А доказательства и следы жизни Назареянина, его деяний, напротив, полностью сохранились.
Калликст устремил на Пафиоса жесткий взгляд:
— Разумеется... Ты похож знаешь на что? На те трещотки, мячики и кости для игры в бабки, которыми титаны воспользовались, чтобы заманить маленького Диониса в свою ловушку. Но я на это не попадусь, Пафиос.
Глава XXXVI
Антиохия вся сверкала в лучах утреннего солнца. Громадная толпа волновалась, скопившись вдоль крепостных стен и запрудив набережные Оронта. Казалось, все племена Востока назначили здесь встречу: грек в своем петасе, пестро наряженный израильтянин, узкоглазый, с дубленой кожей кочевник пустыни, римлянин в легкой тунике. И все выкрикивают восторженные приветствия, обращаясь к золоченой галере с пурпурными парусами, которая, поднявшись по реке, миновав стены и пройдя под мостом Селевкии Пиэрии, подходила теперь к острову на Оронте.
Стоя па палубе триремы, Коммод вовсю размахивал рукой, приветствуя толпу. Император стоял в золотом доспехе офицера-преторианца. Спереди на нем была вычеканена сцена борьбы Геркулеса с Антеем. Серебряный шлем с высоким ярко-красным гребнем по примеру того, который носил Александр Великий, блестел на солнце, контрастируя со светлой курчавой бородой. А притом еще бриз, долетающий сюда с моря, развевал длинный пурпурный плащ, наброшенный на плечи повелителя.
Пафиос как-то по-мальчишески воскликнул:
— Гляди, Иеракина, это властелин мира! Смотри, какой красавец! Да хорошенько присмотрись, ты потом всю жизнь будешь его вспоминать.
И девочка, которая забралась на плечи Мальхиона, принялась смеяться, хлопать в ладоши, подражая тамошним разгоряченным зевакам. Калликст заметил раздраженно:
— Признаться, не пойму, с чего все эти люди так распалились.
— Однако же это понятно, — возразил Пафиос. — Марк Аврелий после незаконного захвата власти Авидием Кассием решил наказать Антиохию за то, что поддерживала его врага. Стало быть, он передал Лаодикее, сопернице Антиохии, права Сирийской столицы. Но, что еще важнее, он отменил все Игры, которые здесь проводились.
— И правда, ужасная кара, — усмехнулся фракиец.
— Но это же так и есть! Празднества, что будет проводить Коммод, — первые за десять с лишним лет. Все здесь воспринимают это как символический акт примирения между Римом и Антиохией. Толпа надеется также, что Цезарь покинет город не иначе, как возвратив ему в полной мере все былые привилегии.
Калликст уже не слушал его. На палубе галеры появилась еще одна фигура. С высоты крепостной стены, где он находился, можно было ясно различить ее. Стройная, в белом одеянии, перехваченном на бедрах широким сиреневым поясом. Другой поясок, поуже, был согласно греческой моде закреплен под грудью. Подробно рассмотреть черты лица он не мог, но все равно знал: это она . Сердце в груди ринулось вскачь, словно конь, сорвавшийся с привязи. Между тем откуда-то из страшной дали до него донесся обеспокоенный голос Пафиоса:
— Да что это с тобой, друг? Ты так вдруг побледнел, вот еще новости! Неужто красота этого создания до такой степени тебя взбудоражила? Брось, не морочь себе голову, это же все равно, что мечтать заполучить себе самое Венеру. Мы всего лишь смертные!
Калликст не отозвался, даже головы не повернул. Затуманенным взглядом смотрел, как Марсия в свой черед подняла голову к крепостной стене, приветствуя публику. Странное дело: этот жест причинил ему боль, разбередил раны, которые он считал зажившими, заставив осознать, какая непроходимая пропасть навеки пролегает между рабом и первой женщиной Империи...
Он отвернулся от этого зрелища, душа не лежала к нему.
— Что с тобой, господин? Ты не голоден?
Калликст остановил на Иеракине усталый, рассеянный взгляд. Они, по обыкновению, собрались вечером на террасе дома вокруг большого стола: Пафиос, его дочка и два его борца.
Прибыв в Антиохию, Калликст снял этот просторный дом в Эпифании — квартале местной знати, расположенном между дорогой, что ведет из Береи в Лаодикею, и Сульпийскпм холмом. Естественно, он предложил свое гостеприимство Пафиосу и его дочери. Финикиец был небогат. У него только и было имущества, что два борца. Последние обосновались в глубине сада, там им составляли компанию киликийка и армянка, которых Калликст приобрел в первый же день после прибытия. Обе служанки выглядели мужеподобными, но его уверили, что они честны и работящи.
— Почему ты не отвечаешь?
— А верно, малышка, мне не слишком хочется есть.
— Да перестань же называть меня «малышкой»! Мне скоро будет тринадцать!
Столько же лет, сколько было Флавии, когда он нашел ее тогда, на ступенях Флавиева амфитеатра...
Вздохнув, он откинулся назад и стал смотреть вдаль. В той стороне, где садилось солнце, простирались сады, розарии, какие-то виноградники и плантации. Дальше, на правом берегу Оронта, подожженного последними закатными лучами, виднелись термы, уже едва различимые. А вот рощу Дафны никак не разглядеть. Самый знаменитый в Антиохии живописный ландшафт находится за восемь с лишним римских миль отсюда; но Коммод, без сомнения, туда отправится, как и император Луций в свое время не преминул. А Марсия, она тоже там будет? С тех пор как он увидел ее па палубе императорского судна, о чем бы ни подумал, все мысли приводили его к ней. Почему? Что за колдовское наваждение так приковало его сердце к этой женщине?
— Скажи, Пафиос, — вдруг спросил он, — где вы, христиане, собираетесь, чтобы воздавать почести своему Богу?
Если финикийца и озадачил такой вопрос, внешне он ничем удивления не выдал.
— Для этого у нас есть большая базилика, что на селевкийской агоре, вблизи от крепостной стены, напротив храма Зевса.
— Но это же в самом сердце города!
— Совершенно верно.
— Значит, у вас есть здание, предназначенное специально для церемоний вашего культа? Перед самым носом у римлян? И они об этом знают?
Позабавленный, Пафиос хихикнул:
— Сразу видно, что ты не знаешь Антиохии. С тех пор как здесь побывал Павел, один из апостолов, наиболее угодных Христу, обращенных стало очень много. На земле, несомненно, не найдешь другого места, где было бы столько христиан. Они повсюду: обучают наукам, торгуют, служат в войске. Совет декурионов, ведающий делами города, и тот по большей части состоит из приверженцев учения Христова. Правителю волей-неволей приходится считаться с таким положением вещей.
— И здесь Коммод не гонитель, — пробормотал Калликст машинально.
— Я в этом уверен, — оживленно откликнулся Пафиос. — Могу еще прибавить, что, на мой взгляд, это лучший из всех императоров, какие у нас были.
«Лучший»... Калликста передернуло — вспомнилось, каким пыткам подвергал его император. Но он не стал на этом задерживаться.
— Пафиос, — проговорил он медленно, с запинкой, — а нельзя ли мне побывать на ваших собраниях?
На сей раз, собеседник уставился на него круглыми от изумления глазами:
— С какой целью? Ты ведь не намерен переменить веру?
Калликст ответил ему проникновенным, значительным взглядом. Долго смотрел так, потом обронил с усмешкой:
— А что, если Орфей всего лишь миф?..
Глава XXXVII
Антиохийский амфитеатр был возведен на южном берегу Оронта, почти напротив дворцового острова.
Опасаясь, что им не хватит места, Калликст с друзьями отправились в путь очень рано. Пафиос и Иеракина расположились в носилках с ним рядом, а оба борца шагали за ними вслед.
Квартал Эпифания находился па окраине — им, чтобы добраться до цирка, надо было пересечь центр города. Несмотря на ранний час, солнце уже пекло, а на улицах царило оживление, ничуть не уступавшее лихорадочной толчее Александрии или Рима. По части многоплеменной пестроты населения разницы не было, зато она проявлялась в архитектуре: особенно бросались в глаза колоннады, обрамляющие улицы, — эти знаменитые антиохийские портики с бронзовыми украшениями и статуями. К тому же оба греческих города в сравнении с имперской столицей поражали чистотой, были более ухожены, упорядочены.
Они подошли к Омфалосу — это прозвание, означающее «Пуп», носил большой камень, служивший пьедесталом гигантской статуе Аполлона, покровителя края. Ее воздвигли в самом центре города, на скрещении двух главных улиц. Толпа здесь была всего гуще: трудно сказать, что поражало сильнее — ее пышность или разношерстность. Вот уже и цирк показался. Пафиос, становясь все болтливее по мере приближения долгожданного срока, принялся то и дело с размаху хлопать Калликста по плечу:
— Это великий день, друг! Весьма великий день! Аскал и Мальхиоп начертают наши имена на фронтонах славы, а я никогда не забуду, что это свершилось благодаря тебе, друг. Благодаря тебе!
Калликст отвел глаза. Уверенность спутника ставила его в тупик. Два борца, босые, в хламидах, кое-как наброшенных на спину, поспешали за носильщиками. Их физиономии окаменели, храня учтивую мину, которую, казалось, ни шум, ни толчея не в силах испортить.
Глядя на них, таких щуплых, чуть ли не робких, ни на единый миг невозможно было предположить, что они одолеют лучших борцов римского Востока. Если верить Пафиосу, эти двое — пришельцы из страны, именуемой то ли Син, то ли Цин. Они по Шелковому пути добрались с караванами до Паропамиса. Прежние хозяева купили их у греков из Бактрианы, на свой манер переделавших их имена. После множества мытарств они оказались в Александрии, где Пафиос купил их, предварительно обратив в христианство.
А финикиец между тем продолжал, все более распаляясь:
— Теперь я могу признаться тебе, что мы станем еще богаче, чем ты воображал. Мы огребем не только десять тысяч золотых, но еще и выигрыш от моих ставок.
— Что ты сказал? Ты сделал ставки?.. Сколько?
— Все.
— Все?!
— Я распродал свое имущество, чтобы поставить на моих двух титанов. И хочешь ты того или нет, а выручку мы поделим. Никто не назовет Пафиоса неблагодарным!
Ошарашенный Калликст втайне засомневался, уж не повредился ли умом его бедный друг. Вслух же он спросил:
— Пафиос, а что, если, к несчастью, этих твоих уроженцев страны Цин все-таки побьют? Что будет с тобой и, главное, с твоей малышкой Иеракиной?
— Стало быть, ты считаешь, что Мальхион и Аскал могут проиграть? — воскликнула девочка в испуге.
Пафиос, со своей стороны, взглянул на фракийца так, будто тот позволил себе изрыгнуть непростительную похабщину. Открыл было рот, но, ни издав ни звука, снова закрыл. Не найдя слов, он лишь удрученно покачал головой:
— Бедный смертный, маловер несчастный... Когда через несколько часов ты вспомнишь о своих сомнениях, ты сам устыдишься их и ужаснешься.
Солнце у них над головами изливало потоки своих раскаленных лучей, растекавшихся по поверхности белоснежного гигантского полотнища, отбрасывающего на толпу весьма уместную тень.
Калликст, Пафиос и его дочка оставили обоих борцов в аподитерии при арене, а сами направились в амфитеатр. Он оказался переполнен: несмотря на двести тысяч мест, там яблоку негде было упасть, и от плотной массы человеческих тел шел терпкий запах пота.
Калликст нервно пригладил ладонью растрепавшиеся волосы. С тех пор как он явился сюда, в душе зародилась тревога, и она все нарастала. Этот спертый воздух, это сборище заранее возбужденных зевак — все будило в нем мрачные воспоминания. Он чувствовал у себя под ногами уже не антиохийскую арену — это был Большой цирк. И очарованно сияющее личико Иеракины напомнило ему совсем другую улыбку.
Металлический зов труб внезапно заглушил гомон толпы. Все лица разом обратились в сторону Помпеевых врат — большого, сложенного из камня сооружения, нависающего над посыпанной золотистым песком дорожкой. Из-за этих массивных дубовых ворот, откуда сейчас выступят на арену атлеты, поднимался карниз, в нескольких футах от земли венчаемый мраморной балюстрадой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Калликст устремил на Пафиоса жесткий взгляд:
— Разумеется... Ты похож знаешь на что? На те трещотки, мячики и кости для игры в бабки, которыми титаны воспользовались, чтобы заманить маленького Диониса в свою ловушку. Но я на это не попадусь, Пафиос.
Глава XXXVI
Антиохия вся сверкала в лучах утреннего солнца. Громадная толпа волновалась, скопившись вдоль крепостных стен и запрудив набережные Оронта. Казалось, все племена Востока назначили здесь встречу: грек в своем петасе, пестро наряженный израильтянин, узкоглазый, с дубленой кожей кочевник пустыни, римлянин в легкой тунике. И все выкрикивают восторженные приветствия, обращаясь к золоченой галере с пурпурными парусами, которая, поднявшись по реке, миновав стены и пройдя под мостом Селевкии Пиэрии, подходила теперь к острову на Оронте.
Стоя па палубе триремы, Коммод вовсю размахивал рукой, приветствуя толпу. Император стоял в золотом доспехе офицера-преторианца. Спереди на нем была вычеканена сцена борьбы Геркулеса с Антеем. Серебряный шлем с высоким ярко-красным гребнем по примеру того, который носил Александр Великий, блестел на солнце, контрастируя со светлой курчавой бородой. А притом еще бриз, долетающий сюда с моря, развевал длинный пурпурный плащ, наброшенный на плечи повелителя.
Пафиос как-то по-мальчишески воскликнул:
— Гляди, Иеракина, это властелин мира! Смотри, какой красавец! Да хорошенько присмотрись, ты потом всю жизнь будешь его вспоминать.
И девочка, которая забралась на плечи Мальхиона, принялась смеяться, хлопать в ладоши, подражая тамошним разгоряченным зевакам. Калликст заметил раздраженно:
— Признаться, не пойму, с чего все эти люди так распалились.
— Однако же это понятно, — возразил Пафиос. — Марк Аврелий после незаконного захвата власти Авидием Кассием решил наказать Антиохию за то, что поддерживала его врага. Стало быть, он передал Лаодикее, сопернице Антиохии, права Сирийской столицы. Но, что еще важнее, он отменил все Игры, которые здесь проводились.
— И правда, ужасная кара, — усмехнулся фракиец.
— Но это же так и есть! Празднества, что будет проводить Коммод, — первые за десять с лишним лет. Все здесь воспринимают это как символический акт примирения между Римом и Антиохией. Толпа надеется также, что Цезарь покинет город не иначе, как возвратив ему в полной мере все былые привилегии.
Калликст уже не слушал его. На палубе галеры появилась еще одна фигура. С высоты крепостной стены, где он находился, можно было ясно различить ее. Стройная, в белом одеянии, перехваченном на бедрах широким сиреневым поясом. Другой поясок, поуже, был согласно греческой моде закреплен под грудью. Подробно рассмотреть черты лица он не мог, но все равно знал: это она . Сердце в груди ринулось вскачь, словно конь, сорвавшийся с привязи. Между тем откуда-то из страшной дали до него донесся обеспокоенный голос Пафиоса:
— Да что это с тобой, друг? Ты так вдруг побледнел, вот еще новости! Неужто красота этого создания до такой степени тебя взбудоражила? Брось, не морочь себе голову, это же все равно, что мечтать заполучить себе самое Венеру. Мы всего лишь смертные!
Калликст не отозвался, даже головы не повернул. Затуманенным взглядом смотрел, как Марсия в свой черед подняла голову к крепостной стене, приветствуя публику. Странное дело: этот жест причинил ему боль, разбередил раны, которые он считал зажившими, заставив осознать, какая непроходимая пропасть навеки пролегает между рабом и первой женщиной Империи...
Он отвернулся от этого зрелища, душа не лежала к нему.
— Что с тобой, господин? Ты не голоден?
Калликст остановил на Иеракине усталый, рассеянный взгляд. Они, по обыкновению, собрались вечером на террасе дома вокруг большого стола: Пафиос, его дочка и два его борца.
Прибыв в Антиохию, Калликст снял этот просторный дом в Эпифании — квартале местной знати, расположенном между дорогой, что ведет из Береи в Лаодикею, и Сульпийскпм холмом. Естественно, он предложил свое гостеприимство Пафиосу и его дочери. Финикиец был небогат. У него только и было имущества, что два борца. Последние обосновались в глубине сада, там им составляли компанию киликийка и армянка, которых Калликст приобрел в первый же день после прибытия. Обе служанки выглядели мужеподобными, но его уверили, что они честны и работящи.
— Почему ты не отвечаешь?
— А верно, малышка, мне не слишком хочется есть.
— Да перестань же называть меня «малышкой»! Мне скоро будет тринадцать!
Столько же лет, сколько было Флавии, когда он нашел ее тогда, на ступенях Флавиева амфитеатра...
Вздохнув, он откинулся назад и стал смотреть вдаль. В той стороне, где садилось солнце, простирались сады, розарии, какие-то виноградники и плантации. Дальше, на правом берегу Оронта, подожженного последними закатными лучами, виднелись термы, уже едва различимые. А вот рощу Дафны никак не разглядеть. Самый знаменитый в Антиохии живописный ландшафт находится за восемь с лишним римских миль отсюда; но Коммод, без сомнения, туда отправится, как и император Луций в свое время не преминул. А Марсия, она тоже там будет? С тех пор как он увидел ее па палубе императорского судна, о чем бы ни подумал, все мысли приводили его к ней. Почему? Что за колдовское наваждение так приковало его сердце к этой женщине?
— Скажи, Пафиос, — вдруг спросил он, — где вы, христиане, собираетесь, чтобы воздавать почести своему Богу?
Если финикийца и озадачил такой вопрос, внешне он ничем удивления не выдал.
— Для этого у нас есть большая базилика, что на селевкийской агоре, вблизи от крепостной стены, напротив храма Зевса.
— Но это же в самом сердце города!
— Совершенно верно.
— Значит, у вас есть здание, предназначенное специально для церемоний вашего культа? Перед самым носом у римлян? И они об этом знают?
Позабавленный, Пафиос хихикнул:
— Сразу видно, что ты не знаешь Антиохии. С тех пор как здесь побывал Павел, один из апостолов, наиболее угодных Христу, обращенных стало очень много. На земле, несомненно, не найдешь другого места, где было бы столько христиан. Они повсюду: обучают наукам, торгуют, служат в войске. Совет декурионов, ведающий делами города, и тот по большей части состоит из приверженцев учения Христова. Правителю волей-неволей приходится считаться с таким положением вещей.
— И здесь Коммод не гонитель, — пробормотал Калликст машинально.
— Я в этом уверен, — оживленно откликнулся Пафиос. — Могу еще прибавить, что, на мой взгляд, это лучший из всех императоров, какие у нас были.
«Лучший»... Калликста передернуло — вспомнилось, каким пыткам подвергал его император. Но он не стал на этом задерживаться.
— Пафиос, — проговорил он медленно, с запинкой, — а нельзя ли мне побывать на ваших собраниях?
На сей раз, собеседник уставился на него круглыми от изумления глазами:
— С какой целью? Ты ведь не намерен переменить веру?
Калликст ответил ему проникновенным, значительным взглядом. Долго смотрел так, потом обронил с усмешкой:
— А что, если Орфей всего лишь миф?..
Глава XXXVII
Антиохийский амфитеатр был возведен на южном берегу Оронта, почти напротив дворцового острова.
Опасаясь, что им не хватит места, Калликст с друзьями отправились в путь очень рано. Пафиос и Иеракина расположились в носилках с ним рядом, а оба борца шагали за ними вслед.
Квартал Эпифания находился па окраине — им, чтобы добраться до цирка, надо было пересечь центр города. Несмотря на ранний час, солнце уже пекло, а на улицах царило оживление, ничуть не уступавшее лихорадочной толчее Александрии или Рима. По части многоплеменной пестроты населения разницы не было, зато она проявлялась в архитектуре: особенно бросались в глаза колоннады, обрамляющие улицы, — эти знаменитые антиохийские портики с бронзовыми украшениями и статуями. К тому же оба греческих города в сравнении с имперской столицей поражали чистотой, были более ухожены, упорядочены.
Они подошли к Омфалосу — это прозвание, означающее «Пуп», носил большой камень, служивший пьедесталом гигантской статуе Аполлона, покровителя края. Ее воздвигли в самом центре города, на скрещении двух главных улиц. Толпа здесь была всего гуще: трудно сказать, что поражало сильнее — ее пышность или разношерстность. Вот уже и цирк показался. Пафиос, становясь все болтливее по мере приближения долгожданного срока, принялся то и дело с размаху хлопать Калликста по плечу:
— Это великий день, друг! Весьма великий день! Аскал и Мальхиоп начертают наши имена на фронтонах славы, а я никогда не забуду, что это свершилось благодаря тебе, друг. Благодаря тебе!
Калликст отвел глаза. Уверенность спутника ставила его в тупик. Два борца, босые, в хламидах, кое-как наброшенных на спину, поспешали за носильщиками. Их физиономии окаменели, храня учтивую мину, которую, казалось, ни шум, ни толчея не в силах испортить.
Глядя на них, таких щуплых, чуть ли не робких, ни на единый миг невозможно было предположить, что они одолеют лучших борцов римского Востока. Если верить Пафиосу, эти двое — пришельцы из страны, именуемой то ли Син, то ли Цин. Они по Шелковому пути добрались с караванами до Паропамиса. Прежние хозяева купили их у греков из Бактрианы, на свой манер переделавших их имена. После множества мытарств они оказались в Александрии, где Пафиос купил их, предварительно обратив в христианство.
А финикиец между тем продолжал, все более распаляясь:
— Теперь я могу признаться тебе, что мы станем еще богаче, чем ты воображал. Мы огребем не только десять тысяч золотых, но еще и выигрыш от моих ставок.
— Что ты сказал? Ты сделал ставки?.. Сколько?
— Все.
— Все?!
— Я распродал свое имущество, чтобы поставить на моих двух титанов. И хочешь ты того или нет, а выручку мы поделим. Никто не назовет Пафиоса неблагодарным!
Ошарашенный Калликст втайне засомневался, уж не повредился ли умом его бедный друг. Вслух же он спросил:
— Пафиос, а что, если, к несчастью, этих твоих уроженцев страны Цин все-таки побьют? Что будет с тобой и, главное, с твоей малышкой Иеракиной?
— Стало быть, ты считаешь, что Мальхион и Аскал могут проиграть? — воскликнула девочка в испуге.
Пафиос, со своей стороны, взглянул на фракийца так, будто тот позволил себе изрыгнуть непростительную похабщину. Открыл было рот, но, ни издав ни звука, снова закрыл. Не найдя слов, он лишь удрученно покачал головой:
— Бедный смертный, маловер несчастный... Когда через несколько часов ты вспомнишь о своих сомнениях, ты сам устыдишься их и ужаснешься.
Солнце у них над головами изливало потоки своих раскаленных лучей, растекавшихся по поверхности белоснежного гигантского полотнища, отбрасывающего на толпу весьма уместную тень.
Калликст, Пафиос и его дочка оставили обоих борцов в аподитерии при арене, а сами направились в амфитеатр. Он оказался переполнен: несмотря на двести тысяч мест, там яблоку негде было упасть, и от плотной массы человеческих тел шел терпкий запах пота.
Калликст нервно пригладил ладонью растрепавшиеся волосы. С тех пор как он явился сюда, в душе зародилась тревога, и она все нарастала. Этот спертый воздух, это сборище заранее возбужденных зевак — все будило в нем мрачные воспоминания. Он чувствовал у себя под ногами уже не антиохийскую арену — это был Большой цирк. И очарованно сияющее личико Иеракины напомнило ему совсем другую улыбку.
Металлический зов труб внезапно заглушил гомон толпы. Все лица разом обратились в сторону Помпеевых врат — большого, сложенного из камня сооружения, нависающего над посыпанной золотистым песком дорожкой. Из-за этих массивных дубовых ворот, откуда сейчас выступят на арену атлеты, поднимался карниз, в нескольких футах от земли венчаемый мраморной балюстрадой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78