Его намерение было ясно, он едва осмеливался дышать, ожидая ее сопротивления. Если бы она отступила хоть на дюйм, он бы тоже отступил, забыв все, и решил бы, что ее неровное дыхание – всего лишь признак страха, а дрожь вызвана усталостью.
Почему кровь так загудела в его жилах? Почему ему стало трудно дышать? Он всего дважды едва прикоснулся к ней, и прикосновения эти были настолько невинными, что и в комнате, полной людей, они были бы пристойны и едва ли удивили бы кого-нибудь. Почему?
Потому что эта маленькая отважная женщина готова была низвергнуть его в такие бездны желания, о существовании которых он даже не подозревал, и в нем забурлила, запульсировала неуемная страсть от одного лишь прикосновения к ее спине и от вида ее прелестного, заляпанного глиной лица.
Не думая об обычае, судьбе и ни о чем другом, он наклонился и медленно провел большим пальцем по ее шее, потом поцеловал эти трепетные губы.
И услышал легкий вздох, нежный как бархат. Затаив дыхание, он провел кончиком языка по ее губам, заставив их слегка приоткрыться.
Гвин запрокинула голову, потрясенная влажным жаром, настигнувшим ее тело внезапно, как удар молнии. Трепет охватил ее, коснулся бедер и развилки между ними, посылая желание в кровь.
Она едва сознавала, что обнимает его, что ее руки обвились вокруг его шеи. Он обхватил ее бедра и притянул к себе, кладя ладонь на округлость ее живота и оказываясь в опасной близости к тому месту, откуда влажный жар изливался в самое сердце ее плоти.
– О, Язычник! – слетел с ее губ едва слышный стон.
Все в ней устремилось к нему – груди, бедра, живот. Она вся выгнулась ему навстречу. Это походило на приглашение.
И одним легким движением Гриффин поднял ее, оторвал от земли, все еще крепко прижатую к нему, и его губы жадно впились в ее рот. Его ладонь скользнула вверх, большой палец оказался под округлостью груди.
Посмотрев на нее, он увидел ее полуприкрытые глаза.
Видна была всего лишь узкая полоска зеленой радужки. Все ее лицо выражало зарождающуюся страсть: алые полураскрытые губы, разрумянившиеся щеки, бурно вздымающаяся грудь.
Будто впервые в жизни она вдохнула этот воздух.
Он выпустил ее из объятий, будто обжегся. Кровь его бурлила, дыхание было неровным, Неужели он едва не совратил женщину благородного происхождения, как если бы она была гулящей девкой: прислонил ее к крупу своего коня и чуть было не задрал ей юбки? Неужто он забыл о своей миссии накануне ее свершения? Что с ним случилось? Неужто это было так легко – отвлечь его от дела? Неужто он с такой готовностью поддался искушению?
Никогда прежде с ним не случалось ничего подобного.
Он ощущал тяжесть в паху, бешеное биение сердца… И вытер ладонью рот.
– Я неправильно поступил, Гвиневра, – пробормотан он. – Я вел себя глупо.
Она опустила глаза.
– Не один ты поступил глупо.
– Я никогда прежде… – Он провел рукой по лицу. – Я был не прав. Пожалуйста, прости меня.
Она поднесла к губам руку.
– Чего ты не делал никогда? – спросила она тонким голоском.
– Я никогда не навязывал себя… женщине, не желающей…
Она выпрямилась и встретила его взгляд.
– Я не могу сказать, что не желала. Волосы упали ей на лоб. Она отвела их назад.
– Значит, сегодня мы оба делали то, чего не делали никогда прежде.
Гвин помолчала.
– Ты спас мне жизнь.
– А ты – мне…
Внезапный взрыв смеха разрядил напряжение.
– Я и в самом деле никогда прежде не делал этого.
– Потому нам можно извинить некоторые…
– …вольности, – закончил он.
– А теперь ты должен уехать.
Она сказала то, что следовало сказать еще десять минут назад.
– Да, – согласился он, но не тронулся с места.
– У тебя есть дела, и у меня тоже. Каждое слово падало как сосулька.
– Поэтому, – продолжала она ледяным тоном, – уезжай!
Он быстро поцеловал ее в губы, вскочил в седло и не оглядываясь умчался в сторону леса.
Гвин смотрела ему вслед. Она стояла так долго, что топот копыт Нуара слился со стуком ее яростно бьющегося сердца. Потом наступила тишина.
Он уехал. И, возможно, она никогда больше его не увидит.
Гвин сморгнула набежавшие слезы, которые вызвал, должно быть, холод. Теперь следовало заняться тем, что было важно. У Язычника была своя миссия, у нее своя: кое о чем поговорить с королем. Только прежде она должна спасти Эверут. Все это было в ее руках.
Дверь широко распахнулась, и хозяева уставились на нее.
– Мне нужна лошадь, – сказала она.
Глава 8
Гриффин поднял голову, когда холодный ночной воздух пронзил резкий предупреждающий свист. Он ответил свистом из трех коротких трелей и одной долгой. Наступила тишина, потом на вершине холма заскрипели, открываясь, ворота. Стало слышно, как старое дерево трется о другое столь же старое дерево.
Хиппингторп-Холл был готов принять гостя.
Стояла мрачная и душная осенняя ночь. Атмосфера была густой и полной звуков – тихого шелеста и бормотания. Небо, низко нависавшее над головой, было ясным, расцветшим яркими мерцающими звездами, но на западе угрожающе клубились тучи. По равнине пронесся порыв ветра, взъерошив волосы Гриффина.
Сердце его все еще стучало как молот, в чреслах он ощущал томление, но никогда бы не согласился привезти Гвиневру сюда, даже если бы она об этом попросила.
Хиппинг был неверным и опасным человеком. Никто не знал, что он уже перешел на другую сторону, втайне отринув клятву верности королю Стефану, и теперь присоединился к Генриху, якобы готовый постоять за его дело.
Кое-кто назвал бы это предательством. В иных обстоятельствах и Гриффин назвал бы это так же, но теперь предпочел счесть это предусмотрительностью. Главное, что никому не было известно, что Хиппинг перешел на сторону врага и стал перевертышем. И наследница большого состояния, верная Стефану, могла оказаться в опасности.
Гриффин проехал по узкому мосту надо рвом и пригнул голову, избегая смертоносных деревянных пик на подъемных воротах, нависавших слишком низко. Если бы их опустили сейчас, его голова оказалась бы насаженной на одну из них как на вертел. Из узких бойниц на него угрюмо взирали из-под шлемов мрачные лица людей, вооруженных арбалетами и луками, нацеленными прямо ему в шею, и это оставляло еще более мрачное впечатление.
Он направил Нуара вперед и доехал до середины темного, погруженного в тишину внутреннего двора замка, перекинул ногу через седло и спрыгнул на вымощенную булыжником землю. Плотная фигура Хиппинга, освещенная факел’Ами, горящими за его спиной, появилась на верхней площадке лестницы.
– Привет, Язычник, – проворчал хозяин, пожимая запястье гостя. – Мы уж решили, что ты передумал. Дело темное и мрачное. Тут и сомневаться нечего.
Гриффин едва улыбнулся:
– Да уж, нечего.
Хиппинг запрокинул голову и разразился хохотом, все еще сжимая руку Гриффина.
– Как раз мне по вкусу.
Его рука была толстой, как ствол дерева, а грудь размером с колесо повозки. Густые, наполовину седые, наполовину черные волосы свисали до плеч, а плечи прикрывал плащ из волчьей шкуры. Цепкие и хитрые глаза воззрились на Гриффина.
– Но у твоего особого гостя прямо слюнки текут.
Гриффин поднял бровь.
– Я никогда не видел, чтобы у Роберта Бомона текли слюнки.
– Не особенно приглядывался, мой мальчик! – разразился Хиппинг громогласным хохотом. – Признаю, что через Ла-Манш этого, возможно, и не видно. А оттуда, где сижу я, мне видно каждое движение и каждый жест великих мира сего.
Хиппинг поспешил провести гостя внутрь. Они остановились на верхней площадке лестницы, ведущей в главный зал замка. Воздух здесь был затхлым и холодным. Несколько гобеленов, вяло свисавших со стен, казалось, только усиливали запах плесени. Комната была тускло освещена, но он заметил, что в ней нет ни одного слуги.
Хиппинг тяжело протопал по длинному коридору и отодвинул гобелен, сделав Гриффину знак войти.
С места поднялся Роберт Бомон, граф Лестер. Возле грубо сколоченного стола, занимавшего центральное место в комнате, стояла жаровня. На столешнице в лужицах натекшего с них воска покоилось несколько толстых свечей. Остальная же часть комнаты тонула во мраке. В центре стола помещался кувшин эля, и от двух деревянных чаш падали на столешницу трепещущие тени.
Граф Бомон, человек среднего возраста, обошел стол и тепло пожал Гриффину руку.
Гриффин склонил голову в поклоне:
– Для меня честь и радость встретиться с тобой, милорд.
– Нет, это для меня честь и радость, – возразил самый могущественный граф в королевстве. И после намеренно выдержанной паузы отдал поклон и добавил: – Милорд.
Гриффин промолчал.
– Хорошо вернуться на родину, Язычник? Давно тебя здесь не было.
Гриффин сделал медленный вдох и потер свои огромные ладони. Потом поднял голову:
– Я не думал, что вы знаете. Бомон развел руками:
– Как я мог не узнать? У тебя его глаза.
– А!
Граф бросил взгляд на Хиппинга, остановившегося у двери поговорить со слугой, и сказал, понизив голос:
– Твой отец ведь не предвидел этого, Язычник.
– Чего не предвидел?
– Того, что ты будешь готов как гончая рыскать по всей Англии ради фиц Эмпресса. Он бы тобой гордился.
Угол рта Гриффина искривился в горькой улыбке.
– Он бы стер монастырь с лица земли, прежде чем произнести подобные слова.
Умный взгляд графа не отпускал Гриффина:
– Твой отец, граф Эверут, был великим человеком, Язычник. Лорд, обладающий огромной властью в королевстве, человек чести, советник королей.
– Это всего лишь одна сторона его личности.
Бомон не спеша кивнул, позволяя этому заявлению кануть в тишину, потом сел и сделал Гриффину знак занять место рядом. Он поднял кувшин хиппингторпского эля и принялся наливать его в чашу.
– Твой отец создал графство Эверут и превратил его в нечто такое, о чем можно только мечтать, Язычник. Но потом он изменился или случилось что-то, изменившее его.
– Да. Алчность. Бомон покачал головой:
– Ни твой отец, ни де л’Ами никогда об этом не говорили, но я всегда подозревал.
Сердце Гриффина сделало стремительный скачок.
– О чем?
– Два человека вернулись из крестового похода совсем другими людьми, Гриффин. Одним из них был Жонесс Кент, бедный рыцарь, когда-то не имевший ничего, кроме нового имени – де л’Ами, – и теперь вдруг сказочно разбогатевший. Другим был влиятельнейший лорд королевства – Кристиан Соваж, граф Эверут. Эти двое стали неразлучными друзьями, а потом… – Граф Бомон хлопнул в ладоши. – Все закончилось. Их дружба угасла. Кристиана Соважа не стало, и Жонесс де л’Ами стал новым графом Эверутом. Фу! Скверно попахивает. И за этим что-то кроется.
– Что? – спросил его собеседник, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал невозмутимо и ровно.
Бомон провел рукой по короткой седеющей бороде.
– Что-то, привезенное из Святой земли твоим отцом и Жонессом де л’Ами.
– И что бы это могло быть?
Ответ Бомона был произнесен так тихо, что даже не потревожил пламени свечи, стоявшей перед ним.
– Сокровища.
Кровь Гриффина мгновенно превратилась в лед, как случается, когда внезапный мороз схватывает реку.
– Сокровище? Что за сокровище?
– Сокровище? – переспросил Бомон, поднимая брови. – Я сказал «сокровища», Язычник. Я употребил множественное число. Добыча, привезенная из крестового похода, была фантастической. И твой отец, и де л’Ами вернулись не с пустыми руками. Ходили слухи о том, что эти сокровища спрятаны в подвалах «Гнезда».
Мускулы Гриффина расслабились – его омыла волна жара. Бомон не знал. Никто не знал, несмотря на слухи, ходившие среди посвященных. А Роберт Бомон, граф Лестер, к ним не принадлежал. Все это были догадки. Люди склонны верить слухам, когда речь заходит о деньгах или тайнах.
Обычно эти догадки не озвучиваются. Вслух их осмеливаются высказать только немногие, да и то шепотом. Вслух никто не упомянул о священных сокровищах, насчитывающих тысячу лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43