизович. Устраивают вас такие суровые условия краткосрочного уволь­нения?
– Вполне, – ответил добродушно прокурор, хотя перспек­тивы, впервые высказанные вслух профессором, вряд ли его обрадовали, у него имелись свои планы на оставшуюся жизнь. Получив разрешение, Камалов поначалу растерялся, дол­гое пребывание в больнице расслабляет человека, но он тут же отринул минутную слабость и, добравшись до телефона, вы­звал машину Прокуратуры. Пока шофер доставлял из дома одежду, прокурор выстраивал планы, что предпринять прежде всего, – напрашивалось одно: посетить могилы жены и сына.
Нортухта, с которым они попали в засаду на кокандской дороге, быстро доставил его на кладбище Чиготай и, несмотря на все запреты, заехал туда на машине, потому что прокурор все-таки передвигался с трудом.
На кладбище он пробыл долго, замерз, устал и, когда воз­вращались в центр, приметил красочную рекламу ресторана «Лидо», того самого, куда некогда пригласили Татьяну, точно вычислившую предателя.
Хуршид Азизович понимал, что в этот скорбный день, когда он впервые посетил могилы сына и жены, должен что-то сделать, собрать друзей, родственников, коллег, но у него в распоряжении от увольнительной осталось чуть больше двад­цати часов. Наверное, следовало прочитать какие-то строки из Корана, чтобы облегчить душу, но как человек атеистического поколения он, к сожалению, не знал ни одной суры, ни одного аята. В самый последний момент, когда показался парадный вход «Лидо», выполненный в ложно-классическом стиле, с мраморными колоннами на просторной, открытой веранде, прокурор вспомнил житейское – помянуть! Помянуть!
И как-то сразу все стало на место. Он попросил шофера остановиться. Сейчас он вовсе не думал, что этот ресторан как-то связан с Сенатором, с Миршабом и тут наверняка не раз ве­лись разговоры о нем. Все его помыслы были об одном – хоть и запоздало, пока в одиночку, но помянуть по-человечески же­ну и сына.
Высокая дверь с тонированными стеклами оказалась за­крыта, хотя в холле сновали люди.
Камалов нажал кнопку, и тотчас у двери, в форме швейца­ра появился Карен, он сразу узнал прокурора, хотя раньше ни­когда с ним не встречался. Одолев секундный шок, Карен молча распахнул дверь. Оставив спортивную куртку гардеробщи­ку, тому самому парню, что должен был добить его из писто­лета, если бы не вмешался в операцию полковник Джураев, прокурор перешел в другой, более просторный холл и сразу от­метил, с каким размахом и вкусом отстроили «Лидо».
В таком респектабельном заведении он, честно говоря, ни­когда не бывал. Он недолго простоял в холле, раздумывая, в какой из двух залов пойти, как увидел в торце вестибюля, ря­дом с широкой, мраморной лестницей, ведущей на второй этаж, бар, с несколькими столиками, прятавшимися в тени роскошной лестницы с ковровыми дорожками. Уютное место, особенно для тех, кто заскочил ненадолго, туда и направился прокурор. Не успел он взгромоздиться на высокий вращаю­щийся стул, как бармен спросил любезно:
– Коньяк, виски, джин, ликер?
– Водку, – ответил Камалов, разглядывая богатую и со вкусом обставленную витрину.
– Не держим, – уже несколько суше, но без хамства отве­тил человек за стойкой.
Прокурор раздумывал, поминают все-таки водкой, и он не хотел нарушать традицию, как вдруг кто-то за его спиной, из-за столика у лестницы, громко сказал буфетчику:
– Принеси из зала, редкий гость к нам заглянул.
В мгновение ока бармен слетал в зал на втором этаже и вернулся с бутылкой «Столичной». Обтерев запотевшую бу­тылку, он поставил перед болезненного вида клиентом рюмку, но тот попросил еще одну, и тогда вышколенный официант дрогнул, спросил:
– Зачем?
Человек со свежим рваным шрамом на лбу молча забрал бутылку из рук хозяина и, наполнив вторую рюмку, сказал:
– За жену, за сына.
Парень так ничего и не понял, но видел, что люди за сто­ликом у лестницы внимательно слушают их разговор. Выпив, странный клиент отодвинул рюмки и сказал:
– А теперь можно рюмку коньяка. – И стал шарить по карманам сигареты, но бармен, желая угодить, тут же протя­нул ему распечатанную пачку «Винстона».
Как только человек со шрамом поднес сигарету к губам, кто-то молча, из-за спины, протянул ему огонек зажигалки. Камалов склонился к «Ронсону» в холеной руке с безукориз­ненно отглаженными манжетами, прикурил, поднял глаза и увидел… Хашимова, это он послал бармена за водкой.
Прежде чем что-то сказать, Миршаб глянул на бармена, и тот поспешил из-за стойки, только потом, пряча зажигалку в жилетный кармашек, он произнес:
– С наступающим Новым годом. Рад видеть вас живым и здоровым, слышал, вы попали в серьезную аварию…
Прокурор ничего не ответил, только молча смотрел на че­ловека, о котором уже многое знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72