«Полярная звезда» встретилась с огромной волной, и на мгновение мужчин закрыло пеленой брызг и пены.
— Господи! — воскликнул Скотт, пытаясь восстановить дыхание и вытирая мокрое лицо.
Хаккетт зябко поежился и указал на горизонт.
— Смотрите, наш первый айсберг.
Несколько секунд оба молча смотрели на высящуюся вдалеке зазубренную гору замерзшей воды, потом физик заметил:
— Думаю, нам лучше спуститься.
Скотт сплюнул и согласно кивнул.
— Не знаю… А вы что думаете? Как по-вашему, успеем вовремя? Честно?
Хаккетт сунул руки в карманы.
— Честно? Понятия не имею.
Скотт принял ответ стоически.
— Должен признаться, вы начинаете мне нравиться, профессор Хаккетт. Вы смелый человек.
Некоторое время Хаккетт молчал, явно застигнутый врасплох таким комплиментом.
— Что ж, я… вы тоже начинаете мне нравиться, профессор Скотт. Как насчет того, чтобы повторить путешествие, когда это все закончится?
— Ну уж нет.
Вернувшись в лабораторию, мужчины увидели, что Сара и Новэмбер сидят у компьютера. Обе были поглощены изучением символов Атлантиды и заметно смутились, обнаружив, что они уже не одни.
Новэмбер толкнула Сару в бок.
— Ты ему расскажешь?
— О чем это вы собираетесь мне рассказать? — поинтересовался Скотт.
Геолог опустила глаза, потом отпила кофе.
— О… черт!.. — Она вскинула голову и пристально посмотрела на мужчин. — А вы не станете обижаться и все такое, если предложение о помощи поступит от женщины?
Скотт ухмыльнулся.
— Ну, вот если бы я заблудился и остановил вас на улице… Здесь совсем другое. Валяйте.
Мейтсон отвернулся от своего компьютера, чтобы послушать, что она скажет, и даже Пирс, сидевший в углу, завернувшись в одеяло, как будто встрепенулся.
Сара решительно, как бы говоря: «ладно, так и быть, я скажу», встала со стула и провела пальцем по экрану.
— Ральф, можешь показать план расположения пирамид Гизы? Тот вид сверху?
Мейтсон кивнул и вывел на экран то, что просили. Развернув монитор так, чтобы все видели, Сара отступила чуть в сторону.
— Так. А теперь посмотрите на этот знак. В упрощенном и стилизованном виде он напоминает планировку Гизы. Я особенно об этом и не думала, пока Новэмбер не упомянула, что, по вашему мнению, символ не просто представляет солнце, но и напоминает Атлантиду.
— Совпадение? — пожал плечами Хаккетт, но тон, которым это было сказано, свидетельствовал, что сам он так не думает.
Сара глубоко вздохнула и продолжила:
— Я бы и сама так решила, но вот этот символ напоминает схему расположения пирамид в Перу.
Скотт прищурился, всматриваясь в изображение, и задумчиво кивнул.
— Интересно.
— Никогда не был в Перу, — мрачно прокомментировал Пирс.
— Скажите-ка мне вот что. — Скотт подул на чашку со свежим дымящимся кофе и повернулся к Пирсу. — Как вы это делаете?
Пирс еще плотнее завернулся в одеяло. Он выглядел таким усталым, таким морально и физически опустошенным.
— Вы имеете в виду мое так называемое «дальновидение»? Должен признаться, даже не знаю. Я просто попадаю туда.
— Вам нужно для этого сконцентрироваться, верно?
— Не то чтобы сконцентрироваться, но определенно сосредоточиться. Не совсем в том смысле, о каком вы думаете. Я как бы ощущаю все, что меня окружает, все сразу. И мне приходится во всем этом ориентироваться. Некоторые называют это вхождением в духовную плоскость — что-то вроде пространственного среза, — но мне такое определение всегда казалось немного глуповатым. То есть, кто скажет, что все это не у меня в голове, так ведь? Дело в том… уф, не знаю, как описать. — Он на мгновение задумался. — Ладно, попробую. Книжную страницу можно прочитать двумя способами. Можно читать слово за словом, с начала до конца, так сказать, в линейной развертке. А можно вырвать все страницы, разложить их одна за другой и увидеть все сразу. Увидеть и понять за один прием. Где начало и где конец. Можно снова и снова возвращаться к тексту. Или нырнуть в него и вынырнуть в любой точке…
— Понятно, — живо отозвался Хаккетт. — Вы описываете фотографическую память.
— Да, — согласился Пирс. Замечание Хаккетта, похоже, придало ему уверенности. — Да, наверное, так. Хорошее сравнение. Это всего лишь другой способ мышления. Иной метод приобретения знаний. Наша современная система знаний фрагментарна. Она активно мешает нам видеть всю книгу. Мы приучены мыслить категориями слов и понятий. Специализируемся в узких областях. Ограничиваемся теми или иными разделами, вместо того чтобы охватывать целое, всю науку или все искусство. Полагаю, в древних цивилизациях люди мыслили иначе, чем мы сейчас.
— Возможно, вы и правы, — согласился Скотт. — Далее в наше время лингвисты не могут прийти к согласию в определении понятия слова. Что это такое? Звук? Цепочка звуков? Комбинация первого и второго? Или что-то еще? Звучит, может быть, слишком высокопарно, но вопрос действительно по-настоящему важен и имеет реальное, практическое значение.
— Например, когда ученые расшифровали линейное письмо Б, представляющее собой раннюю, архаическую форму греческого языка, они вдруг обнаружили, что не могут пользоваться нынешними современными представлениями о суффиксах и префиксах для объяснения найденных в тексте языковых моделей. Другими словами, буквы в начале слов, вроде «без» в слове «бездействие», или в конце, как «less» в слове «motion— less», это либо префиксы, либо суффиксы. Они играют роль детерминатива и могут быть добавлены к любому слову, даже к имени собственному.
— В любом случае, — продолжал Скотт, — добавление детерминатива не ведет к созданию двух слов. Он сливается с исходным словом, создавая новую форму слова. Но в линейном письме Б префиксы и суффиксы не были детерминативами. Они были артиклями, словами вроде определенного и неопределенного артиклей английского языка. Поэтому лингвисты сочли существование таких слов, как «theking», «thetown», «agift», признаком иного, существенно отличного образа мышления. Единственным лингвистом, которому удалось прочитать два древних письма, ронгоронго Восточного острова и Фестский диск, стал доктор Стивен Роджер Фишер. Он указал на то, что наши предки мыслили категориями «единиц высказывания», что их подход к языку был совершенно другим. — Скотту все представлялось ясным. — Чем дальше в глубь истории мы заглядываем, тем более холистический подход к языку наблюдаем.
— Холистическое мышление? Вы имеете в виду передачу целостной идеи посредством одного символа? Означает ли это, что мое предположение все же достойно внимания? — спросила Сара, возвращая Скотта к таинственным знакам.
— Возможно. Сэр Артур Эванс, потерпев неудачу в расшифровке линейного письма Б и Фестского диска в начале двадцатого века, выдвинул гипотезу о том, что символы имеют двойное значение: во-первых, фонетическое, а во-вторых, религиозное.
— И что, он оказался прав?
— Относительно первой части теории — да. Что касается второй… Нет. Хотя это не означает, что вы ошибаетесь. Дело в другом: почему создатели данного языка пожелали привлечь наше внимание к определенным географическим пунктам? Они рассчитывали на нечто совершенно очевидное, но на что именно? Поясню на примере. Я показываю фотографию Москвы — что первое приходит вам на ум?
— Водка.
— Картошка, — вставил Мейтсон, чем привлек к себе недоуменные взгляды присутствующих. Инженер смущенно пожал плечами.
— Ленин, — сказала Новэмбер.
— Сталин. Коммунизм. Анастасия. Красная площадь. Как видите, перечень можно продолжать и продолжать. Но наши ассоциации социально и культурно обусловлены. Они закреплены в сознании благодаря средствам массовой информации. Они представляют некую идею, изложение которой занимает буквально тома. То есть для нас они вплетены в определенный контекст. Но через тысячу лет многое, если не все, из выстроенного вокруг идеи образа забудется. Вот почему, если они пытаются общаться с нами таким способом, это бесполезно. Остается надеяться, что все обстоит иначе.
— Так что вы все-таки хотите сказать? — несколько растерянно спросила Сара.
— Ученые редко говорят прямо, предпочитая окольный путь. Так вот я пытаюсь сказать, что вы, похоже, напали на что-то интересное. Предположим, эти пункты, эти города каким-то образом связаны между собой, как часть некоей глобальной машины. Но в чем назначение этой машины? Думаю, вы правы. Этот символ вполне может обозначать Перу, точно так, как другой обозначает Атлантиду. Но мне нужно больше. Мне нужно знать «почему».
— Что такое Фестский диск? — спросила Новэмбер.
— Плоская круглая глиняная табличка размером с блюдце, найденная тридцатичетырехлетним итальянским археологом Луиджи Пернье в Фестском храме на Крите третьего июля тысяча девятьсот восьмого года, — монотонно-траурным тоном проинформировал Пирс.
Скотт удивленно посмотрел на него. Моргнул.
— Спасибо.
— Фотографическая память, — объяснил Пирс, лениво потягивая кофе. Судя по выражению лица, он так и не вышел из близкого к депрессивному состояния. — На табличке обнаружилось сорок пять отдельных пиктограмм, которые употреблены в общей сложности двести сорок один раз и составляют шестьдесят одну группу или «слово». Сто двадцать два знака на стороне А и сто девятнадцать на стороне В. Интересно то, что текст идет по спирали, начинаясь с внешнего края и заканчиваясь в центре.
— По спирали? — Хаккетт напрягся. — Не хотелось бы констатировать очевидное, но текст в Египте тоже написан по спирали. Хотя он и больше.
— Верно, — согласился Скотт. — Однако на Фестском диске имеются разграничительные линии, отделяющие «единицы высказывания» друг от друга. Символы же в Атлантиде идут сплошной цепью, без какой-либо очевидной структуры. Как английский, если убрать пробелы и пунктуационные знаки.
— Но ведь, наверное, есть какой-то язык, который строится точно так же, а? — поинтересовался Мейтсон.
— Есть, — ответил за лингвиста Пирс, пока Скотт допивал кофе.
— Да, есть, древнееврейский. Иврит, — сказал Скотт. — В иврите, на котором написана Тора, знаки пунктуации отсутствуют. Как и пробелы между словами. Просто поток букв. И еще… В иврите каждая буква имеет числовое значение.
Осознав вдруг важность сказанного, он посмотрел на Хаккетта. Оба, лингвист и физик, словно по команде, снова повернулись к своим компьютерам. Мейтсон поднялся. Новэмбер последовала его примеру.
Числа. Буквы. Спирали. Модели… Города.
— Вы еще не догадались, что означает эта числовая последовательность? — негромко спросил Скотт.
— Хм… Я думал, что, может быть, здесь скрыт какой-то алгоритм. Но полной уверенности у меня нет.
— Между ними должна быть связь.
Хаккетт сложил руки на груди.
— Какая?
Скотт глубоко вздохнул.
— Фишеру понадобилось семь лет, чтобы расшифровать ронгоронго, письменность, существовавшую у обитателей Восточного острова. Майкл Вентрис потратил на прочтение линейного письма Б пять или шесть лет. Дэвид Стюарт перевел письмена майя в возрасте десяти лет, но затем посвятил изучению этого языка всю жизнь. Он выяснил, что язык современных майя похож на древний и что символы имеют фонетическое значение. То, что написано в храме Солнца в Паленке, Стюарт прочел за один день, тогда как до него ученые тратили на это годы. Язык очень сложный. Такому стоит посвятить жизнь. Я бьюсь над нашей проблемой всего два дня, и в моем распоряжении осталось — сколько? — максимум двое суток. У тех было на что опереться, точка опоры. Некий родственный, пусть и искаженный, современный язык или схожий, уже переведенный текст… или хотя бы опыт столетнего исследования за спиной. А что, черт возьми, есть у меня?
Спокойно выслушав лингвиста, Новэмбер ответила:
— У вас есть слова.
— Что?
— Почему бы вам не попытаться взглянуть на все с иной точки зрения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79