Я успела повидаться с Флавией не один раз. Мы встречались каждый вечер до самой ее гибели. Она мне рассказывала о тебе, о твоей доходящей до одержимости жажде свободы. О том, как ты тоскуешь по Фракии. Я отправилась к Карпофору, чтобы для начала вырвать тебя из неволи. Потом я сделала бы тебя вольноотпущенником. Увы, судьба и твой буйный нрав сделали это невозможным.
Калликст почувствовал себя уничтоженным. Значит, он все это время заблуждался! Был слеп ко всему, ничего не сумел предугадать, парализованный своим отчаянием... Неловким, скованным движением он потянулся к руке молодой женщины, сжал ее пальцы:
— Ты меня теперь никогда не простишь...
— За что мне на тебя сердиться? Ты меня знал так мало и так плохо... К тому же, — она запнулась, но решительно докончила, — невозможно сердиться на тех, кого любишь.
Потрясенный почти до обморока, он долго смотрел на нее, потом привлек ее к себе.
— Твои раны...
— Забудь о них. Их больше нет. Никогда и не было никаких ран.
Они замерли в объятии. Она прильнула головой к его груди, он вдыхал потаенные ароматы ее волос.
— Если бы ты знал, как ты мне близок! И как я всегда была близка тебе...
— Ты почти царица, я — всего лишь раб...
Она ласково покачала головой:
— Не забывай, что я дочь вольноотпущенника. Рабство мне знакомо не понаслышке.
— Есть столько всего, что я хотел бы узнать о тебе! Мне нужно понять множество вещей...
— Потом. Может быть, настанет день, когда я всю свою жизнь тебе расскажу.
Наступило долгое молчание, потом он вдруг спросил:
— Марсия, какой сегодня день? Она глянула удивленно:
— Это так важно?
— Ответь, прошу тебя.
— Пятый день ид.
Дионис не совсем отвернулся от него. В запасе еще осталось пять дней.
— Теперь мне пора в свой черед кое-чем поделиться. Прежде чем сюда угодить, я подготовил план бегства.
— Как это?
Более не колеблясь, он полностью пересказал ей свой разговор с капитаном «Изиды», не утаил и махинаций со средствами портовой Остийской конторы. И о двадцати талантах, которые ему надо было получить у Юлиана, тоже упомянул.
— Отплытие «Изиды» состоится назавтра после ид. Если к назначенному сроку я не явлюсь, Марк поднимет якорь без меня.
— Тебе нужно в Остию? Но как ты туда доберешься? Это невозможно.
— Для меня — да. А для тебя все возможно.
— Нет, я же тебе сказала: существуют пределы... И потом, посмотри на себя. Ты сейчас так слаб, что и сотни шагов не пройдешь. Это сущее безрассудство. К тому же я просто не вижу способа вытащить тебя отсюда. В Кастра Перегрина великолепная охрана.
— Однако кто-то ведь помогает тебе наносить мне эти визиты? И что ж, никого не удивляет, что ты ухаживаешь за каким-то рабом? За узником, которого ранил сам император?
— Нет. Я же христианка. Это все знают. Ты не первый, о ком я так забочусь.
— Странные, право, законы у римлян, если они ставят христиан в столь двойственное положение. С одной стороны — изгои, с другой — приближенные ко двору... Да неважно, мне все равно необходимо отплыть на этом корабле.
— Даже если мне удастся устроить твой побег, что ты думаешь предпринять, чтобы взыскать долге Юлиана?
— Это уж мое дело.
— Значит, ты сунешься прямо в западню!
Она вскочила, нервно прошлась взад-вперед по комнате. В глубине души она и сама понимала, что выбора нет, бегство — единственное спасение. Калликст рано пли поздно обречен расплатиться за все. Возможно, что в их распоряжении не дни даже, а часы. Упившись сладостью объятий, Коммод вполне ясно дал понять, что не потерпит подле своей фаворитки раба, который имел дерзость бросить вызов самому императору. О таком и речи быть не может. Если в тот момент он и согласился отправить Калликста в тюрьму, то лишь затем, чтобы па досуге прикинуть, какой именно смерти предать фракийца.
— Мне нужно подумать, — пробормотала она. — Рассмотреть это со всех сторон.
— Нельзя ли подкупить кого-нибудь из тюремщиков? Эти молодцы никогда не славились примерной честностью.
Марсия покачала головой:
— Слишком рискованно. Мое положение фаворитки не позволяет мне якшаться с подобными субъектами, это бы значило подставить себя под удар. Нет, мне пришло в голову кое-что получше... Но сейчас время уже позднее. Я должна вернуться во дворец.
Она подошла к убогому ложу, на котором он был распростерт, собрала свои бинты и горшочек с мазью, легонько мимоходом коснулась губами его губ:
— Если б я только знала, куда меня заведет та прогулка в парке у Карпофора...
Он удержал ее, опять притянул ближе:
— Когда я снова увижу тебя?
— Думаю, ради твоей, да и моей безопасности нам лучше не видеться больше.
— Но как же тогда?..
— Не бойся. У нас еще пять дней. Я найду выход, — и она, переведя дыхание, прибавила скороговоркой. — На этот раз не должно сорваться.
— Я не это хотел сказать. Просто я думал о нас.
— Кто знает, куда и как повернет колесо судьбы...
Тогда он прошептал почти неслышно:
— Никогда не забуду, Марсия. Где бы я ни был.
Она нежно погладила его по щеке:
— Берегись. Вспомни пословицу: «Кто промолчит, тот своему слову хозяин, кто его скажет, тот его раб».
— В таком случае настаиваю: я буду рабом этого слова.
Их уста на мгновение слились, но она тут же отстранилась, в глазах ее стояли слезы:
— Прощай, Калликст. Вспоминай обо мне, когда будешь в своем царстве.
Со щемящей тревогой в сердце он смотрел, как она быстрым шагом идет к двери, унося свою масляную лампочку и оставляя камеру во власти темноты.
Глава XXXI
Настала четвертая ночь перед наступлением ид, немалая часть этой ночи уже миновала, когда за ним пришел Наркис:
— Встать. И не копайся, надо действовать быстро. Но сперва оденься. В это.
Калликст молча надел принесенные юношей тунику и сандалии. И двинулся следом за ним, пошатываясь, кривясь от боли. Они прошли по длинному коридору, пустому и полутемному. Когда приблизились к караульному посту, Наркис замедлил шаг. За приоткрытой дверью слышался звучный храп. Проходя, Калликст мельком оглядел два тела, бесчувственно обвисших за столиком перед опрокинутыми кувшинчиками с вином и стаканчиком для игры в кости. Выйдя наружу, они двинулись вдоль стены и шли, пока Наркис не указал ему на лошадь, привязанную в переулке, впотьмах. Он помог фракийцу взобраться на нее и, хлопнув животное по крупу, пожелал:
— Да хранят тебя боги!
Калликст пробормотал какие-то слова благодарности и рысью пустил своего скакуна в лабиринт улочек. Немного поблуждав, он определил нужное направление — к дому Дидия Юлиана.
Перебравшись на другой берег Тибра, он столкнулся с каким-то патрицием, чьи носилки сопровождали ликторы с факелами, — тот, надо полагать, возвращался к себе домой. Калликст ускорил бег своего коня. Но как только добрался до Фабрициева моста, тотчас остановился возле какой-то низенькой стенки. Жилище Юлиана виднелось в нескольких туазах оттуда. Тогда он спешился. Улегся на пороге часовни, посвященной ларам — домашним божествам — и стал дожидаться рассвета.
Привратником у Юлиана служил престарелый вольноотпущенник. Он и проводил посетителя в роскошный атриум.
Калликст не смог, хоть и попытался, узнать место, где много лет назад они с Фуском побывали как гости. После пожара, случившегося в ту достопамятную ночь, дворец был, видимо, перестроен полностью, так как ничто здесь не напоминало прошлого. Или такой беспамятностью он обязан лихорадке, сжигающей его тело? С тех пор как он выбрался из Кастра Перегрина, его преследовало ощущение, будто он находится в центре туманной завесы, которая двигается вместе с ним, глуша звуки, размывая очертания предметов. Холодный пот стекал у пего по спине. Ноги дрожали и подламывались.
Но не грохнется же он здесь в обморок! После того как преодолел столько препятствий — нет, ни за что...
Он постарался сосредоточить все внимание на Дидии Юлиане-младшем. Знает ли он, что Калликста арестовали? Виделся ли с Карпофором с наступления календ? В таком случае мечты рухнут бесповоротно.
Ему явственно послышался голос Марка: «Чтобы мне без обмана! Четыреста тысяч сестерциев, и ни ассом меньше!».
Он нервно прохаживался вокруг имплювия, в душе проклиная маниакальное пристрастие к гигиене, обуявшее некоторых римлян. Привратник заявил, что Юлиан примет его после омовения, и теперь Калликст гадал, сколько времени может занять эта процедура.
В четвертый уже раз он поднял взгляд на водяные часы, что красовались в углу комнаты. Если судить по уровню жидкости, он здесь совсем недавно. А чувство такое, будто это ожидание тянется целый век.
Тут у него за спиной послышалось шлепанье сандалий. Он обернулся. Из всей мыслимой одежды на молодом сенаторе была только шерстяная набедренная повязка, не скрывавшая округлившегося животика.
— Входи, — пригласил он, откидывая толстую портьеру, за которой взгляду гостя открылся табулинум. — Я предпочитаю, чтобы никто не знал, что я задолжал твоему хозяину.
Повнимательней взглянув на посетителя, он забеспокоился:
— Ведь это Карпофор тебя прислал, не так ли?
— Так, господин. Разве ты меня не помнишь? Мы виделись в термах Тита.
— Да-да, в термах...
— Меня зовут Калликст.
— Вроде бы припоминаю. Но если память мне не изменяет, тогда ты не носил бороды?
— Это верно. Но муки бритья так мне надоели, что я решил подражать философам.
— Ты прав. К тому же философы — это публика такого сорта, что только ношение бороды вынуждает признать за ними какую ни на есть мудрость. В остальном же... а, да все они нечестивцы!
Не прекращая разглагольствовать, Дидий Юлиан раскрыл большой сундук, придвинутый к одной из стен, и потряс увесистым кожаным кошельком:
— Вот. Два десятка эвбейских талантов. Зная твоего хозяина, я их приготовил заблаговременно. А теперь выдай мне расписку в их получении.
Расписка! О Дионис, как он не подумал о столь важной подробности! Стараясь сохранить самый непринужденный тон, он выговорил:
— Мой... мой хозяин пришлет ее тебе, когда я вручу ему деньги.
Юлиан, который чуть было не положил кошель ему в руку, разом одумался:
— Об этом речи быть не может! Неужели Карпофор воображает, что я передам ему такую сумму без расписки? Если я так поступлю, он вполне способен через денек-другой вторично потребовать у меня тот же долг.
— Господин Юлиан! Как ты можешь подозревать моего хозяина в подобной низости? И своего же тестя вдобавок!
— Мой тесть — старая сирийская крыса, которая исхитрилась прорыть себе нору в сыре. А его дочка и того хуже. Я выдам тебе эти двадцать талантов не иначе как в обмен на документ, подписанный и датированный его собственной рукой.
Твердость, с какой это было заявлено, не оставляла никакой возможности усомниться в том, что решение римлянина окончательно. Но Калликст все-таки попытался протестовать:
— Господин! Я тебя уверяю, что...
— Ты меня понял. А теперь ступай!
Будто в дурном сне, Дидий Юлиан повернулся и пошел прочь, заботливо прижимая кошель к груди.
Возвратясь в атриум, Калликст приостановился у мраморного портика, окружающего имплювий. После дождей воды там набралось по колено. Ему подумалось, что хорошо бы кинуться в Тибр и, не трепыхаясь больше, пойти ко дну. Под этим кровом только что развалилось все, что он измыслил и предпринял. Он почувствовал внезапное сожаление: надо было броситься на сенатора, прикончить на месте...
— Калликст!
Он обернулся. Но никого не увидел.
— Калликст!
На сей раз он определил, откуда доносится зов. Между занавесей, скрывающих вход в коридор, мелькнула белая рука. Он послушно шагнул туда, но тут над самым ухом раздался голос Юлиана:
— И не забудь передать своему хозяину мои приветствия!
Сенатор, не останавливаясь, прошел через табулинум, поспешая в термы.
— Калликст!
Снова этот голос. Он ему напомнил что-то очень знакомое. Фракиец приблизился, и занавеси почти тотчас были отброшены в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78