Не здесь же, под самым носом у хозяина!
Фракиец процедил сквозь зубы какое-то ругательство и в наисквернейшем расположении духа отправился на кухню.
И вот они там, смотрят друг на друга при неверном свете трехрожковой масляной лампы. Карвилий, Ипполит и Эмилия придвинулись поближе к печам. Что до Калликста, он принялся взбудораженно метаться взад-вперед, не в силах побороть смятение.
— Нам необходимо найти способ выручить их!
— Но как? — повар вздохнул. Ипполит предложил:
— По крайней мере, нужно попробовать связаться с ними. Постараться утешить их...
Пренебрегая его замечанием, фракиец спросил:
— Кто из судей занят этими делами?
— Новый префект преторских когорт, Фуск Селиан Пуденс, — отвечал сын Эфесия.
Калликст недоверчиво вытаращил на него глаза:
— Фуск? Ты ничего не путаешь?
— Разумеется. Именно ему поручены гражданские тяжбы. Это он прислал своих ночных стражей, чтобы арестовали наших братьев.
Фракиец, казалось, призадумался, потом со слабой улыбкой прошептал:
— Ну, в таком случае, может быть, еще не все потеряно...
Глава XXIII
Фуск остался таким же, каким был, когда они виделись в последний раз. Тем, кем он, без сомнения, будет всегда: сердечный, готовый к услугам, сочетающий в себе фантазию и трезвое здравомыслие.
Калликст сидел между двух поселян на одной из каменных скамей у подножия базилики, где заседал суд. Не заботясь ни о складках своей тоги, ни о достоинстве судьи, а того меньше об интересах защитников, ожидающих в нескольких шагах, когда дойдет очередь до них, Фуск, аж приплясывая от нетерпения, силился примирить тяжущихся:
— Худое соглашение лучше доброго процесса! Уж поверьте моему многолетнему опыту. Подумайте о тратах и треволнениях, которые подстерегают вас на этом пути!
— Господин, требования моего клиента справедливы, — вмешался один из защитников. — Если ты соблаговолишь приступить к разбирательству, я не премину доказать это.
— У твоего коллеги и противника те же притязания, — хладнокровно возразил Фуск. — На самом ли деле так необходимо истощать драгоценное время стольких клепсидр, равно как и денарии этих славных людей, если можно было бы прийти к полюбовному согласию?
При других обстоятельствах Калликст прислонился бы к одной из этих мраморных колонн и с усмешкой наблюдал бы за усилиями своего друга. При всем такте Фуска, он не сомневался, что тот должен был задавать себе порой всякие вопросы на его счет.
Хотя Калликст и дал ему понять, что он-де занимается делами своего родителя, богатого фракийского собственника. А когда служба у Карпофора вынуждала его на несколько дней совсем исчезать из виду, он ссылался на тираническую власть грека-вольноотпущенника, которого ему, так сказать, навязали в качестве наставника. Как поведет себя Фуск в тот день, когда ему откроется, что его друг на самом деле всего лишь простой раб? Предрассудки в среде горожан весьма сильны. Состоятельный человек, да к тому же судья, не может поддерживать приятельские отношения с рабом. Подобное разоблачение может обернуться даже запретом участвовать в ритуалах почитателей Орфея. Рабам не дано право участия в религиозных церемониях.
— Калликст! Счастлив видеть тебя. Ты пришел затеять тяжбу у меня под крылышком?
Голос Фуска вывел его из задумчивости. Он с усмешкой указал на тех двух поселян — они удалялись под ручку, а физиономии обоих защитников, обескураженно скривившиеся на глазах свидетелей, позволяли угадать их досаду — впрочем, свидетели тоже приготовились разойтись с миром.
— Даже если бы я лелеял такое намерение, твое красноречие меня бы разубедило. Но ответь мне начистоту: римский суд в самом деле такая душегубка, как о нем говорят?
Похоже, ты никогда не перестанешь меня изумлять своими вопросами! Откуда ты свалился, чтобы не знать, что римляне всех слоев общества большую часть своих дней проводят в каких-нибудь судах, если не как тяжущиеся, то как свидетели?
— Я заметил эту особенность, но знаешь, для провинциала вроде меня область права — темный лес, полный ловушек, так что лучше уж туда не соваться.
— Это и доказывает, — вздохнул префект, — что жизненная сила Империи сосредоточена в провинциях. А теперь скажи: что привело тебя сюда? Сомневаюсь, чтобы ты покинул свое таинственное логовище только ради удовольствия повидать меня.
Калликст притворился, что смысл последнего замечания до него не совсем дошел, и с некоторым смущением отвечал:
— Я пришел, чтобы воззвать к твоему милосердию.
Фуск глянул на друга так испытующе, будто был уверен, что тот шутит. Но увидев, как серьезно лицо Калликста, предложил пройти за ним.
Они прошли через базилику при здании суда и вошли в тесные покои, предназначенные для префекта. Как в любой римской комнате, меблировка здесь была проста до крайности, сведена к самому необходимому: стол с водруженными на нем массивными песочными часами, вделанные в стену деревянные ящички для медных трубок с вложенными в них папирусами. Ничего похожего на сундук для одежды, зато два кресла, позволяющие раскинуться полулежа. В них и расположились Калликст и Фуск.
— Я слушаю тебя.
— Ты прошлой ночью приказал задержать группу христиан, собравшихся в доме на Аппиевой дороге.
— Верно. А ты откуда знаешь?
— Я... мне не безразлична одна из этих рабынь.
Фуск с лукавым видом сдвинул брови:
— Подумать только! Калликст влюблен...
Но тут же вся его серьезность возвратилась к нему:
— Эта твоя подруга и впрямь христианка?
Фракиец кивнул.
— Вот это скверно. Я, понятно, ничего так не хочу, как тебе помочь. Но ты же не можешь не знать, что право помилования дано только императору.
— Но разве так уж необходимо доводить дело до приговора? Одна никому не известная девушка, еще несколько рабов и свободных людей, скромных и безобидных, ничем не могут угрожать ни безопасности Империи, ни спокойствию ее граждан.
— Возможно. Но так уж устроен закон. Если эти люди перед судом признают себя христианами — а обычно они именно так и поступают, — мне ничего другого не останется, как только их приговорить.
Калликст в изнеможении поник головой.
— Зачем ты их вообще арестовал? Я только что слышал, как ты изощрялся в красноречии, лишь бы избегнуть процесса. Те люди с Аппиевой дороги причинили зла не больше, чем твои два поселянина!
Тут впервые за все время их разговора Фуск проявил признаки волнения:
— Я был вынужден, — упавшим голосом признался он. — Одна особа, которой я не могу ни в чем отказать, сообщила мне об их собрании. А я должен заставлять людей чтить закон, это входит в обязанности моей службы.
— Фуск, надо попытаться что-то сделать.
Когда он произносил эти слова, до него вдруг в полной мере дошло, сколь кошмарна опасность, грозящая Флавии и ее друзьям. Она, такая хрупкая, такая радостная, должна погибнуть так нелепо! Представить ее ледяной, окоченевшей... Нет, этого он не вынесет. Калликст резко повернулся, словно пытаясь избавиться от этого душераздирающего видения.
Со своей стороны Фуск, опершись подбородком на ладонь, казалось, напряженно размышляет.
— Думаю, найдется средство спасти твою возлюбленную: процесс.
— Как так? Ведь именно процесс, как я понял, напротив...
— Нет. Мне достаточно будет устроить все так, чтобы не спросить их, являются ли они христианами. А в доказательство лояльности потребовать от них, чтобы они сожгли палочку ладана у подножия статуи императора.
— И ты думаешь, этого окажется довольно, чтобы их отпустили?
Легкая усмешка сообщника проступила на губах Фуска:
— Все зависит от того, насколько суровым окажется судья...
Суды префекта происходили в курии форума, которая являлась самым оживленным местом Рима. Обычно там рассматривались не уголовные, а только гражданские дела. Тем не менее, коль скоро отношение правосудия к христианам было таким неопределенным, а процедура ведения подобных дел оставалась столь туманной, случалось, что из этого правила делали исключение.
В то утро шумная толпа, обычно заполняющая базилику, если не совсем рассеялась, то по крайности сильно поредела — факт сам по себе чрезвычайный. Но кого, по существу, могло волновать дело каких-то там христиан, на которых все смотрели, как на секту, состоящую из подонков общества? И это в то время, когда суд префекта зачастую занимался тяжбами известных лиц, развлекая любителей судейских кляуз зрелищем свар между знаменитостями.
Какие-то ротозеи, не столько движимые интересом, сколько забредшие сюда по привычке, пустыми глазами небрежно оглядев собравшихся и скорчив презрительную мину, означавшую, что дело самое посредственное, а прения по нему того и гляди нагонят сон, отправлялись обратно на площадь, спеша окунуться в ту шумную суету, что сделалась самой сутью римского бытия.
Калликст, страшно волнуясь, стоял в тени колонны и не сводил глаз с обвиняемых. Они сидели несколькими ступенями ниже, примостившись рядком на деревянных скамьях, лицом к маленькой трибуне, где восседал префект.
Фуск, казалось, внимательно слушал молоденького адвоката, который во исполнение своих должностных обязанностей защищал группу христиан, но Калликст мог бы поклясться, что он дремлет. И тогда все его внимание сосредоточилось на Флавии. Девушка сидела рядом с Эфесием, и хотя по ее лицу можно было угадать, что ей не по себе, она была все так же прекрасна, а ее распущенные волосы сверкали, словно бросая вызов солнцу. У фракийца сжалось сердце. Наперекор заверениям Фуска он не мог избавиться от болезненной подавленности, она овладела им и уже не отпускала.
«Я люблю тебя, Калликст... Люблю сильнее, чем это пристало сестре».
Вспоминая эти слова, недавно произнесенные девушкой, он чувствовал что-то похожее на отчаяние. Почему? Почему мы не ценим любовь, пока ее у нас не отнимут?
Он снова подумал о том, как воспринял Карпофор известие о задержании своих рабов. Хотя и разъяренный тем, что христиане сколотили свою компанию под его кровом, он немедленно поручил Калликсту найти способ привести это дело к благополучному исходу. Мысль о возможной потере двадцати слуг была для него нестерпима.
Всего труднее для фракийца было отговорить Ипполита присутствовать на процессе. Только его там не хватало с его всем известным взрывным темпераментом! Фуску ни к чему непрошеное вмешательство, которое может усложнить его задачу. К тому же с того недавнего мгновения, когда начался допрос, дело и так несколько раз оказывалось на волосок от беды.
Эфесий, которого, как владельца дома на Аппиевой дороге, допрашивали первым, на ритуальный вопрос «Ты свободный или раб?» с хвастливым вызовом брякнул: «Я христианин!».
Калликсту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься на него. Возможно ли докатиться до подобного самоубийственного неразумия? Фуск, попав в такое нелепое положение, притворился, будто не расслышал, и поспешил пояснить бывшему управителю Аполлония, что он желает знать одно: является ли обвиняемый рабом или свободным. Эфесий же в ответ еще более усложнил свое положение, заявив:
— Этот вопрос не имеет смысла. Для христиан не существует ни рабов, ни господ, есть лишь братья во Иисусе Христе.
Одновременно раздосадованный и растерянный, Фуск еще раз сделал вид, будто ему уши заложило, и, в конце концов, сумел вдолбить обвиняемому, что в глазах закона он прежде всего вольноотпущенник. Затем, обратясь к Флавии, он продолжил:
— А ты свободная или рабыня?
Ответ не заставил себя ждать:
— Я христианка.
— Клянусь Вакхом! — вскипел префект. — Что за бред? Твое положение в обществе — вот все, о чем я тебя спрашиваю, понятно? Твое положение в обществе!
Флавия неопределенно пожала плечами:
— Я христианка, а потому считаю себя свободной, хоть я и рабыня.
Фуск возвел очи к небу и вызвал следующего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Фракиец процедил сквозь зубы какое-то ругательство и в наисквернейшем расположении духа отправился на кухню.
И вот они там, смотрят друг на друга при неверном свете трехрожковой масляной лампы. Карвилий, Ипполит и Эмилия придвинулись поближе к печам. Что до Калликста, он принялся взбудораженно метаться взад-вперед, не в силах побороть смятение.
— Нам необходимо найти способ выручить их!
— Но как? — повар вздохнул. Ипполит предложил:
— По крайней мере, нужно попробовать связаться с ними. Постараться утешить их...
Пренебрегая его замечанием, фракиец спросил:
— Кто из судей занят этими делами?
— Новый префект преторских когорт, Фуск Селиан Пуденс, — отвечал сын Эфесия.
Калликст недоверчиво вытаращил на него глаза:
— Фуск? Ты ничего не путаешь?
— Разумеется. Именно ему поручены гражданские тяжбы. Это он прислал своих ночных стражей, чтобы арестовали наших братьев.
Фракиец, казалось, призадумался, потом со слабой улыбкой прошептал:
— Ну, в таком случае, может быть, еще не все потеряно...
Глава XXIII
Фуск остался таким же, каким был, когда они виделись в последний раз. Тем, кем он, без сомнения, будет всегда: сердечный, готовый к услугам, сочетающий в себе фантазию и трезвое здравомыслие.
Калликст сидел между двух поселян на одной из каменных скамей у подножия базилики, где заседал суд. Не заботясь ни о складках своей тоги, ни о достоинстве судьи, а того меньше об интересах защитников, ожидающих в нескольких шагах, когда дойдет очередь до них, Фуск, аж приплясывая от нетерпения, силился примирить тяжущихся:
— Худое соглашение лучше доброго процесса! Уж поверьте моему многолетнему опыту. Подумайте о тратах и треволнениях, которые подстерегают вас на этом пути!
— Господин, требования моего клиента справедливы, — вмешался один из защитников. — Если ты соблаговолишь приступить к разбирательству, я не премину доказать это.
— У твоего коллеги и противника те же притязания, — хладнокровно возразил Фуск. — На самом ли деле так необходимо истощать драгоценное время стольких клепсидр, равно как и денарии этих славных людей, если можно было бы прийти к полюбовному согласию?
При других обстоятельствах Калликст прислонился бы к одной из этих мраморных колонн и с усмешкой наблюдал бы за усилиями своего друга. При всем такте Фуска, он не сомневался, что тот должен был задавать себе порой всякие вопросы на его счет.
Хотя Калликст и дал ему понять, что он-де занимается делами своего родителя, богатого фракийского собственника. А когда служба у Карпофора вынуждала его на несколько дней совсем исчезать из виду, он ссылался на тираническую власть грека-вольноотпущенника, которого ему, так сказать, навязали в качестве наставника. Как поведет себя Фуск в тот день, когда ему откроется, что его друг на самом деле всего лишь простой раб? Предрассудки в среде горожан весьма сильны. Состоятельный человек, да к тому же судья, не может поддерживать приятельские отношения с рабом. Подобное разоблачение может обернуться даже запретом участвовать в ритуалах почитателей Орфея. Рабам не дано право участия в религиозных церемониях.
— Калликст! Счастлив видеть тебя. Ты пришел затеять тяжбу у меня под крылышком?
Голос Фуска вывел его из задумчивости. Он с усмешкой указал на тех двух поселян — они удалялись под ручку, а физиономии обоих защитников, обескураженно скривившиеся на глазах свидетелей, позволяли угадать их досаду — впрочем, свидетели тоже приготовились разойтись с миром.
— Даже если бы я лелеял такое намерение, твое красноречие меня бы разубедило. Но ответь мне начистоту: римский суд в самом деле такая душегубка, как о нем говорят?
Похоже, ты никогда не перестанешь меня изумлять своими вопросами! Откуда ты свалился, чтобы не знать, что римляне всех слоев общества большую часть своих дней проводят в каких-нибудь судах, если не как тяжущиеся, то как свидетели?
— Я заметил эту особенность, но знаешь, для провинциала вроде меня область права — темный лес, полный ловушек, так что лучше уж туда не соваться.
— Это и доказывает, — вздохнул префект, — что жизненная сила Империи сосредоточена в провинциях. А теперь скажи: что привело тебя сюда? Сомневаюсь, чтобы ты покинул свое таинственное логовище только ради удовольствия повидать меня.
Калликст притворился, что смысл последнего замечания до него не совсем дошел, и с некоторым смущением отвечал:
— Я пришел, чтобы воззвать к твоему милосердию.
Фуск глянул на друга так испытующе, будто был уверен, что тот шутит. Но увидев, как серьезно лицо Калликста, предложил пройти за ним.
Они прошли через базилику при здании суда и вошли в тесные покои, предназначенные для префекта. Как в любой римской комнате, меблировка здесь была проста до крайности, сведена к самому необходимому: стол с водруженными на нем массивными песочными часами, вделанные в стену деревянные ящички для медных трубок с вложенными в них папирусами. Ничего похожего на сундук для одежды, зато два кресла, позволяющие раскинуться полулежа. В них и расположились Калликст и Фуск.
— Я слушаю тебя.
— Ты прошлой ночью приказал задержать группу христиан, собравшихся в доме на Аппиевой дороге.
— Верно. А ты откуда знаешь?
— Я... мне не безразлична одна из этих рабынь.
Фуск с лукавым видом сдвинул брови:
— Подумать только! Калликст влюблен...
Но тут же вся его серьезность возвратилась к нему:
— Эта твоя подруга и впрямь христианка?
Фракиец кивнул.
— Вот это скверно. Я, понятно, ничего так не хочу, как тебе помочь. Но ты же не можешь не знать, что право помилования дано только императору.
— Но разве так уж необходимо доводить дело до приговора? Одна никому не известная девушка, еще несколько рабов и свободных людей, скромных и безобидных, ничем не могут угрожать ни безопасности Империи, ни спокойствию ее граждан.
— Возможно. Но так уж устроен закон. Если эти люди перед судом признают себя христианами — а обычно они именно так и поступают, — мне ничего другого не останется, как только их приговорить.
Калликст в изнеможении поник головой.
— Зачем ты их вообще арестовал? Я только что слышал, как ты изощрялся в красноречии, лишь бы избегнуть процесса. Те люди с Аппиевой дороги причинили зла не больше, чем твои два поселянина!
Тут впервые за все время их разговора Фуск проявил признаки волнения:
— Я был вынужден, — упавшим голосом признался он. — Одна особа, которой я не могу ни в чем отказать, сообщила мне об их собрании. А я должен заставлять людей чтить закон, это входит в обязанности моей службы.
— Фуск, надо попытаться что-то сделать.
Когда он произносил эти слова, до него вдруг в полной мере дошло, сколь кошмарна опасность, грозящая Флавии и ее друзьям. Она, такая хрупкая, такая радостная, должна погибнуть так нелепо! Представить ее ледяной, окоченевшей... Нет, этого он не вынесет. Калликст резко повернулся, словно пытаясь избавиться от этого душераздирающего видения.
Со своей стороны Фуск, опершись подбородком на ладонь, казалось, напряженно размышляет.
— Думаю, найдется средство спасти твою возлюбленную: процесс.
— Как так? Ведь именно процесс, как я понял, напротив...
— Нет. Мне достаточно будет устроить все так, чтобы не спросить их, являются ли они христианами. А в доказательство лояльности потребовать от них, чтобы они сожгли палочку ладана у подножия статуи императора.
— И ты думаешь, этого окажется довольно, чтобы их отпустили?
Легкая усмешка сообщника проступила на губах Фуска:
— Все зависит от того, насколько суровым окажется судья...
Суды префекта происходили в курии форума, которая являлась самым оживленным местом Рима. Обычно там рассматривались не уголовные, а только гражданские дела. Тем не менее, коль скоро отношение правосудия к христианам было таким неопределенным, а процедура ведения подобных дел оставалась столь туманной, случалось, что из этого правила делали исключение.
В то утро шумная толпа, обычно заполняющая базилику, если не совсем рассеялась, то по крайности сильно поредела — факт сам по себе чрезвычайный. Но кого, по существу, могло волновать дело каких-то там христиан, на которых все смотрели, как на секту, состоящую из подонков общества? И это в то время, когда суд префекта зачастую занимался тяжбами известных лиц, развлекая любителей судейских кляуз зрелищем свар между знаменитостями.
Какие-то ротозеи, не столько движимые интересом, сколько забредшие сюда по привычке, пустыми глазами небрежно оглядев собравшихся и скорчив презрительную мину, означавшую, что дело самое посредственное, а прения по нему того и гляди нагонят сон, отправлялись обратно на площадь, спеша окунуться в ту шумную суету, что сделалась самой сутью римского бытия.
Калликст, страшно волнуясь, стоял в тени колонны и не сводил глаз с обвиняемых. Они сидели несколькими ступенями ниже, примостившись рядком на деревянных скамьях, лицом к маленькой трибуне, где восседал префект.
Фуск, казалось, внимательно слушал молоденького адвоката, который во исполнение своих должностных обязанностей защищал группу христиан, но Калликст мог бы поклясться, что он дремлет. И тогда все его внимание сосредоточилось на Флавии. Девушка сидела рядом с Эфесием, и хотя по ее лицу можно было угадать, что ей не по себе, она была все так же прекрасна, а ее распущенные волосы сверкали, словно бросая вызов солнцу. У фракийца сжалось сердце. Наперекор заверениям Фуска он не мог избавиться от болезненной подавленности, она овладела им и уже не отпускала.
«Я люблю тебя, Калликст... Люблю сильнее, чем это пристало сестре».
Вспоминая эти слова, недавно произнесенные девушкой, он чувствовал что-то похожее на отчаяние. Почему? Почему мы не ценим любовь, пока ее у нас не отнимут?
Он снова подумал о том, как воспринял Карпофор известие о задержании своих рабов. Хотя и разъяренный тем, что христиане сколотили свою компанию под его кровом, он немедленно поручил Калликсту найти способ привести это дело к благополучному исходу. Мысль о возможной потере двадцати слуг была для него нестерпима.
Всего труднее для фракийца было отговорить Ипполита присутствовать на процессе. Только его там не хватало с его всем известным взрывным темпераментом! Фуску ни к чему непрошеное вмешательство, которое может усложнить его задачу. К тому же с того недавнего мгновения, когда начался допрос, дело и так несколько раз оказывалось на волосок от беды.
Эфесий, которого, как владельца дома на Аппиевой дороге, допрашивали первым, на ритуальный вопрос «Ты свободный или раб?» с хвастливым вызовом брякнул: «Я христианин!».
Калликсту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься на него. Возможно ли докатиться до подобного самоубийственного неразумия? Фуск, попав в такое нелепое положение, притворился, будто не расслышал, и поспешил пояснить бывшему управителю Аполлония, что он желает знать одно: является ли обвиняемый рабом или свободным. Эфесий же в ответ еще более усложнил свое положение, заявив:
— Этот вопрос не имеет смысла. Для христиан не существует ни рабов, ни господ, есть лишь братья во Иисусе Христе.
Одновременно раздосадованный и растерянный, Фуск еще раз сделал вид, будто ему уши заложило, и, в конце концов, сумел вдолбить обвиняемому, что в глазах закона он прежде всего вольноотпущенник. Затем, обратясь к Флавии, он продолжил:
— А ты свободная или рабыня?
Ответ не заставил себя ждать:
— Я христианка.
— Клянусь Вакхом! — вскипел префект. — Что за бред? Твое положение в обществе — вот все, о чем я тебя спрашиваю, понятно? Твое положение в обществе!
Флавия неопределенно пожала плечами:
— Я христианка, а потому считаю себя свободной, хоть я и рабыня.
Фуск возвел очи к небу и вызвал следующего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78