— И напишите на мое имя объяснение.
— Слушаюсь!
«Кажется пронесло! — с облегчением подумал Калюжный. — Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».
Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.
Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, — Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»
Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она — ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».
Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»
Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь — есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, — говорил я, — полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.
В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.
— Ну и видок у тебя, коллега! — покачал он головой.
— Главное не внешность, а содержание, — парировал я.
— Я и говорю, что ты похож на неандертальца. — Немного подумав, уточнил: — Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.
— Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? — спросил я.
— Не только. Но чтобы ещё и дать задание. — Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. — Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. — И став «серьезным», добавил: — Хорошенько запомни — фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.
И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.
— Да ладно вам, — вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.
— Нет, ты все же повтори, — настаивал шеф. — С некоторых пор я в тебе неуверен, можешь перепутать.
— Я должен состаывить фоторобот преступника, — проговорил я обреченно.
— И допросить Виноградову без применения физичческого воздействия, рукоприкладства и рукосуйства.
— Этого нашим с вами договором обусловлено не было, — выразил я протест.
— Это дополнительное условие, но непременное. Оно появилось после нашего общения, коллега. Повторите!
И мне пришлось до конца испить эту горькую чашу.
— Допросить без рукоприкладства, — покорно сказал.
— И рукосуйства.
— И рукосуйства, — хмыкнул я. — Ну и словечко! Где вы только их откапываете?!
— Где надо, там и откапываю, — проворчал Иванов. — С Богом коллега! В четырнадцать ноль ноль быть у меня. Будем думать, как вызволять Беркутова из пасти мафии и кумекать, что нам делать дальше.
Вчера известие о похищении моего постоянного оппонента Димы Беркутова здорово на меня подействовало, все буквально валилось из рук. А сегодня уже сознание к этому попривыкло, воспринимает, просто как ещё один печальный факт окружающей нас действительности. Но почему-то верилось, что с ним все будет нормально. Иначе в мире станет слишком скучно жить. Может быть, именно с его уходом, нарушится хрупкий баланс сил, и человечество будет обречено.
Однако здорово подкузмил меня шеф. Встречаться с Виноградовой мне страшно не хотелось. И надо было этому случиться именно сейчас, когда моя душа, благодаря любви, поднялась на небывалую высоту, стала почти астральной. И вдруг, почти по-Жванецкому, — мордой об забор. Да, здесь затоскуешь.
Я позвонил Шилову.
— Рома, ты допросил Виноградову?
— Нет. Тут, понимаешь, это… Некогда было. А тут ещё с Беркутовым.
— Так-то ты выполняешь задание следователя и просьбу лучшего друга. Я в тебе, Рома, разочарован.
— А что, срочно? Так я сейчас.
— И немедленно. Вызывай её по телефону. Через час она должна быть вместе с тобой у меня. Вот такая, Рома, установка на текущий момент.
— А если она того, не согласится?
— Тогда бери мою машину и дуй за ней.
— Хорошо, Попробую.
Через пять минут он позвонил.
— Андрюша, а она говорит, что не может. У неё там какая-то…
— Инфлюэнца? — подсказал я.
— Во-во. А что это такое?
— Что-то вроде простуды или гриппа. Она у неё постоянно. Я на эту инфлюэнцу попался как глупый карась. В таком случае, бери мою машину и поезжай за ней.
— Я если она, это, откажется?
— Рома, я в тебя верю. Ты способен уговорить любую женщину.
— Да ну тебя.
— В крайнем случае, разрешаю пременить физическую силу. Только, пожалуйста, без рукосуйства.
— Без чего, чего? — явно не понял мой друг.
— Без рукосуйства, Рома, без ру-ко-суй-ства. Так сказал мой шеф Иванов. В переводе это должно означать, что нельзя совать руки туда, куда совать не положено.
— Ну, ты даешь! — хмыкнул Шилов.
Через десять минут он появился в моем кабинете и тот уменьшился ровно наполовину.
— Давай ключи.
Я передал ему ключи от машины.
— Мой «француз» у прокуратуры.
— Видел.
— Тебе выдать доверенность на право вождения моим авто?
— А? Не надо. Отмажусь если что.
— Боже! Ну и лексикон! В таком случае, мужайся, друг! Впереди тебя ждет нелегкая операция, И помни — без рукосуйства.
— Да иди ты, — ответил Шилов и вышел из кабинета.
Через полтора часа он появился у меня вместе с возмущенной Виноградовой. Вид у нашего Святогора от общения с ней был измочаленным. Зато на нашу Цирцею смотреть было приятно во всех отношениях. И все-таки она была чертовски хорошенькой. Нет-нет, только не подумайте чего-нибудь этакого. Моя астральная душа была надежной гарантией тому, что никакие козни Эрота, чары Венеры и стрелы Купидона не достигнут цели. Но и ей было ведомо чувство прекрасного. Как же, порой, внешность обманчива, и как не соответствует содержанию.
— Андрей Петрович, что же это вы меня, как преступницу какую?! Возмутительно! — с пафосом и благородным блеском глаз воскликнула Виноградова. — Я буду жаловаться!
— Это ваше право, Любовь Сергеевна, — сказал я сухо и официально. — В таком случае, мы будем вынуждены привлечь вас к уголовной отвественности за умышленное введение органов следствия в заблуждение и искажение обстоятельств дела, за пособничество бандитам и, наконец, за укрывательство такого серьезного преступления, как убийство. Весь этот букет правонарушений потянет, как минимум лет на шесть-семь лишения свободы. Как вы считаете, товарищ старший лейтенант?
— Не знаю… Но лет на пять, точно, — ответил Роман, как всегда серьезно и обстоятельно.
Лицо нашей Ксантиппы стало белым, как материковый лед на островах Франца Иосифа, глаза наполнились ужасом, ноги ослабели и она медленно опустилась в кресло, хорошенькими, пухленькими, но трясущимися губками пролепетала:
— Андрей Петрович, побойтесь Бога!… Что вы такое?! Как вам, право, не стыдно так с бедной и беззащитной?…
Нет, она ещё не была готова к раскаянию и чистосердечному признанию, её душу ещё не жег позор за содеянное, она все ещё продолжала играть чужую, кем-то навязанную ей роль. А потому во имя её же нравственнного возрождения (все в руках Создателя нашего) я должен, обязан быть жесток, но справедлив.
— Товарищ старший лейтенант, Капустин вами подготовлен к очной ставке с гражданкой Виноградовой? — спросил я, заранее зная, что слова «очная ставка» приводят свидетелей в священный трепет, женщин — в особенности, а такие вот дамочки с вечной инфлюэнца в головке имеют на это эксклюзивное право.
— Так точно, товарищ следователь, подготовлен, — подыграл мне Шилов. — Привести?
— Ведите.
— Постойте! — её контральто взяло сразу на несколько актав выше и миру явилось звонкое и пронзительное сопрано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47