— Пятый, — поправил Менендес. — Поскольку у нас есть три так называемых малых Чертога, и один главный. Не знаю, какой смысл в этой градации, но было бы логичным предположить, что до Бургоса еще четыре города.
— Допустим. А пока что перед нами два вопроса: к чему или кому ведет этот маршрут? И почему Абен Баруэль, будучи сам евреем, счел нужным втянуть мусульманина в это дело? А еще у нас есть предположения, которые высказал нам слуга этого мусульманина. Предположения, исполненные угрозы. Главное я услышал: «Крушение всей политической и религиозной системы, которая правит Испанией с установления Инквизиции».
— Прошу меня простить, фра Торквемада, — вмешался Альварес. — Он также слышал, как один из этих двоих сказал: «Если это так, то вы отдаете себе отчет, что мы имеем дело с самым невероятным, самым чудесным приобретением за всю историю человечества? Бесценным сокровищем. Доказательством бытия Бога!»
Инквизитор скорчил брезгливую гримасу.
— Предпочитаю даже не задумываться над этим. Это совершеннейшая глупость и абсолютно не вписывается в общий смысл. Нет. Больше никаких сомнений: мы на пороге серьезных событий. Кто-то пытается — не знаю, каким образом — дестабилизировать страну и Церковь.
Он снова сел и задумался.
Наконец, через несколько минут, показавшихся его собеседникам вечностью, он спросил Альвареса:
— Вам известно, где находятся сейчас эти двое?
— Пока нет, фра Торквемада. Как вы приказали — и благодаря полученным от того слуги сведениям, — я пустил людей по следу. Но потребуется некоторое время, чтобы фамильяры их обнаружили. Все, что нам на данный момент известно, — Гранаду они покинули.
— Разыщите их. Разыщите, но будьте осторожны… — Конец фразы он произнес очень медленно и отчетливо: — Я не хочу, чтобы их задерживали или чтобы с ними что-то произошло! Я ясно выразился? — И властно повторил: — Чтобы ни один волосок с их головы… — И закончил: — Ну а я знаю, что мне следует делать.
Альварес знаком незаметно показал соседу, что пора ретироваться. Направившись к двери, они незаметно переглянулись. В голове обоих мелькнула одна и та же мысль: что же затеял Великий Инквизитор?
No me ha dejado. Она меня не покинула.
Эта фраза, произнесенная Альфонсо эль Сабио два столетия назад по поводу верности ему Севильи во время борьбы короля с его сыном, доном Санчо, все еще звучала в могучих стенах, возведенных маврами.
Севилья, как прекрасный цветок, выплывала перед кораблями, скользящими по водам Гвадалквивира. День близился к концу, но в эстуарии еще кипела бурная деятельность. На правом берегу Великой реки, между Торре-дель-Оро и Пуэрта-Триана, Ареналь был завален брусом. Склады ломились от товаров со всего света. На этой вечной ярмарке двое мужчин видели снующие корабли, либо уходящие к варварским берегам, либо возвращавшиеся со Средиземноморья.
Мавры с галер, лоснящиеся от пота такелажники, мулатки-гадалки, солдаты, водоносы, генуэзские судовладельцы, голландские капитаны, венецианские моряки… Здесь смешались богатство и слава, нищета и бесчестье.
Вдоль дебаркадеров лежали готовые к погрузке ткани из Кастилии, изразцы из Трианы, надушенные перчатки из Оканы или Сьюдад-Реаля, шелка из Гранады.
Эзра с ибн Саррагом миновали Ареналь и пытались пробраться сквозь толпу.
— Тьфу ты! — пропыхтел шейх. — В жизни не видел столько чернокожих!
Раввин покосился на него:
— Странно слышать подобное заявление от человека, чья кожа… довольно темная.
— Моя кожа, возможно, и темная, мой дорогой ребе, но не эбеновая! Посмотрите на этих людей!
— По-моему, если их кожа и вызывает у вас эмоции, то лишь потому, что окружающие нас стены слишком белые. А если серьезно, то вам ведь отлично известно, что эти люди — в основной своей массе те несчастные, которых привезли из Гвинеи, чтобы обеспечить Европу рабочей силой. Они даже вполне могут быть из семьи вашего верного Сулеймана. Ну, того самого, который испарился с вашей копией рукописи.
— Валяйте, защищайте нечестивцев!
— Да нет же! Если уж чему удивляться, так это богатству одеяний некоторых. Смотрите, — раввин указал на человека в толпе, — да он просто увешан шелком, вышивкой и кисеей.
— И чего удивительного? — пробурчал шейх. — Это женщина.
Эзра не стал комментировать. Он лишь отметил про себя, что в устах араба эта фраза полна подтекста.
В центре Севильи было куда спокойнее, чем в Аренале. Повернувшись спиной к Торре-дель-Оро, всадники медленно направились к Санта-Крус. На этих пересекающихся улочках лучшим ориентиром была Хиральда, бывший минарет мечети альмохадов, ныне превращенный в колокольню. Был час молитвы. Но с нее никто не призывал правоверных к молитве.
— Я выдохся, — заявил Эзра. — Предлагаю заночевать здесь.
— Именно это я и хотел предложить. — Араб уже слезал с лошади.
— Куда это вы?
— Возблагодарить Всевышнего за то, что еще нахожусь на этом свете.
Ибн Сарраг подвел своего рыжего коня в тень, снял притороченный к седлу коврик и удалился за кусты.
Раввин лениво поглядел ему вслед, затем тоже спешился и решил немного пройтись.
Не будь Моисея, подумал он, чтобы умерить рвение Пророка, мусульманам пришлось бы молиться пятьдесят раз на дню! И был прав. В одном из хадис говорится, что архангел Гавриил отвел Мухаммеда на встречу с его Богом, к лотосу предела, согласно выражению самого Пророка. На обратном пути Мухаммед повстречал Моисея, сообщившего ему, что Вечный повелел его народу возносить молитву пятьдесят раз на дню. «Я лучше тебя знаю людей, — заметил Моисей. — Я все свои силы положил на управление сынами Израиля. Поверь мне, это повеление не по силам твоему народу. Возвращайся к Господу и попроси его уменьшить количество». Мухаммед последовал совету. И количество уменьшилось до сорока. Моисей снова вмешался и порекомендовал Пророку опять вернуться к Всемогущему, чтобы еще сократить количество молитв. Наконец, в результате всех этих хождений туда-сюда, длившихся добрую часть ночи, сговорились на пяти. Этот хадис мало кто знал. Эзра случайно нашел его в Философском трактате «Пророчества и души», автором которого был не кто иной, как великий персидский врач Али ибн Сина. Но кто нынче помнит ибн Сину?
Очнувшись от раздумий, он обнаружил, что дошел до входа в Апельсиновый дворик, находившийся в северном крыле собора. Возле одного из фонтанов находились люди. Какой-то доминиканец читал, сидя на белой каменной скамье в тени гибискуса. Некогда в этом патио мусульмане совершали омовение перед молитвой.
Самуэль немного поколебался, раздумывая, не вернуться ли ему назад, но вдруг какой-то импульс подтолкнул его подойти к священнику.
— Вы позволите? — спросил он, указывая на скамейку.
— Конечно, — доброжелательно улыбнулся монах.
Он немножко подвинулся и снова погрузился в чтение. Повисла тишина, нарушаемая лишь журчанием фонтана.
— Евангелие от Иоанна, — тихонько прокомментировал раввин. — Очень красивый текст.
— Безусловно, самый красивый из всех четырех Евангелий. «Духовное евангелие», ответ на высказывания Климента.
— Вы имеете в виду ученика Павла? Того, о котором он упоминает в Послании к Филиппийцам?
Монах удивился:
— Нет. Я имел в виду Климента Александрийского. — Замечание раввина явно произвело на него впечатление. Теперь он смотрел на Эзру с любопытством. — Как мне кажется, вы хорошо знакомы со священными текстами. Мало кто слышал о Клименте, которого вы назвали. Об этом соратнике святого Павла практически ничего не известно, кроме того, что он упомянут в Послании к Филиппийцам. Мои поздравления. Вы, часом, не теолог?
— О нет! — скромно ответил раввин. — Скажем, меня интересует все, что касается религии.
— Это очень хорошо, друг мой. Религия — самый верный путь к совершенствованию рода людского. Вне ее нет спасения. — Доминиканец подчеркнул свои слова, перекрестившись со словами: — Dies dammandis aut absolvendis haereticus dictus…
— … destinatus, — вторил ему Эзра, не заканчивая, однако, фразы.
— Великолепно! Узнаю дитя матери нашей Святой Церкви! — В бороде раввина сверкнула застенчивая улыбка. — Вы священник, отец мой?
— Верно, я священник. Мне довелось слышать о месте культа, которое находится в Уэльве.
— Место культа? Что вы имеете в виду?
— Синагога, собор, мечеть, монастырь, обитель. Понимаете, что я имею в виду?
— Не совсем.
— В таком случае я поставлю вопрос по-другому: есть ли какой-нибудь холм, который возвышается над Уэльвой?
Монах задумался, потом сказал:
— Нет… Насколько мне известно, такого нет.
— Вы уверены?
На сей раз монах не колебался.
— Да. Я отлично знаю этот город. Я там родился. — И повторил. — Нет, никаких холмов я не знаю.
— Однако очень надежный человек утверждал обратное, — продолжал настаивать раввин. — Он даже уточнил, что это культовое сооружение находится на вершине холма неподалеку от Уэльвы.
— Невозможно. Город расположен на полуострове, ровном, как ладонь.
— Но ведь это именно возле Уэльвы Тинто впадает в море?
— Верно. Но я вам повторяю: нет там холмов. Эзра немного поразмыслил, потом встал.
— Я должен вас покинуть. Прощайте, отче.
— Мне жаль, что не смог вам помочь. Да пребудет с вами Господь.
Эзра пошел прочь, но не успел он выйти из Апельсинового дворика, как столкнулся нос к носу с ибн Саррагом.
— Куда вы подевались? Я беспокоился.
— Не стоило. Я искал сведения.
— И?..
Эзра беспомощно развел руками.
— Новости не очень хорошие. Похоже, возле Уэльвы нет никаких холмов.
— Что?! Откуда у вас эти сведения?
— От одного монаха. Он казался совершенно уверенным в своих словах.
— Никаких холмов? — Араб разволновался. — Значит, мы пошли по ложному следу! Наше толкование насчет Фарсиса гроша ломаного не стоит! Да простит мне Всесильный мой гнев! Но мне бы хотелось, чтобы он заставил Абена Баруэля заплатить за то зло, что он нам причинил! — Скривившись, он рявкнул: — Только не говорите мне, что нам не остается ничего другого, как вернуться обратно!
— Не знаю. Ничего не понимаю. Может, будет разумнее спросить еще у кого-нибудь?
— Вы ничего не знаете! Фарсис… Иона… отрок, сон, который вливается в море! Ерунда! Все это было ерундой!
— Сеньор!
Оба спорщика одновременно повернулись. Эзра узнал доминиканца.
— Да, отче?
— Кажется, я ввел вас в заблуждение. По зрелом размышлении я вспомнил: есть один холм. Холм — и монастырь на его вершине. Только вот это не непосредственно в Уэльве, а между Уэльвой и деревушкой Палое. В двух лье от них обоих. Это монастырь францисканцев Де-Ла-Рабида. На правом берегу Тинто.
— Вы сказали на вершине холма? — вопросили хором Эзра с ибн Саррагом.
Несколько растерявшийся монах кивнул:
— Я даже могу уточнить, что этот монастырь был возведен на месте, где некогда стоял римский храм Прозерпины.
Араб с евреем ошарашено уставились на него.
— Прозерпины…
— Прозерпины… — эхом повторил раввин. — Дочери Зевса и Деметры, богини плодородия и супруги… Гадеса.
Они замолчали, задохнувшись, словно опьянев от этого известия.
— Ошибка его была лишь в том, что повстречал он Малика и Ахмедая, — процитировал ибн Сарраг, — и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса.
Ахмедай, Малик: демоны и ад…
Монах молча глядел на них с растущей тревогой.
ГЛАВА 8
Мы не осмеливаемся на что-то не потому, что вещи кажутся нам недостижимыми. Это потому, что мы не осмеливаемся, они кажутся нам недостижимыми.
Сенека

Толедо
Под сводами собора, по нефу, между колоннами разнесся долгий щемящий звук органа и затих на хорах. Служба подходила к концу. Старый архиерей, с волосами такими же белыми, как омофор, повернулся к верующим и слегка устало благословил собравшихся.
Мануэла Виверо, с волосами, убранными под черную кружевную мантилью, бросила незаметный взгляд на королевскую чету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66