Нет, если она и в самом деле дочь своего отца.
Нет, если она хочет использовать этот последний шанс искупить свои былые грехи.
– Он что-нибудь говорил?
Ее поднятая голова оказалась освещенной клинообразным пламенем свечи, горевшей в руке Дункана.
– Нет, ничего такого, что имело бы смысл, миледи, – ответил мальчик, бросая обеспокоенный взгляд на Эсташа. – Он только стонет и тянется к небесам, будто отсюда видит там кого-то.
Каменные своды были мрачными и темными, но тюремщик находился намного выше, и даже теперь его стопы попирали священные покои ее отца и он приказывал жонглерам творить свое волшебство, а арфам играть в предвкушении пира в ознаменование победы.
А в ее подвалах скрывалась жертва его неправедных действий.
Конечно, королю Стефану уже стало известно, что Гриффин взял замок, свой дом. Но король должен был прислать ей весточку, свои распоряжения. Идо этого момента ей надо было продержаться.
– Держи его в тепле и покое, – сказала она со вздохом, вызванным видом своего юного слуги. – И береги себя, Дункан. Боюсь, здесь очень холодно.
– Конечно, я все сделаю, миледи, – сказал он.
Да разве мог кто-нибудь из отважных мужчин быть более верным, чем этот сын пастуха, скрывающийся в подвале замка?
Она похлопала Дункана по плечу, пообещав принести одеял, и принялась растирать ему руки, согревая. Возможно, скоро Стефан будет править от имени Генриха, как поговаривают некоторые, и, возможно, это случится уже в следующем месяце, но Эсташ будет однажды призван на трон своими баронами и лордами, которые поднимутся все как один, когда он наконец выйдет на ослепительный свет дня.
А до тех пор, решила она, опуская голову, ему требуется покой.
Она повернулась и заскользила вверх по лестнице. Теперь ее не смущала темнота, потому что она больше не смотрела, куда и как ступает. Ее мысли были заняты другим: картинами и образами реальной жизни, далекими от темного подземелья.
Не задумываясь, она взобралась по лестнице, оказалась на верхней площадке и подняла щеколду. Дверь распахнулась. Одним легким движением головы она приподняла гобелен.
За ее спиной дверь захлопнулась, а гобелен опустился на место, закрыв стену. Гвин наклонилась оправить кайму юбки, попавшую ей под ноги, а когда подняла голову, встретилась взглядом с Гриффином Соважем.
Глава 8
– Боже милосердный! – воскликнула она, отступая и прижимая руку к груди. – Что ты здесь делаешь?
Он сделал шаг в комнату, и шаг этот был настолько длинным и размашистым, что ей показалось, будто он мгновенно очутился рядом с ней, хотя на самом деле все еще стоял в десяти футах от нее. Сейчас он уже избавился от большей части своего снаряжения. На нем под кольчугой были только нижняя сорочка и стеганая нижняя куртка гам-бизон, облегающая мускулистое тело. Волосы его были длиннее, чем год назад, и казались слегка влажными после купания или верховой езды и прилипали к сильной и прямой как колонна шее. Она отступила еще на шаг. Он же шагнул к ней.
– Думаю, мне следует задать тебе точно такой же вопрос.
– Я просто… смотрела комнату.
Она дотронулась до края гобелена, прикрывавшего вход в донжон, и тотчас же убрала руку.
Его взгляд метнулся к гобелену, а потом он медленно оглядел всю ее фигуру, будто пробуя ее на вкус и не понимая, каков он.
– И что ты нашла?
– Ничего, – ответила она ясным и твердым голосом. – Знаю, что не должна быть здесь. Сейчас уйду…
Он захлопнул ногой дверь.
– Останься.
– Мне надо идти.
Она почувствовала, что ноги ее не держат, и прислонилась к стене.
По лицу его медленно расплылась чувственная улыбка.
Он провел пальцами по щеке, привлекая тем самым внимание Гвин к своему квадратному подбородку и рту, улыбка которого была способна исторгнуть у нее крик, если бы это продлилось чуть дольше.
– Мне пора.
– Останься.
Гвиневра снова сделала шаг назад. Он снова бросил взгляд направо, на гобелен. Сердце ее бешено заколотилось. Еще минута, и он узнает, что под ним.
– Я не вижу своего гардероба. – Она жестом указала на место, которое прежде занимал платяной шкаф. – Он исчез.
– Он был твоим?
– Чьим же еще?
Она прошла на другую половину комнаты, стараясь держаться подальше от гобелена.
– Я думал, твоего отца, – предположил он.
Старая знакомая боль сжала ее сердце.
– Он любил этот старый шкаф. Ты заметил резьбу на нем? Легенда говорит, что он принадлежал Вильгельму Завоевателю, но отец всегда фыркал, когда об этом упоминали. Ему просто нравилось искусство мастера, который украсил его резьбой.
– Если хочешь, я верну его на место.
– Думаю, для трапезы все готово? Ты отдал распоряжения?
– Ты могла бы спуститься и сама позаботиться обо всем, – сказал он.
Да, конечно, она могла бы, но была занята другими дел’Ами.
– Тебя не лишали этого права.
– Не лишали?
Он развел руками:
– А зачем?
В самом деле! Она присела на выступ стены под окном.
– Верно, Язычник, я не…
– Мое имя Гриффин.
Она собралась с сил’Ами:
– В прошлом году ты был для меня Язычником. И твои люди звали тебя так.
– Но не моя будущая жена.
– О!
Он долго смотрел на нее, потом сказал:
– Есть худшие вещи, чем тоска по отцу, когда он умирает, Гвин.
– И что же это?
Он поднял руки:
– Разорение, страны и вражда между баронами, голод и нужда вассалов. И многое другое.
Она с трудом перевела дух:
– Да. Ты прав.
Они снова долго молчали. Потом Гвиневра вдруг сказала:
– У нас тоже трудное положение, Гриффин. У нас нет семян.
Он заморгал:
– Семян?
– Да, их едва хватит, чтобы засеять поля к зиме, и, уж наверное, не хватит на весну.
Он смотрел на нее спокойно и слушал внимательно.
– На продажу не осталось ничего. В Эверуте ничего нет. Войны продолжались слишком долго, лето оказалось засушливым. И то, что осталось здесь, на севере, едва ли заслуживает внимания.
– То, что осталось, принадлежит моему наследственному дому, дому моих предков, – сказал он, и голос его завибрировал от гнева, хотя он говорил тихо. В нем таилась такая угроза, что отпугнула бы и разъяренного быка. – Я здесь родился.
Их взгляды замкнулись друг на друге. Гриффин видел, как чувства на ее лице сменяют одно другое. Их было гораздо больше, чем могла вместить одна минута.
Гвиневра глубоко вздохнула:
– Ну, вижу, мы снова ссоримся.
– Да.
Она развела руками:
– А было ли когда-нибудь иначе?
Гриффин отвернулся в поисках вина. Но комната была пуста, если не считать гобелена, приковавшего его взгляд, который он приказал оставить, когда его люди выносили мебель из этой комнаты.
Гриффин смотрел на ее вспыхнувшее румянцем лицо и опущенные глаза и с трудом подавлял желание улыбнуться, но все-таки сдержал себя.
Гораздо труднее было сдерживать бурные чувства, быстро сменявшие друг друга, когда эта женщина находилась не более чем в пяти футах от него.
Он подошел к двери и окликнул оруженосца.
Возможно, ожидали его приказа, а возможно, слуги были хорошо вышколены, но тотчас же раздался робкий стук в дверь. Гриффин широко распахнул ее и с мрачным видом кивнул юному пажу, стоявшему с подносом и бутылью вина на нем. Прорычал:
– Разве не нужна чаша для леди?
Кувшин поставили на подоконник, а чаша оказалась у него в руке. Он щедро плеснул в чашу вина и подал ее Гвиневре.
Потом поднес кувшин к губам и отхлебнул изрядную порцию.
Когда он снова обратил взгляд к дочери де л’Ами, она тоже воспользовалась случаем добавить в топку горючего и с такой легкостью проглотила напиток, что он только поднял брови.
– Когда мы встречались в прошлый раз, ты не умела так пить.
– Тогда у меня не было причины много пить.
Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.
– Причина у тебя была, – возразил он сухо.
– Ну, может быть, и так.
Она фыркнула и посмотрела в окно.
Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.
– Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, – сказал он хрипло.
И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.
– Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.
Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.
– Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.
Он поднял брови, молча вопрошая.
– Я решила, что самое мудрое – слушаться тебя и выполнять свои обязанности.
Он ответил полуулыбкой:
– И что это значит?
На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:
– Я буду покладистой.
Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.
– Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.
Она скрестила руки на груди.
– Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.
– И где эти кое-кто?
Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.
– Я докажу им их глупость.
Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.
– А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.
С минуту он размышлял над ее словами.
– Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.
Она вытянула руки ладонями вверх:
– Ну вот видишь, это наше первое соглашение.
– И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.
– И не взорвался от ярости.
– И не выбежал с криком из комнаты.
Ее губы дрогнули:
– Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.
– Я говорю о тебе, Гвиневра.
И они улыбнулись друг другу.
– Это хороший знак, – заметила Гвиневра.
– Поживем – увидим.
Глава 9
Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.
– Я беру тебя в мужья, – пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.
Гриффин почти не слышал бормотания священника.
Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.
Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.
Если бы только она не предала его.
Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.
Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.
Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.
На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Нет, если она хочет использовать этот последний шанс искупить свои былые грехи.
– Он что-нибудь говорил?
Ее поднятая голова оказалась освещенной клинообразным пламенем свечи, горевшей в руке Дункана.
– Нет, ничего такого, что имело бы смысл, миледи, – ответил мальчик, бросая обеспокоенный взгляд на Эсташа. – Он только стонет и тянется к небесам, будто отсюда видит там кого-то.
Каменные своды были мрачными и темными, но тюремщик находился намного выше, и даже теперь его стопы попирали священные покои ее отца и он приказывал жонглерам творить свое волшебство, а арфам играть в предвкушении пира в ознаменование победы.
А в ее подвалах скрывалась жертва его неправедных действий.
Конечно, королю Стефану уже стало известно, что Гриффин взял замок, свой дом. Но король должен был прислать ей весточку, свои распоряжения. Идо этого момента ей надо было продержаться.
– Держи его в тепле и покое, – сказала она со вздохом, вызванным видом своего юного слуги. – И береги себя, Дункан. Боюсь, здесь очень холодно.
– Конечно, я все сделаю, миледи, – сказал он.
Да разве мог кто-нибудь из отважных мужчин быть более верным, чем этот сын пастуха, скрывающийся в подвале замка?
Она похлопала Дункана по плечу, пообещав принести одеял, и принялась растирать ему руки, согревая. Возможно, скоро Стефан будет править от имени Генриха, как поговаривают некоторые, и, возможно, это случится уже в следующем месяце, но Эсташ будет однажды призван на трон своими баронами и лордами, которые поднимутся все как один, когда он наконец выйдет на ослепительный свет дня.
А до тех пор, решила она, опуская голову, ему требуется покой.
Она повернулась и заскользила вверх по лестнице. Теперь ее не смущала темнота, потому что она больше не смотрела, куда и как ступает. Ее мысли были заняты другим: картинами и образами реальной жизни, далекими от темного подземелья.
Не задумываясь, она взобралась по лестнице, оказалась на верхней площадке и подняла щеколду. Дверь распахнулась. Одним легким движением головы она приподняла гобелен.
За ее спиной дверь захлопнулась, а гобелен опустился на место, закрыв стену. Гвин наклонилась оправить кайму юбки, попавшую ей под ноги, а когда подняла голову, встретилась взглядом с Гриффином Соважем.
Глава 8
– Боже милосердный! – воскликнула она, отступая и прижимая руку к груди. – Что ты здесь делаешь?
Он сделал шаг в комнату, и шаг этот был настолько длинным и размашистым, что ей показалось, будто он мгновенно очутился рядом с ней, хотя на самом деле все еще стоял в десяти футах от нее. Сейчас он уже избавился от большей части своего снаряжения. На нем под кольчугой были только нижняя сорочка и стеганая нижняя куртка гам-бизон, облегающая мускулистое тело. Волосы его были длиннее, чем год назад, и казались слегка влажными после купания или верховой езды и прилипали к сильной и прямой как колонна шее. Она отступила еще на шаг. Он же шагнул к ней.
– Думаю, мне следует задать тебе точно такой же вопрос.
– Я просто… смотрела комнату.
Она дотронулась до края гобелена, прикрывавшего вход в донжон, и тотчас же убрала руку.
Его взгляд метнулся к гобелену, а потом он медленно оглядел всю ее фигуру, будто пробуя ее на вкус и не понимая, каков он.
– И что ты нашла?
– Ничего, – ответила она ясным и твердым голосом. – Знаю, что не должна быть здесь. Сейчас уйду…
Он захлопнул ногой дверь.
– Останься.
– Мне надо идти.
Она почувствовала, что ноги ее не держат, и прислонилась к стене.
По лицу его медленно расплылась чувственная улыбка.
Он провел пальцами по щеке, привлекая тем самым внимание Гвин к своему квадратному подбородку и рту, улыбка которого была способна исторгнуть у нее крик, если бы это продлилось чуть дольше.
– Мне пора.
– Останься.
Гвиневра снова сделала шаг назад. Он снова бросил взгляд направо, на гобелен. Сердце ее бешено заколотилось. Еще минута, и он узнает, что под ним.
– Я не вижу своего гардероба. – Она жестом указала на место, которое прежде занимал платяной шкаф. – Он исчез.
– Он был твоим?
– Чьим же еще?
Она прошла на другую половину комнаты, стараясь держаться подальше от гобелена.
– Я думал, твоего отца, – предположил он.
Старая знакомая боль сжала ее сердце.
– Он любил этот старый шкаф. Ты заметил резьбу на нем? Легенда говорит, что он принадлежал Вильгельму Завоевателю, но отец всегда фыркал, когда об этом упоминали. Ему просто нравилось искусство мастера, который украсил его резьбой.
– Если хочешь, я верну его на место.
– Думаю, для трапезы все готово? Ты отдал распоряжения?
– Ты могла бы спуститься и сама позаботиться обо всем, – сказал он.
Да, конечно, она могла бы, но была занята другими дел’Ами.
– Тебя не лишали этого права.
– Не лишали?
Он развел руками:
– А зачем?
В самом деле! Она присела на выступ стены под окном.
– Верно, Язычник, я не…
– Мое имя Гриффин.
Она собралась с сил’Ами:
– В прошлом году ты был для меня Язычником. И твои люди звали тебя так.
– Но не моя будущая жена.
– О!
Он долго смотрел на нее, потом сказал:
– Есть худшие вещи, чем тоска по отцу, когда он умирает, Гвин.
– И что же это?
Он поднял руки:
– Разорение, страны и вражда между баронами, голод и нужда вассалов. И многое другое.
Она с трудом перевела дух:
– Да. Ты прав.
Они снова долго молчали. Потом Гвиневра вдруг сказала:
– У нас тоже трудное положение, Гриффин. У нас нет семян.
Он заморгал:
– Семян?
– Да, их едва хватит, чтобы засеять поля к зиме, и, уж наверное, не хватит на весну.
Он смотрел на нее спокойно и слушал внимательно.
– На продажу не осталось ничего. В Эверуте ничего нет. Войны продолжались слишком долго, лето оказалось засушливым. И то, что осталось здесь, на севере, едва ли заслуживает внимания.
– То, что осталось, принадлежит моему наследственному дому, дому моих предков, – сказал он, и голос его завибрировал от гнева, хотя он говорил тихо. В нем таилась такая угроза, что отпугнула бы и разъяренного быка. – Я здесь родился.
Их взгляды замкнулись друг на друге. Гриффин видел, как чувства на ее лице сменяют одно другое. Их было гораздо больше, чем могла вместить одна минута.
Гвиневра глубоко вздохнула:
– Ну, вижу, мы снова ссоримся.
– Да.
Она развела руками:
– А было ли когда-нибудь иначе?
Гриффин отвернулся в поисках вина. Но комната была пуста, если не считать гобелена, приковавшего его взгляд, который он приказал оставить, когда его люди выносили мебель из этой комнаты.
Гриффин смотрел на ее вспыхнувшее румянцем лицо и опущенные глаза и с трудом подавлял желание улыбнуться, но все-таки сдержал себя.
Гораздо труднее было сдерживать бурные чувства, быстро сменявшие друг друга, когда эта женщина находилась не более чем в пяти футах от него.
Он подошел к двери и окликнул оруженосца.
Возможно, ожидали его приказа, а возможно, слуги были хорошо вышколены, но тотчас же раздался робкий стук в дверь. Гриффин широко распахнул ее и с мрачным видом кивнул юному пажу, стоявшему с подносом и бутылью вина на нем. Прорычал:
– Разве не нужна чаша для леди?
Кувшин поставили на подоконник, а чаша оказалась у него в руке. Он щедро плеснул в чашу вина и подал ее Гвиневре.
Потом поднес кувшин к губам и отхлебнул изрядную порцию.
Когда он снова обратил взгляд к дочери де л’Ами, она тоже воспользовалась случаем добавить в топку горючего и с такой легкостью проглотила напиток, что он только поднял брови.
– Когда мы встречались в прошлый раз, ты не умела так пить.
– Тогда у меня не было причины много пить.
Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.
– Причина у тебя была, – возразил он сухо.
– Ну, может быть, и так.
Она фыркнула и посмотрела в окно.
Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.
– Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, – сказал он хрипло.
И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.
– Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.
Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.
– Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.
Он поднял брови, молча вопрошая.
– Я решила, что самое мудрое – слушаться тебя и выполнять свои обязанности.
Он ответил полуулыбкой:
– И что это значит?
На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:
– Я буду покладистой.
Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.
– Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.
Она скрестила руки на груди.
– Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.
– И где эти кое-кто?
Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.
– Я докажу им их глупость.
Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.
– А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.
С минуту он размышлял над ее словами.
– Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.
Она вытянула руки ладонями вверх:
– Ну вот видишь, это наше первое соглашение.
– И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.
– И не взорвался от ярости.
– И не выбежал с криком из комнаты.
Ее губы дрогнули:
– Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.
– Я говорю о тебе, Гвиневра.
И они улыбнулись друг другу.
– Это хороший знак, – заметила Гвиневра.
– Поживем – увидим.
Глава 9
Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.
– Я беру тебя в мужья, – пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.
Гриффин почти не слышал бормотания священника.
Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.
Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.
Если бы только она не предала его.
Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.
Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.
Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.
На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43