* * *
Валентин взял в руки Наташину фотографию и повернул к себе настольную лампу.
— Хорошее лицо, — отметил он профессионально. — А снимок — барахло, ракурс неважный, и свет тоже. Какой сапожник фотографировал?
— В фотоателье, — выдохнула я, вешая пальто на вбитый в стену крюк.
— Тогда понятно, — изрек Валентин, — в этих заведениях такие специалисты работают, что я уже ничему не удивляюсь. А девочка красивая. Родственница какая-нибудь? Племянница, наверное?
Я невольно затаила дыхание. Подумать только, Наташку уже принимают за мою племянницу. Впрочем, чему тут поражаться, если я уже почти в два раза старше той Наташки, что до сих пор беззаботно улыбается с фотографии.
Потом Валентин спросил:
— Она что, умерла?
— Что? — Я вздрогнула. — С чего ты взял?
— Да просто… — Валентин пожал плечами. — У меня было несколько таких заказов. Ты же знаешь, на нашу зарплату не проживешь.
Я сразу полезла за кошельком, а Валентин протестующе выставил руку вперед:
— Еще чего выдумала! Ты что, решила, будто я намекаю? Не возьму я с тебя ни копейки, да и работы тут с гулькин нос.
Я перестала дергаться, только попросила:
— Ты с этой фотографией, пожалуйста, поаккуратнее. Она у меня последняя.
— Да я при тебе все сделаю, если ты так переживаешь, — сказал Валентин и, поднявшись со стула, взял с полки фотоаппарат. — У меня как раз осталась парочка-троечка кадров на сегодняшней пленке — снимал сегодня школьную олимпиаду, — а мне ее все равно проявлять…
— Можешь считать меня нахалкой, но я не возражаю. — Я откинулась на спинку старенького кресла, в котором и прежде, когда еще работала в «Вечерке», любила сиживать, наблюдая, как Валентин возится со своими снимками. Обычно это случалось после того, как я в очередной раз «возмущала спокойствие», то бишь в редакцию приходила телега по поводу моей писанины, на которую редактору приходилось реагировать. Валентин был одним из тех немногочисленных, если не сказать редких, людей, к которым я всегда относилась с неизменным уважением и симпатией. Спокойный, несуетный… Короче, к таким, как он, можно без опасений поворачиваться спиной, зная, что они не скажут тебе вслед какой-нибудь гадости. Вот и теперь он ни о чем меня не расспрашивал и не лез в душу без мыла с притворным сочувствием, за что я была ему безмерно благодарна.
Валентин, копошившийся в дальнем углу лаборатории, закурил, и запах его дешевой папироски показался мне слаще, чем дым отечества; мне даже самой захотелось затянуться.
— Эй! — окликнула я его. — А на курево тебя можно разорить?
— Возьми в столе, — разрешил щедрый Валентин. — Только я ведь без фильтра курю.
Я выдвинула верхний ящик Валентинова стола — там навалом лежали фотографии. Папиросы обнаружились в следующем, только вид у них был какой-то непривычный.
— Это что, спагетти? — поинтересовалась я на всякий случай, взяв в руки узкую белую трубочку, длинную, как карандаш.
— Что, впечатляет? — отозвался из своего угла Валентин. — Это я их еще порезал, они длиннее были. — И пояснил:
— С фабрики такие выносят — автомат у них там какой-то сломался — и продают по дешевке, чуть ли не на метры. А мне все равно что курить, я за эстетикой не гоняюсь, главное ведь качество, — хохотнул он и, заметив мою задумчивость, посоветовал:
— Если большая, разломи пополам, и все дела.
— Да нет, зачем же? — возразила я, еще немного полюбовавшись папиросной «макарониной». — В этом что-то есть, пожалуй. — Я смело зажала в зубах бракованный, с точки зрения эстетики, продукт местной табачной фабрики и чиркнула спичкой. Чтобы оценить его качество, мне хватило одной затяжки, после которой я испытала острое кислородное голодание.
— Что, прочищает мозги? — весело осведомился Валентин уже после того, как я более-менее прокашлялась.
— Еще как, — подтвердила я и добавила, вспомнив Веньку:
— Кстати, это как раз то, что мне доктор прописал, а то у меня там сейчас столько всякого дерьма!
— Значит, одобряешь? — лукаво блеснул глазами Валентин.
— Отличное средство! — заверила я его, на всякий случай отодвигая папиросу подальше. — А ты не в курсе, случаем, наша табачная фабрика не собирается в ближайшее время приступить к производству толовых шашек?
Валентин оставил мою шутку без внимания, только велел выключить настольную лампу. Я послушно нажала на кнопку, но темнота была недолгой, потому что в следующую минуту по комнате разлился неяркий красный свет — Валентин начал колдовать с пленкой. У него что-то с грохотом упало на пол, он забористо выругался и, спохватившись, сердечно покаялся:
— Извини, совсем вылетело из головы…
Валентин не договорил, и я осталась в неведении относительно того, что именно вылетело из его головы. Что я женщина, так надо полагать? Нашел из-за чего убиваться, забыл, видно, что я и сама частенько грешу крепким словцом, когда не хватает нейтрального словосочетания, а последнее, надо признать, не редкость при нашей-то собачьей жизни.
Пока Валентин сноровисто проявлял, закреплял, печатал и прочее, я продолжила эксперименты со своими «прочищенными» мозгами. Я думала, чем мне ответить на Венькино предложение, и все никак не могла принять окончательного решения. Не будь этой старой газетной вырезки, завалившейся за подкладку Наташкиной ветровки, я бы так не мучилась. Я бы просто послала его в то самое место, адрес которого у меня постоянно вертится на языке, но не часто срывается, только в особо экстренных случаях. Но крошечная газетная заметка с дубовым заголовком «Комсомольский вожак» заставляла меня усиленно ворочать извилинами. Соблазн взглянуть на этого «вожака» вблизи был слишком велик, хотя и при полном отсутствии уверенности в том, что моя бурная самодеятельность в духе Джеймса Бонда позволит узнать что-нибудь новое о Наташкиной судьбе.
Не проще ли, соображала я, просто прийти к этому Пашкову и спросить:
— Простите, вы случайно не знаете, как вырезка со статейкой про ваши комсомольские подвиги могла оказаться за подкладкой куртки моей любимой подружки, загадочным образом пропавшей пятнадцать лет назад?
И услышать в ответ: «Понятия не имею»?
И фразочка эта, не исключено, будет произнесена искренне. Или как бы искренне, но так, что комар носу не подточит. Профессия политика, всем известно, подразумевает умение талантливо врать: преданно глядя в глаза, а то и со слезой в голосе. Еще почти всегда убедительно звучат клятвы отдать на усекновение какую-нибудь из частей тела. Руку, например, или голову. Ноги в таких случаях популярностью, кажется, не пользуются. Находятся также и особенно самоотверженные, ну, те, что при случае грозятся лечь на рельсы… Ладно, сейчас речь не о них. Речь о кандидате в местные губернаторы с хорошей русской фамилией Пашков и о том, есть ли у меня хоть один шанс из тысячи надеяться, что он и впрямь имеет какое-то отношение к таинственному исчезновению моей единственной подруги юности.
— Сколько тебе снимков делать? — прервал мои размышления Валентин.
Вопрос застал меня врасплох, я понятия не имела, сколько мне понадобится фотографии, а главное, зачем, поскольку никакого конкретного плана действий у меня пока не было, только очень смутные намерения.
— Так сколько? — повторил Валентин.
— Сделай с десяток, если не трудно, — после небольшой паузы ответила я. — Можешь?
— Десяток так десяток, — индифферентно молвил Валентин, который если и недоумевал, зачем мне десяток фотографий какой-то девицы, то виду совершенно не показывал.
Еще через четверть часа Валентин положил на стол передо мной стопку фотографий и включил настольную лампу:
— Годится?
— Вполне, — кивнула я.
— Это тоже возьми. Может, еще понадобится. — Валентин присовокупил к фотографиям кусочек пленки.
Я сунула все это в конверт и еще раз поблагодарила Валентина.
— Ерунда, — махнул он рукой. — Ты же знаешь, я всегда помогу, когда у меня есть время. Вот если бы ты пришла на следующей неделе, то дело было бы сложнее. Начнется этот маразм под названием предвыборная кампания. Эти придурки кандидаты будут из штанов выпрыгивать, чтобы понравиться избирателям, пыль в глаза пускать: то пресс-конференции, то митинги, то благотворительные акции… Подарят телевизор детскому дому, а шуму столько, будто они лекарство от СПИДа изобрели. Обезьяны!
Честно говоря, я несколько удивилась пылу, с каким обычно невозмутимый Валентин крыл ненавистных «обезьян». Впрочем, в этом я с ним была солидарна.
— Что, достали? — посочувствовала я.
— Да они кого угодно достанут, — криво усмехнулся Валентин, — у меня лично эта возня вот где. — Он постучал ребром ладони по загривку. — Как вспомню, каким горячим идиотом я был в девяносто первом году и чем все кончилось… Знаешь, на что это похоже?
— На что? — отозвалась я эхом.
— На обманутую первую любовь!
Все-таки Валентин больший романтик, нежели я, поскольку он сравнивал политику с обманутой любовью, а я всегда называла ее грандиозной выгребной ямой.
Я сняла с крюка пальто, Валентин помог мне облачиться. Мы попрощались, и я уже взяла курс на выход, но у самой двери замерла и спросила, обернувшись:
— Скажи: нет или да?
— Что? — не понял Валентин.
— Это такая детская игра. Скажи: нет или да? Валентин пожал плечами:
— Ну тогда да.
Он и не догадывался, на что именно меня благословил!
Глава 4
Дома я первым делом полезла в холодильник, где у меня уже пару месяцев томилась откупоренная не помню по какому случаю бутылка клюквенного аперитива. Чтобы раз и навсегда внести ясность в этот вопрос, уточняю: выпить я люблю, а главное, умею, но никогда не злоупотребляю. Из всех напитков предпочитаю водку (исключительно в компании), весьма неравнодушна к пиву (только не баночному), а по вечерам, бывает, позволяю себе побаловаться какой-нибудь наливочкой-настоечкой средней крепости. Такое случается со мной не очень часто (раз-два в месяц), когда с морозу, когда чтобы снять стресс. Сегодня вроде бы повода не было, но я все равно открутила с бутылки крышку и влила в дежурную рюмашку пятьдесят граммов аперитива — больше в нее просто не входило. Села за кухонный стол и, нажав на кнопку дистанционного управления, включила телевизор, стоящий на подоконнике.
По первой программе шел бразильский сериал, по всем остальным говорящие головы, закатывая глаза и давясь слюной, изрыгали навязшие в зубах истины. Я еще немного побаловалась с пультом и в конце концов остановилась на передаче одной из местных студий. Исключительно потому, что ее вел удивительно наглый паренек, с которым я пару раз сталкивалась по работе. Пареньку было лет двадцать, а может, даже меньше, но он явно относился к той самой молодой смене, жарко и нетерпеливо дышащей в спину, которая только и ждет, когда предшествующее поколение немного зазевается или расслабится. Звали его Вадик, точнее Вадим Вислоухов, и он стрекотал в камеру с такой умопомрачительной скоростью, что времени на обдумывание собственных слов у него не оставалось. Видимо, поэтому и выражение лица у него временами было несколько ошалелое, наверное, сам удивлялся перлам, слетавшим с его губ.
Наконец камера перестала держать Вадика на прицеле и переметнулась на его собеседника. Я подавилась аперитивом, когда наконец разглядела, кого Вислоухов заманил к себе на этот раз. За одним с Вислоуховым столом, аккурат напротив, сидел Венька Литвинец, такой благостный, что, казалось, даже его ранняя проплешина на темечке светится, как нимб.
— А теперь я представляю вам своего собеседника. Знакомьтесь: Вениамин Михайлович Литвинец, глава общественного фонда «Регионы отечества».
Так он к тому же еще и глава фонда, ну и пройдоха!
Венька придал своей плутоватой физиономии побольше значительности и дернул подбородком.
Вислоухов скосил взгляд на лежащую перед ним шпаргалку и оттарабанил по писаному, как на экзамене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48