Справа, практически на пределе видимости, маячила мельница.
Эзра отстегнул от седла бурдюк и протянул скакавшей рядом с ним женщине. Она отпила большой глоток и вернула бурдюк владельцу.
— Благодарю вас. Из всех этих идальго вы самый галантный. Я очень вам признательна.
— О, тут нет моей заслуги. Это возраст, сеньора… Я на том отрезке жизни, когда предпочитаешь сглаживать углы. То, что обычно принимают за мудрость, — всего лишь усталость.
Улыбнувшись, Мануэла продолжила, стараясь говорить как можно естественней:
— Нынче утром вы позволили мне ехать с вами. Но ничего не сказали о том, куда мы едем. Не хотите мне поведать?
— Почему бы и нет? В Херес-де-лос-Кабальерос.
— Полагаю, вы решили направиться в этот город после того, как расшифровали то, что Баруэль назвал первым малым Чертогом.
— А как могло быть иначе?
Помолчав некоторое время, Мануэла, словно невзначай заметила:
— Столько перепутанной и мало кому доступной информации всего лишь ради того, чтобы указать один город…
Эзра одарил ее загадочной улыбкой и устремил взгляд на дорогу.
Совершенно очевидно, что больше ничего из него не вытянуть. Мануэла сочла более безопасным сменить тему.
— Я за вами наблюдала, пока вы молились. Для чего эти маленькие кожаные квадратики на лбу и на руке?
— Вас это действительно интересует?
— Конечно.
— Это тфиллин. «И повяжешь ты божественные слова на руку и будут они как украшение между твоих глаз». В каждом из этих квадратиков заключены четыре страницы из Торы, на которых они упоминаются.
— И вы должны носить их во время молитвы?
— Да. С момента религиозного совершеннолетия нам предписано регулярно надевать тфиллин во время утренней молитвы. В принципе мы должны носить их весь день. Но в нынешние непростые времена из осторожности…
— Признаюсь, что не очень поняла символику…
— Где вам понять? — снисходительно улыбнулся раввин. — Вы ведь христианка…
— Прежде всего я испанка, сеньор. — Мануэла произнесла это с гордостью, словно бросая вызов.
— Что ж, тфиллин — знак того, что мужчина направляет свое сердце, свои мысли и волю к Создателю в полной покорности. Потому-то их и надевают на левую руку — рядом с сердцем — и на лоб. С другой стороны, мидраш…
— Мидраш?
Раввин тихонько засмеялся в бороду.
— Я все время забываю о невежестве неверных. Мидраш — это раввинистическое толкование Торы. Его цель — толкование различных правовых аспектов или моральные наставления в виде рассказов, легенд или притчей.
— Трактовка закона?
— Если угодно. Поскольку он зачастую довольно эллиптический, то первые мудрецы пытались выйти за пределы буквального смысла текстов, чтобы выявить суть, подразумевающееся значение. К тому же мидраш не одна, а три. Древние мидрашим, промежуточные и поздние. Но не просите меня вдаваться в подробности. Это слишком скучно. Особенно если учесть, что помимо мидраш есть еще мишна, «устный закон», если угодно.
— Устный закон? — вытаращила глаза Мануэла. — Вы хотите сказать, закон из собственных уст Бога?
— В Книге Левит сказано: «Вот заповеди, которые заповедал Господь Моисею для сынов Израилевых на горе Синае». На самом деле это означает, что Создатель дал две Торы. Одну написанную, а одну — устную. Из чего вытекает, что писаного закона — как такового — недостаточно. Приведу пример. Возьмем стих, которым нам все время швыряют в лицо: душу за душу, око за око, зуб за зуб. Это писаный закон. Устный же закон гласит, что слова эти нельзя понимать буквально, потому что нельзя знать, будут ли последствия потери глаза одним человеком эквивалентны последствиям потери глаза другим человеком. Поэтому данный текст следует трактовать как аллюзию на денежную компенсацию: стоимость глаза за потерю глаза. Человек, нанесший рану, должен выплатить компенсацию. Единственный случай, когда закон «око за око» может применяться буквально, это убийство. Это единственный случай, когда наказание может быть таким же, как сам проступок. Вы уловили суть, сеньора?
Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:
— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности:
«Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобою и взять твою рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».
Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.
Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.
— Любовь и щедрость?
— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.
— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру:
«Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».
Или вот эти:
«Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»
Или:
«Не судите, да не судимы будете. Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!»
Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.
— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!
Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.
— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.
— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.
— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.
Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:
— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…
— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.
— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма. Сомневаюсь, что крестоносцы или воины Аллаха могут сказать о себе такое…
Францисканец хранил молчание, погрузившись в мысли и глядя на вьющуюся перед ними дорогу, где впереди рядом с Эзрой скакала Мануэла. Весь остаток пути он так и не проронил ни единого слова вплоть до того момента, как вдалеке на склоне Сьерры-Морены показалось белое пятно, похожее на огромный снежный ком. И тогда Варгас сообщил:
— Херес-де-лос-Кабальерос…
Толедо, это же время
— Можете войти, фра Диас! — громко приказал Эрнандо де Талавера.
В комнате раздался скрип открывающейся двери, и на пороге возник мужчина лет сорока.
— Подойдите и сядьте.
Вошедший подчинился. Было в нем нечто странное, особенно в глазах. Голубые глаза Диаса были настолько светлыми, что казались слепыми.
— Все в порядке, — едва слышно проговорил он. — Наши люди их обнаружили. Думаю, в настоящий момент они уже неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос.
Исповедник королевы выглядел довольным.
— Значит, отец Альварес нам не солгал.
— А вы сомневались? — нахмурился Диас.
— И еще как! Для некоторых двуличие — вторая натура. И я сильно подозреваю, что фра Альварес из их числа. Видите ли, это сущий хамелеон. Я знаю, что в отличие от своего хозяина, Великого Инквизитора, он вполне способен служить и Богу, и государству. Государству и своим личным интересам. Ну и Богу. Именно поэтому я и настаивал, чтобы вы взяли на себя слежку за этими людьми. Вы отлично выполнили вашу работу. Теперь главное — не упускать их из виду.
— Можете на меня положиться, фра Талавера. Но все же учтите, что это не так просто. Прихвостни инквизитора следуют за ними, как тени. Мы сильно рискуем. Нас могут обнаружить в любой момент.
— Я в вас верю. У вас все получится. — Немного подумав, Талавера спросил: — Женщина… Она по-прежнему с ними?
Диас кивнул.
Взгляд Талаверы устремился в пространство. Он вспоминал тот день, когда Мануэла Виверо сидела с ним рядом во время аутодафе на площади Сокодовер. Он в жизни бы не подумал, что эта женщина, учитывая ее происхождение, окружение, да и сам факт, что она женщина, сможет внедриться к этим троим мужчинам. Ее храбрость достойна уважения.
Диас кашлянул, отвлекая Талаверу от воспоминаний.
— Мне нужно ехать в Саламанку, — снова заговорил исповедник королевы. — Ее Величество возложила на меня обязанность возглавить комиссию, которая там вскоре соберется. Я вас предупрежу в нужное время и сообщу, где вы сможете меня найти. Договорились?
— Безусловно. А теперь мне надо возвращаться. До Херес-де-лос-Кабальерос путь неблизкий.
Талавера разрешил ему удалиться.
Оставшись один, он, чуть сгорбившись, принялся вышагивать по комнате. В предрассветном освещении его лицо приобрело пепельный оттенок.
Перед его глазами как разъяренная молния промелькнуло строгое лицо Томаса Торквемады. И он поймал себя на том, что невольно сжимает кулаки. Торквемада со своей одержимостью. Торквемада со своей манией величия, своими перегибами во всем. Человек, пожираемый амбициями, одержимый жаждой оставить свое имя — любой ценой — в золотой книге Испании. Но больше всего раздражало — и что Талавера совершенно не переносил — его растущее влияние на королеву. Нужно как можно скорее положить этому конец. Этот мнимый заговор как раз предоставил желанную возможность. Если эти люди невиновны — а Талавера был в этом полностью убежден, — то Великий Инквизитор превратится в посмешище. А если виновны, то Талавера приложит все усилия, чтобы опередить Торквемаду. И в обоих случаях окажется в выигрыше. Это вопрос недель, если не дней.
Башни замка тамплиеров, расположенного на въезде в город, отбрасывали серые тени на церковь Санта-Марияде-ла-Энкарнасьон, воздвигнутую к востоку от рва.
По бастионам вышагивали стражи. Над замком реяла яркая орифламма. Чуть ниже замка перешеек образовывал мостик между двумя зелеными холмами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Эзра отстегнул от седла бурдюк и протянул скакавшей рядом с ним женщине. Она отпила большой глоток и вернула бурдюк владельцу.
— Благодарю вас. Из всех этих идальго вы самый галантный. Я очень вам признательна.
— О, тут нет моей заслуги. Это возраст, сеньора… Я на том отрезке жизни, когда предпочитаешь сглаживать углы. То, что обычно принимают за мудрость, — всего лишь усталость.
Улыбнувшись, Мануэла продолжила, стараясь говорить как можно естественней:
— Нынче утром вы позволили мне ехать с вами. Но ничего не сказали о том, куда мы едем. Не хотите мне поведать?
— Почему бы и нет? В Херес-де-лос-Кабальерос.
— Полагаю, вы решили направиться в этот город после того, как расшифровали то, что Баруэль назвал первым малым Чертогом.
— А как могло быть иначе?
Помолчав некоторое время, Мануэла, словно невзначай заметила:
— Столько перепутанной и мало кому доступной информации всего лишь ради того, чтобы указать один город…
Эзра одарил ее загадочной улыбкой и устремил взгляд на дорогу.
Совершенно очевидно, что больше ничего из него не вытянуть. Мануэла сочла более безопасным сменить тему.
— Я за вами наблюдала, пока вы молились. Для чего эти маленькие кожаные квадратики на лбу и на руке?
— Вас это действительно интересует?
— Конечно.
— Это тфиллин. «И повяжешь ты божественные слова на руку и будут они как украшение между твоих глаз». В каждом из этих квадратиков заключены четыре страницы из Торы, на которых они упоминаются.
— И вы должны носить их во время молитвы?
— Да. С момента религиозного совершеннолетия нам предписано регулярно надевать тфиллин во время утренней молитвы. В принципе мы должны носить их весь день. Но в нынешние непростые времена из осторожности…
— Признаюсь, что не очень поняла символику…
— Где вам понять? — снисходительно улыбнулся раввин. — Вы ведь христианка…
— Прежде всего я испанка, сеньор. — Мануэла произнесла это с гордостью, словно бросая вызов.
— Что ж, тфиллин — знак того, что мужчина направляет свое сердце, свои мысли и волю к Создателю в полной покорности. Потому-то их и надевают на левую руку — рядом с сердцем — и на лоб. С другой стороны, мидраш…
— Мидраш?
Раввин тихонько засмеялся в бороду.
— Я все время забываю о невежестве неверных. Мидраш — это раввинистическое толкование Торы. Его цель — толкование различных правовых аспектов или моральные наставления в виде рассказов, легенд или притчей.
— Трактовка закона?
— Если угодно. Поскольку он зачастую довольно эллиптический, то первые мудрецы пытались выйти за пределы буквального смысла текстов, чтобы выявить суть, подразумевающееся значение. К тому же мидраш не одна, а три. Древние мидрашим, промежуточные и поздние. Но не просите меня вдаваться в подробности. Это слишком скучно. Особенно если учесть, что помимо мидраш есть еще мишна, «устный закон», если угодно.
— Устный закон? — вытаращила глаза Мануэла. — Вы хотите сказать, закон из собственных уст Бога?
— В Книге Левит сказано: «Вот заповеди, которые заповедал Господь Моисею для сынов Израилевых на горе Синае». На самом деле это означает, что Создатель дал две Торы. Одну написанную, а одну — устную. Из чего вытекает, что писаного закона — как такового — недостаточно. Приведу пример. Возьмем стих, которым нам все время швыряют в лицо: душу за душу, око за око, зуб за зуб. Это писаный закон. Устный же закон гласит, что слова эти нельзя понимать буквально, потому что нельзя знать, будут ли последствия потери глаза одним человеком эквивалентны последствиям потери глаза другим человеком. Поэтому данный текст следует трактовать как аллюзию на денежную компенсацию: стоимость глаза за потерю глаза. Человек, нанесший рану, должен выплатить компенсацию. Единственный случай, когда закон «око за око» может применяться буквально, это убийство. Это единственный случай, когда наказание может быть таким же, как сам проступок. Вы уловили суть, сеньора?
Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:
— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности:
«Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобою и взять твою рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».
Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.
Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.
— Любовь и щедрость?
— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.
— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру:
«Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».
Или вот эти:
«Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»
Или:
«Не судите, да не судимы будете. Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!»
Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.
— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!
Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.
— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.
— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.
— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.
Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:
— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…
— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.
— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма. Сомневаюсь, что крестоносцы или воины Аллаха могут сказать о себе такое…
Францисканец хранил молчание, погрузившись в мысли и глядя на вьющуюся перед ними дорогу, где впереди рядом с Эзрой скакала Мануэла. Весь остаток пути он так и не проронил ни единого слова вплоть до того момента, как вдалеке на склоне Сьерры-Морены показалось белое пятно, похожее на огромный снежный ком. И тогда Варгас сообщил:
— Херес-де-лос-Кабальерос…
Толедо, это же время
— Можете войти, фра Диас! — громко приказал Эрнандо де Талавера.
В комнате раздался скрип открывающейся двери, и на пороге возник мужчина лет сорока.
— Подойдите и сядьте.
Вошедший подчинился. Было в нем нечто странное, особенно в глазах. Голубые глаза Диаса были настолько светлыми, что казались слепыми.
— Все в порядке, — едва слышно проговорил он. — Наши люди их обнаружили. Думаю, в настоящий момент они уже неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос.
Исповедник королевы выглядел довольным.
— Значит, отец Альварес нам не солгал.
— А вы сомневались? — нахмурился Диас.
— И еще как! Для некоторых двуличие — вторая натура. И я сильно подозреваю, что фра Альварес из их числа. Видите ли, это сущий хамелеон. Я знаю, что в отличие от своего хозяина, Великого Инквизитора, он вполне способен служить и Богу, и государству. Государству и своим личным интересам. Ну и Богу. Именно поэтому я и настаивал, чтобы вы взяли на себя слежку за этими людьми. Вы отлично выполнили вашу работу. Теперь главное — не упускать их из виду.
— Можете на меня положиться, фра Талавера. Но все же учтите, что это не так просто. Прихвостни инквизитора следуют за ними, как тени. Мы сильно рискуем. Нас могут обнаружить в любой момент.
— Я в вас верю. У вас все получится. — Немного подумав, Талавера спросил: — Женщина… Она по-прежнему с ними?
Диас кивнул.
Взгляд Талаверы устремился в пространство. Он вспоминал тот день, когда Мануэла Виверо сидела с ним рядом во время аутодафе на площади Сокодовер. Он в жизни бы не подумал, что эта женщина, учитывая ее происхождение, окружение, да и сам факт, что она женщина, сможет внедриться к этим троим мужчинам. Ее храбрость достойна уважения.
Диас кашлянул, отвлекая Талаверу от воспоминаний.
— Мне нужно ехать в Саламанку, — снова заговорил исповедник королевы. — Ее Величество возложила на меня обязанность возглавить комиссию, которая там вскоре соберется. Я вас предупрежу в нужное время и сообщу, где вы сможете меня найти. Договорились?
— Безусловно. А теперь мне надо возвращаться. До Херес-де-лос-Кабальерос путь неблизкий.
Талавера разрешил ему удалиться.
Оставшись один, он, чуть сгорбившись, принялся вышагивать по комнате. В предрассветном освещении его лицо приобрело пепельный оттенок.
Перед его глазами как разъяренная молния промелькнуло строгое лицо Томаса Торквемады. И он поймал себя на том, что невольно сжимает кулаки. Торквемада со своей одержимостью. Торквемада со своей манией величия, своими перегибами во всем. Человек, пожираемый амбициями, одержимый жаждой оставить свое имя — любой ценой — в золотой книге Испании. Но больше всего раздражало — и что Талавера совершенно не переносил — его растущее влияние на королеву. Нужно как можно скорее положить этому конец. Этот мнимый заговор как раз предоставил желанную возможность. Если эти люди невиновны — а Талавера был в этом полностью убежден, — то Великий Инквизитор превратится в посмешище. А если виновны, то Талавера приложит все усилия, чтобы опередить Торквемаду. И в обоих случаях окажется в выигрыше. Это вопрос недель, если не дней.
Башни замка тамплиеров, расположенного на въезде в город, отбрасывали серые тени на церковь Санта-Марияде-ла-Энкарнасьон, воздвигнутую к востоку от рва.
По бастионам вышагивали стражи. Над замком реяла яркая орифламма. Чуть ниже замка перешеек образовывал мостик между двумя зелеными холмами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66