ноги стали ватными.
Эрнандо де Талавера, в свою очередь, размышлял, не галлюцинации ли у него. Однако это точно она, донья Виверо, в компании генуэзца. Какими судьбами? Как такое возможно? Монах рядом с ней — наверняка тот самый францисканец, Рафаэль Варгас. Значит, араб с евреем где-то неподалеку. Подумать только! Их разыскивают в окрестностях Касереса, а они, оказывается, тут, в Саламанке! Жизненно важно, чтобы у нее не возникло ни малейших подозрений, что он ее узнал. Талавере пришлось сделать колоссальное усилие, чтобы слушать продолжавшего свою болтовню священника. Доминиканец с болезненным небритым лицом выспренно вещал:
— И, наконец, кто этот человек? Это не уроженец страны, подданный наших Августейших Величеств, а чужестранец из Генуи сомнительного происхождения, наверняка выходец из народа, от которого во все времена исходили вонючие испарения неверия!
— Фра Овиедо, ваша критика оскорбительна! — раздался возмущенный голос Диего де Десы. — К чему этот намек на скромное происхождение сеньора Колона? Разве Господь наш не вышел из хлева, чтобы принести свет в этот мир?
— Конечно! Но у нашей Святой Церкви есть все основания опасаться этого новоявленного Мессии, желающего пробить брешь в стенах нашего мира, построенного более тысячи лет назад евангелистами, толкователями Господа, Отцами Церкви и теологами. Да отсохнет рука того, кто нанесет первый удар топором!
Расплывчатый силуэт канул во тьму. Колон сжал кулаки.
— Не принимайте бой на его территории, — на ухо порекомендовал ему Варгас. — Угодите прямиком в ловушку.
Моряк не ответил.
Слово взял Диего де Деса. Он заговорил спокойно, и его тон резко контрастировал со злобствованием предыдущего оратора.
— Сеньор Колон здесь. Он готов ответить на все вопросы. Так задавайте!
— Непременно! — бросил некий субъект лет шестидесяти.
Судя по висящей на груди блестящей цепочке и шапочке, это был ректор университета.
— Во-первых, — начал он, — имейте в виду, что вопросов очень много, и они слишком сложные, чтобы их можно было рассмотреть на одном заседании. Сеньору Колону придется быть в нашем распоряжении несколько недель.
— Мы можем рассчитывать на ваше присутствие, сеньор? — обратился к Колону Талавера.
— Столько, сколько понадобится, — решительно заявил генуэзец.
Исповедник королевы невольно глянул исподтишка на Мануэлу и предложил ректору продолжать.
— Я скажу прямо. Каким бы странным вам это ни казалось, но я поддержу сеньора Колона! Зафрахтуем корабль и направимся на запад!
По аудитории пробежал шумок. Ректор невозмутимо продолжил:
— Думаю, всем известно, что всю свою жизнь я посвятил углублению и расширению системы Птолемея, которая, хотя и существует уже много веков, по-прежнему в ходу. Согласно его концепции, мир по экватору наполовину занят сушей, наполовину морем. Из этого вытекает, что Европа и Азия занимают сто восемьдесят из трехсот шестидесяти градусов, образующих окружность. И это означает, что для того, чтобы достичь Индии, кораблю надо преодолеть расстояние в три тысячи триста семьдесят пять лье! Запасы пресной воды и продовольствия на каравелле не бесконечны: через тридцать дней экипаж ждет смерть. Ну, так что? — Он повторил, четко проговаривая цифры: — Три тысячи триста семьдесят пять лье! Разве существует каравелла, способная нести провиант и пресную воду в достаточном количестве для такого долгого перехода? Сеньор Колон может ответить на этот вопрос?
— Вот видите? — прошептал Варгас. — Тот слабый момент, о котором мы давеча говорили. Теперь ваш выход.
Колон тяжело поднялся.
— Ваш вопрос вполне законный. Никакой нынешний корабль не сможет осилить подобное путешествие. Именно по этой причине скорее всего до сих пор никто и не предпринял ничего подобного. Только дело вот в чем. Расстояние, которое предстоит преодолеть, — вовсе не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот семьдесят семь. И даже меньше, если взять за точку отправления Счастливые острова. — Он вдруг издевательски засмеялся, выдавая таким образом свое волнение.
Ректор, сохраняя спокойствие, спросил:
— Вы можете это доказать?
— Да. Предлагаю вашему вниманию труд по географии под названием «Imago mundi», написанный полвека назад, — генуэзец сознательно выдержал паузу, — представителем Церкви, кардиналом Пьером д'Айи. Он утверждает, что, двигаясь на запад, можно достичь Азии. В своем труде он упоминает греческого географа второго века, Мирина из Тира, который, базируясь на скорости передвижения верблюда, увеличивает протяженность Азии на много сотен лье по сравнению с оценкой Птолемея. И это доказывает, что указанная часть света занимает двести двадцать пять градусов, и таким образом остается преодолеть лишь сто тридцать пять градусов океанической поверхности, чтобы добраться до Индии. Или шестьдесят восемь, если считать от Счастливых островов .
— Какому расстоянию, по-вашему, соответствует один градус?
— Наши эксперты в полном согласии с большинством своих европейских коллег базируются на цифрах, установленных еще четыре века назад египетским географом аль Фергани. Он установил, что один градус на экваторе равен пятидесяти шести милям и двум третям. Поскольку аль Фергани пользовался итальянской милей, а не арабской, то получается расстояние…
— Невероятно! — грубо оборвал его ректор. — С чего вы взяли, что египтянин предпочел итальянскую милю арабской?
— Я в этом убежден.
— Убежден? И это все, что вы можете сказать? Но вы наверняка знаете, что итальянская миля короче арабской больше чем на четыре лье! И принимая ее за единицу отсчета, вы просто-напросто уменьшаете размеры мира на четверть от его истинной величины!
— Совершенно верно, — преспокойно ответил Колон, нисколько не смущенный этим замечанием, — потому что я черпаю свою убежденность также и в Священном Писании.
Начался такой гвалт, что Талавере пришлось воспользоваться всей силой своего авторитета, чтобы восстановить тишину.
Он предложил генуэзцу объяснить.
— Речь идет о книге Ездры, где он точно указывает, что Господь сотворил этот мир из шести частей суши и одной — воды. Исходя из этого, расстояние между востоком и западом не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот девяносто семь. Поэтому я и утверждаю, что такое плавание нам по силам.
Не успел ректор открыть рта, как какой-то старик подскочил в своем кресле:
— Ересь! Как вы смеете смешивать мирской проект — который служит лишь удовлетворению вашей гордыни — с миром духовным!
Поскольку генуэзец собрался что-то возразить, старец с еще большей яростью продолжил:
— Две истины не могут противоречить друг другу, значит, нужно чтобы истины астрономии соответствовали истинам теологии! Сеньор Колон только что доказал нам, — обратился старик к аудитории, — что он всего-навсего вольнодумец, каковые всегда имелись во все времена, во всех науках и даже в нашей святой вере.
Он рысцой выбрался в центр зала.
— Братья мои во Христе! Наука — творение человеческое, а вера — божественное. Наука ошибается, когда противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина! Слова наших евангелистов и святых победили язычников древнего мира. Сегодня чада Христовы несут крест против ислама и его штандартов, обагренных кровью Испании! Что говорит наш великий философ и Отец Церкви святой Августин? Он называет ересью веру в пресловутых антиподов, потому что тогда в тех отдаленных землях жили бы люди, не являющиеся потомками Адама. А Писание учит нас, что все мы происходим от одной и единственной пары. Сеньор Колон хочет, чтобы мы поверили, будто второй Ноев Ковчег уплыл на запад? В Писании об этом не сказано! Нам говорят, что мир круглый. Сущий абсурд! Разве земля в Ветхом Завете ни описана настолько точно, что никаких объяснений не требуется? Небеса, как сказано в Псалтири, натянуты, как свод шатра. Разве можно натянуть шатер вокруг шара? Святой Павел в Послании к Евреям сравнивает небеса с дарохранительницей, развернутой над землею, следовательно, земля может только быть и всегда была плоской поверхностью. Хоть и неровной. — Старик помолчал, потом вытянул руку к Колону. — Ересь!
Мануэла быстро повернулась к Варгасу, чтобы спросить у него, но обнаружила, что его место пустует. И практически тут же раздался голос францисканца.
— Позвольте мне высказаться. Я не астроном и не космограф. Мое имя Рафаэль Варгас, я францисканский монах из Ла-Рабиды. Прежде чем объяснить вам причину моего вмешательства, я хотел бы сказать следующее: я встречался и беседовал с сеньором Колоном. Мне известны пробелы в его доводах. Будущее покажет, прав он или нет. А что касается круглой формы земли, — Варгас повернулся к старику, — так вот, не будучи космографом, я позволю себе высказать вам мои собственные впечатления, ничего не имеющие общего ни с известным, ни с непознанным. Мне доводилось довольно много путешествовать, и я всегда видел, что первыми на горизонте появляются вершины гор. Я плавал на кораблях и наблюдал, что дольше всего на горизонте видна верхушка мачты. Наверное, мои доводы детские, а не научные, но они неопровержимы. Если сегодня и остаются те, кто видит в этом лишь сказку, то завтра это станет очевидной для всех истиной.
По залу прокатился возмущенный гул.
Талавера, стукнув несколько раз молоточком из слоновой кости по столу, призвал к тишине, потом предложил францисканцу продолжать.
— Теперь о причине моего здесь присутствия. Церковь не может вечно опираться на доводы, которые только что привел выступавший брат. Он сказал: «Наука — творение человеческое, а вера — божественное». Он также сказал: «Наука ошибается, если противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина». Разве вы забыли слова Господа нашего? «Вы — свет мира». Если Церковь будет упорствовать и настаивать на своей монополии, то не свет понесет она в мир, а тьму, не надежду, а отчаяние. И не уподобится ли она таким образом тем самым созданиям, давеча описанным оратором, которые предпочитают пожертвовать жизнями, чем вовремя признать свою ошибку? Вы напрасно ищете в Священном Писании слова, ограничивающие стремление человека к познанию. Их там нет. — Рафаэль потер лоб, словно у него разболелась голова. Сильное волнение вынудило его выйти за рамки, которые он установил для себя, прежде чем прийти сюда. Не важно, надо идти до конца. — Осудите генуэзца, если лишь на основании одного пробела в представленных им доказательствах считаете, что это химера. Но умоляю вас, если есть шанс, что он может оказаться прав, не сжигайте его мечты в аду, потому что этот ад будет создан целиком вами.
Варгас замолчал. В зале повисла напряженная тишина. Его слова явно произвели впечатление. В полумраке на него смотрели лица, большей частью серьезные, некоторые — злые. Наверное, это тот старик первым в ужасе завопил, осеняя себя крестным знамением. Затем последовал жуткий гвалт, безусловно, весьма редкий в этих стенах, где обычно царили дисциплина и суровость. Талавера отреагировал не сразу. На протяжении всей речи францисканца он ощущал, как в нем растет чувство, всплывшее из глубин его памяти, из тех времен, когда он сам, еще послушник, представлял себе мир — не важно, плоский или круглый — сотканным из терпимости и прощения. И задавался вопросом, какую роль во всем этом деле играет монах и что его связывает с Абеном Баруэлем?
Талавера посмотрел в зал. Мануэла исчезла. Варгас снова сел рядом с генуэзцем, но к ним присоединился кто-то третий. Высокий тощий мужчина с седой бородой. Возможно, это второй участник, тот еврей, Самуэль Эзра? Талавера не мог слышать, о чем они говорят, видел лишь, как шевелятся их губы. Впрочем, как бы то ни было, Талавера возблагодарил Всевышнего за то, что Он позволил ему снова отыскать этих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Эрнандо де Талавера, в свою очередь, размышлял, не галлюцинации ли у него. Однако это точно она, донья Виверо, в компании генуэзца. Какими судьбами? Как такое возможно? Монах рядом с ней — наверняка тот самый францисканец, Рафаэль Варгас. Значит, араб с евреем где-то неподалеку. Подумать только! Их разыскивают в окрестностях Касереса, а они, оказывается, тут, в Саламанке! Жизненно важно, чтобы у нее не возникло ни малейших подозрений, что он ее узнал. Талавере пришлось сделать колоссальное усилие, чтобы слушать продолжавшего свою болтовню священника. Доминиканец с болезненным небритым лицом выспренно вещал:
— И, наконец, кто этот человек? Это не уроженец страны, подданный наших Августейших Величеств, а чужестранец из Генуи сомнительного происхождения, наверняка выходец из народа, от которого во все времена исходили вонючие испарения неверия!
— Фра Овиедо, ваша критика оскорбительна! — раздался возмущенный голос Диего де Десы. — К чему этот намек на скромное происхождение сеньора Колона? Разве Господь наш не вышел из хлева, чтобы принести свет в этот мир?
— Конечно! Но у нашей Святой Церкви есть все основания опасаться этого новоявленного Мессии, желающего пробить брешь в стенах нашего мира, построенного более тысячи лет назад евангелистами, толкователями Господа, Отцами Церкви и теологами. Да отсохнет рука того, кто нанесет первый удар топором!
Расплывчатый силуэт канул во тьму. Колон сжал кулаки.
— Не принимайте бой на его территории, — на ухо порекомендовал ему Варгас. — Угодите прямиком в ловушку.
Моряк не ответил.
Слово взял Диего де Деса. Он заговорил спокойно, и его тон резко контрастировал со злобствованием предыдущего оратора.
— Сеньор Колон здесь. Он готов ответить на все вопросы. Так задавайте!
— Непременно! — бросил некий субъект лет шестидесяти.
Судя по висящей на груди блестящей цепочке и шапочке, это был ректор университета.
— Во-первых, — начал он, — имейте в виду, что вопросов очень много, и они слишком сложные, чтобы их можно было рассмотреть на одном заседании. Сеньору Колону придется быть в нашем распоряжении несколько недель.
— Мы можем рассчитывать на ваше присутствие, сеньор? — обратился к Колону Талавера.
— Столько, сколько понадобится, — решительно заявил генуэзец.
Исповедник королевы невольно глянул исподтишка на Мануэлу и предложил ректору продолжать.
— Я скажу прямо. Каким бы странным вам это ни казалось, но я поддержу сеньора Колона! Зафрахтуем корабль и направимся на запад!
По аудитории пробежал шумок. Ректор невозмутимо продолжил:
— Думаю, всем известно, что всю свою жизнь я посвятил углублению и расширению системы Птолемея, которая, хотя и существует уже много веков, по-прежнему в ходу. Согласно его концепции, мир по экватору наполовину занят сушей, наполовину морем. Из этого вытекает, что Европа и Азия занимают сто восемьдесят из трехсот шестидесяти градусов, образующих окружность. И это означает, что для того, чтобы достичь Индии, кораблю надо преодолеть расстояние в три тысячи триста семьдесят пять лье! Запасы пресной воды и продовольствия на каравелле не бесконечны: через тридцать дней экипаж ждет смерть. Ну, так что? — Он повторил, четко проговаривая цифры: — Три тысячи триста семьдесят пять лье! Разве существует каравелла, способная нести провиант и пресную воду в достаточном количестве для такого долгого перехода? Сеньор Колон может ответить на этот вопрос?
— Вот видите? — прошептал Варгас. — Тот слабый момент, о котором мы давеча говорили. Теперь ваш выход.
Колон тяжело поднялся.
— Ваш вопрос вполне законный. Никакой нынешний корабль не сможет осилить подобное путешествие. Именно по этой причине скорее всего до сих пор никто и не предпринял ничего подобного. Только дело вот в чем. Расстояние, которое предстоит преодолеть, — вовсе не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот семьдесят семь. И даже меньше, если взять за точку отправления Счастливые острова. — Он вдруг издевательски засмеялся, выдавая таким образом свое волнение.
Ректор, сохраняя спокойствие, спросил:
— Вы можете это доказать?
— Да. Предлагаю вашему вниманию труд по географии под названием «Imago mundi», написанный полвека назад, — генуэзец сознательно выдержал паузу, — представителем Церкви, кардиналом Пьером д'Айи. Он утверждает, что, двигаясь на запад, можно достичь Азии. В своем труде он упоминает греческого географа второго века, Мирина из Тира, который, базируясь на скорости передвижения верблюда, увеличивает протяженность Азии на много сотен лье по сравнению с оценкой Птолемея. И это доказывает, что указанная часть света занимает двести двадцать пять градусов, и таким образом остается преодолеть лишь сто тридцать пять градусов океанической поверхности, чтобы добраться до Индии. Или шестьдесят восемь, если считать от Счастливых островов .
— Какому расстоянию, по-вашему, соответствует один градус?
— Наши эксперты в полном согласии с большинством своих европейских коллег базируются на цифрах, установленных еще четыре века назад египетским географом аль Фергани. Он установил, что один градус на экваторе равен пятидесяти шести милям и двум третям. Поскольку аль Фергани пользовался итальянской милей, а не арабской, то получается расстояние…
— Невероятно! — грубо оборвал его ректор. — С чего вы взяли, что египтянин предпочел итальянскую милю арабской?
— Я в этом убежден.
— Убежден? И это все, что вы можете сказать? Но вы наверняка знаете, что итальянская миля короче арабской больше чем на четыре лье! И принимая ее за единицу отсчета, вы просто-напросто уменьшаете размеры мира на четверть от его истинной величины!
— Совершенно верно, — преспокойно ответил Колон, нисколько не смущенный этим замечанием, — потому что я черпаю свою убежденность также и в Священном Писании.
Начался такой гвалт, что Талавере пришлось воспользоваться всей силой своего авторитета, чтобы восстановить тишину.
Он предложил генуэзцу объяснить.
— Речь идет о книге Ездры, где он точно указывает, что Господь сотворил этот мир из шести частей суши и одной — воды. Исходя из этого, расстояние между востоком и западом не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот девяносто семь. Поэтому я и утверждаю, что такое плавание нам по силам.
Не успел ректор открыть рта, как какой-то старик подскочил в своем кресле:
— Ересь! Как вы смеете смешивать мирской проект — который служит лишь удовлетворению вашей гордыни — с миром духовным!
Поскольку генуэзец собрался что-то возразить, старец с еще большей яростью продолжил:
— Две истины не могут противоречить друг другу, значит, нужно чтобы истины астрономии соответствовали истинам теологии! Сеньор Колон только что доказал нам, — обратился старик к аудитории, — что он всего-навсего вольнодумец, каковые всегда имелись во все времена, во всех науках и даже в нашей святой вере.
Он рысцой выбрался в центр зала.
— Братья мои во Христе! Наука — творение человеческое, а вера — божественное. Наука ошибается, когда противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина! Слова наших евангелистов и святых победили язычников древнего мира. Сегодня чада Христовы несут крест против ислама и его штандартов, обагренных кровью Испании! Что говорит наш великий философ и Отец Церкви святой Августин? Он называет ересью веру в пресловутых антиподов, потому что тогда в тех отдаленных землях жили бы люди, не являющиеся потомками Адама. А Писание учит нас, что все мы происходим от одной и единственной пары. Сеньор Колон хочет, чтобы мы поверили, будто второй Ноев Ковчег уплыл на запад? В Писании об этом не сказано! Нам говорят, что мир круглый. Сущий абсурд! Разве земля в Ветхом Завете ни описана настолько точно, что никаких объяснений не требуется? Небеса, как сказано в Псалтири, натянуты, как свод шатра. Разве можно натянуть шатер вокруг шара? Святой Павел в Послании к Евреям сравнивает небеса с дарохранительницей, развернутой над землею, следовательно, земля может только быть и всегда была плоской поверхностью. Хоть и неровной. — Старик помолчал, потом вытянул руку к Колону. — Ересь!
Мануэла быстро повернулась к Варгасу, чтобы спросить у него, но обнаружила, что его место пустует. И практически тут же раздался голос францисканца.
— Позвольте мне высказаться. Я не астроном и не космограф. Мое имя Рафаэль Варгас, я францисканский монах из Ла-Рабиды. Прежде чем объяснить вам причину моего вмешательства, я хотел бы сказать следующее: я встречался и беседовал с сеньором Колоном. Мне известны пробелы в его доводах. Будущее покажет, прав он или нет. А что касается круглой формы земли, — Варгас повернулся к старику, — так вот, не будучи космографом, я позволю себе высказать вам мои собственные впечатления, ничего не имеющие общего ни с известным, ни с непознанным. Мне доводилось довольно много путешествовать, и я всегда видел, что первыми на горизонте появляются вершины гор. Я плавал на кораблях и наблюдал, что дольше всего на горизонте видна верхушка мачты. Наверное, мои доводы детские, а не научные, но они неопровержимы. Если сегодня и остаются те, кто видит в этом лишь сказку, то завтра это станет очевидной для всех истиной.
По залу прокатился возмущенный гул.
Талавера, стукнув несколько раз молоточком из слоновой кости по столу, призвал к тишине, потом предложил францисканцу продолжать.
— Теперь о причине моего здесь присутствия. Церковь не может вечно опираться на доводы, которые только что привел выступавший брат. Он сказал: «Наука — творение человеческое, а вера — божественное». Он также сказал: «Наука ошибается, если противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина». Разве вы забыли слова Господа нашего? «Вы — свет мира». Если Церковь будет упорствовать и настаивать на своей монополии, то не свет понесет она в мир, а тьму, не надежду, а отчаяние. И не уподобится ли она таким образом тем самым созданиям, давеча описанным оратором, которые предпочитают пожертвовать жизнями, чем вовремя признать свою ошибку? Вы напрасно ищете в Священном Писании слова, ограничивающие стремление человека к познанию. Их там нет. — Рафаэль потер лоб, словно у него разболелась голова. Сильное волнение вынудило его выйти за рамки, которые он установил для себя, прежде чем прийти сюда. Не важно, надо идти до конца. — Осудите генуэзца, если лишь на основании одного пробела в представленных им доказательствах считаете, что это химера. Но умоляю вас, если есть шанс, что он может оказаться прав, не сжигайте его мечты в аду, потому что этот ад будет создан целиком вами.
Варгас замолчал. В зале повисла напряженная тишина. Его слова явно произвели впечатление. В полумраке на него смотрели лица, большей частью серьезные, некоторые — злые. Наверное, это тот старик первым в ужасе завопил, осеняя себя крестным знамением. Затем последовал жуткий гвалт, безусловно, весьма редкий в этих стенах, где обычно царили дисциплина и суровость. Талавера отреагировал не сразу. На протяжении всей речи францисканца он ощущал, как в нем растет чувство, всплывшее из глубин его памяти, из тех времен, когда он сам, еще послушник, представлял себе мир — не важно, плоский или круглый — сотканным из терпимости и прощения. И задавался вопросом, какую роль во всем этом деле играет монах и что его связывает с Абеном Баруэлем?
Талавера посмотрел в зал. Мануэла исчезла. Варгас снова сел рядом с генуэзцем, но к ним присоединился кто-то третий. Высокий тощий мужчина с седой бородой. Возможно, это второй участник, тот еврей, Самуэль Эзра? Талавера не мог слышать, о чем они говорят, видел лишь, как шевелятся их губы. Впрочем, как бы то ни было, Талавера возблагодарил Всевышнего за то, что Он позволил ему снова отыскать этих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66