Сообщения были для гайджина от барона Канамори. Их передали на «Укаи» с подводной лодки.
Такео ничего не ответил, затем спросил, зашифрованы ли эти радиограммы. Первый помощник сказал, что да и что он ничего не может понять в них. Только колонки цифр, и ничего больше. Капитан подумал, что полковнику, может быть, было бы интересно взглянуть на них перед тем, как он передаст их гайджину. Такео согласился. Он попросил подсунуть их под дверь и заодно спросил, где находится гайджин.
— Он в столовой, пьет чай, — ответил первый помощник.
— Он умрет сегодня ночью, — сказал Такео, — вы сегодня все хорошо поработаете. Если кет, ты мне за это ответишь. А теперь давай подсовывай эти бумажки под дверь и проваливай.
Первый помощник присел на корточки, протолкнул радиограммы, которые дал ему гайджин, под дверь, и взглянул на де Джонга. Поймав взгляд первого помощника, гайджин указал ему на палубный кран в нескольких ярдах справа. Он проследил своими холодными голубыми глазами за корейцем, который потащился, исполняя его приказ, к крану. Так же услужлив был кореец, когда по его приказу прошел в каюту капитана, вынес оттуда закрытый солдатский сундучок с оружием и бросил его за борт.
Де Джонг стоял чуть в стороне от вентиляционных отверстий у входной двери, через которые его можно было бы увидеть из каюты Такео. Он вытащил ракетницу из бокового кармана пиджака, взвел ее и постучал левой рукой в дверь. Два коротких удара. Пауза. Один удар. Два коротких. Пауза. Потом один. Сигнал, который должна была запомнить Касуми. И действовать.
Он быстро обернулся и посмотрел на палубный кран. Боже всемогущий! Нет. Эта тупая сука, первый помощник, растворился в воздухе. Наконец де Джонг увидел его: он вразвалочку шел на корму к трем членам команды, собравшимся вокруг девочек. Ничего не оставалось другого, как оставить все, как есть, и надеяться, что дело уже сделано, прежде чем он вернется со своими друзьями.
Де Джонг, отступив три шага назад, застыл в ожидании перед входной дверью каюты.
Дверь каюты распахнулась и с грохотом ударилась в стену, где только что стоял де Джонг. Обнаженная Касуми в тот же момент выскочила из каюты. На ее бедрах была кровь. Лицо залито слезами. Она забежала за де Джонга и опустилась на палубу. Веер был судорожно зажат в ее руке.
Совершенно голый Такео с обритой головой и огромным брюхом застыл в нескольких футах от открытой двери. Из одежды на нем были только очки без оправы, в руках он держал радиограммы де Джонга. Руки Такео медленна опустились, лицо нахмурилось: он лихорадочно пытался установить связь между гайджином и девчонкой. Когда мозг Такео выдал ему ответ: «Ловушка!», он резко развернулся и бросился к маленькому столику, стоящему рядом с двухъярусной койкой, пытаясь схватить маузер, лежащий на подносе между тарелками с остатками пищи. Де Джонг поднял в правой руке ракетницу, нацелился ему в спину несколькими дюймами выше ягодиц и нажал на курок. Раздался поп — звук выстрела из ракетницы. Такео пронзительно взвизгнул: ноги его оторвались от земли, он перелетел через комнату, ударился о дверь туалета и рухнул на пол. Несколько секунд, корчась от боли, он пытался перевернуться на живот, наконец это ему удалось — он потянулся рукой за спину, залитую кровью, пытаясь выдернуть дымящуюся в ней ракету. Де Джонг ударом ноги закрыл дверь в каюту и поднял девочку на ноги. Они дошли до трапа, ведущего на мостик, когда в каюте Такео взорвалась ракета. Де Джонг обернулся вовремя: дверь каюты взрывом сорвало с петель, она перелетела через палубу и врезалась в кран, где раньше стоял первый помощник. Мгновением позже было видно, как огонь заполнил всю каюту, языки гудящего пламени вырывались на палубу.
Первый помощник и три члена команды поймали на себе взгляд де Джонга. Они стояли рядом с краном и наблюдали за пожаром. Первый помощник показал пальцем на де Джонга, который вытащил свой вальтер, заслонил собой Касуми и ждал. Он услышал, как сзади него к трапу вышли якудзы, но не оборачивался. Что-то еще привлекло его внимание: по правому борту, «Укаи» всплыла субмарина. Он увидел, как из воды показалась боевая рубка с номером, потом передняя палуба, и улыбнулся: подводная лодка была для него сейчас стенами кафедрального собора, дающего приют и убежище от преследующей по пятам разъяренной толпы.
Он не один увидел подводную лодку. Вся команда и девочки усыпали поручни, наблюдая за тем, как боевая рубка субмарины открылась и хорошо обученный экипаж выбрался на палубу. Де Джонг хорошо знал командира этой подводной лодки, он был его близким другом, его звали Шиба, с ним вместе они занимались дзюдо. Шиба, которому не исполнилось еще и двадцати пяти лет, наслаждался, гоняя свой экипаж на военно-морских учениях столь усердно, что некоторые не выдерживали и падали, и их приходилось бить руками и ногами, чтобы заставить двигаться вновь. По три человека бросилось к каждому из двух напалубных орудий. Другие спустили пару надувных плотиков на воду и посторонились, дав дорогу вооруженным матросам, которые, прыгнув на плотики, сразу же погребли по направлению к «Укаи».
Де Джонг засунул свой вальтер обратно за пояс, снял твидовый пиджак и накинул его на трясущуюся и молча плачущую Касуми. Вытащив носовой платок из кармана, он вытер ей слезы, ловя себя на мысли, что ему нужно ее прощение за то, через что он заставил ее пройти. Он обнял ее и начал гладить ее волосы, все еще прижимая ее к себе даже тогда, когда вооруженные матросы высадились на «Укаи» и направили свои винтовки на экипаж.
Глава 6
Манхэттен
Июль 1983
Алекс Бендор грызла грушу и наблюдала за тем, как Саймон руками и ногами колотит тяжелый боксерский мешок в своем оздоровительном клубе в Манхэттене. Она гордилась сыном: мальчик действительно был хорош. Красив с головы до ног и силен. Без всякого преувеличения. Он охаживал свой мешок с холодной яростью, которая не была неожиданной для Алекс: она знала, что его временами, как он говорил, «что-то доставало».
Она наблюдала за своим сыном с удовольствием, на время позабыв о том, что она была на него сердита. Сердита, потому что Саймон не поверил, что Руперт де Джонг жив и теперь попытается убить ее. Сердита, потому что Зрика и Молли жили в его квартире, а она была вынуждена остановиться в гостинице.
Единственное, что мешало наблюдать, за тренировкой Саймона, было ее местоположение. Тяжелый боксерский мешок висел рядом с сауной из эвкалипта, от которой исходил запах какого-то едкого лекарства от кашля. И каждый раз, когда дверь туда открывалась или закрывалась, лицо Алекс искажала гримаса страдания.
Саймон настаивал на том, чтобы клуб называли Центром физической подготовки, как будто кроме этого «центра» в мире больше ничего не существовало. Он находился в районе многоэтажной застройки на Западной Семьдесят четвертой улице, месте, облюбованном торговцами недвижимостью и хищными землевладельцами. Теперь можно было распрощаться со сложившимся характером квартала, его деликатностью, булочными, латиноамериканцами, мастерскими по ремонту обуви, ирландскими барами, магазинами подержанных вещей. И поприветствовать корейцев, торгующих фруктами в собственных палатках, магазины, отпускающие товар но «золотым» кредитным карточкам, квартиры с одной спальней по цене 300 000 долларов, лавки одежды для гомиков (заваленные клепаной кожей и нижним бельем в сеточку) и дюжины кафе вдоль тротуаров.
Центр физической подготовки был великолепным заведением, использующим сложную современную технику; два этажа из металла и хрома, с серыми, в тон, стенами и ковровым покрытием. Широкие окна открывали роскошный вид на Гудзон, медленно катящий свои серые волны. Все было очень модно и современно и очень подавляло. Оборудование было просто произведением искусства: последние модели фирм «Наутилус» и «Универсал».
Алекс предпочитала клуб в Гонолулу с его аэрариями, ресторанами здоровой пищи и близостью к пляжу Вайкики.
Алекс смотрела, как Саймон обрабатывал боксерский мешок, используя сочетания боксерской и каратистской техники. В его ударах ногой была видна мощь. Кожаный боксерский мешок буквально взлетал от них на своей цепи. Когда он возвращался назад, то Саймон встречал его ударом руки в перчатке. Короткий прямой слева, хук слева — и все в исходном положении. Алекс одобрительно качала головой. Однако было еще над чем поработать, кое-что могло быть и получше.
— Еще круг, — сказала она. — Боковые удары. И удвой их.
Саймон подчинился. Сильный удар ногой — и мешок отлетает. Когда он летит назад, Саймон делает левый сайд степ по направлению его движения и бьет левой рукой. Только левой. Два хука в корпус, и левый кросс в голову. Алекс улыбается. Прекрасно.
Это все начиналось с тренировок. Вор высокой квалификации должен уметь лазать, как скалолаз, бегать, как олимпийский спринтер, и уметь протиснуться в любое узкое пространство. Что означало, он должен быть ловким, тонким и гораздо больше физически подготовленным, чем обычный мужчина. Как Саймон рассказывал Алекс, все наиболее удачливые «бомбилы», которые без миллиона не уходят, имеют среднее телосложение такого типа, как у него. Никто не превышает вес ста семидесяти фунтов. Саймон стабильно держит вес не больше ста шестидесяти.
Он участил удары по мешку. Он двигал его, нанося по нему беспрерывные удары, как из пулемета. Удары градом. Или, как один боксер сказал однажды Алекс:
— Вы должны добиться такого звука, будто корова писает на плоский камень.
Левой, правой, левой, правой. Потом одной рукой без перерыва. Саймон все это проделал. У девочек, наблюдавших его с тренажеров «Наутилус», явно усилилось слюноотделение.
Настойчивость Саймона, вызывавшая восхищение, как и следовало того ожидать, порою не могла не раздражать. Как и его отказ воспринять серьезно слова Алекс о Руперте де Джонге.
* * *
— Саймон, я видела его так же ясно, как вижу тебя сейчас, — сказала она. Они теперь сидели в кафетерии Центра физической подготовки. — И не говори мне, что это не так.
— Ну, хорошо, ты кого-то видела. Ты видела какого-то старичка, какого-то старого пижона, греющегося на солнышке в Капиолани-парке с другими туристами. Ты перетренировалась. Сколько ты уже пробегаешь теперь за день? Семь, восемь миль? И две из них по колено в воде. Этого вполне достаточно, чтобы измотать кого угодно и сбить с толку.
— У твоей матери белая горячка, не так ли? Какой там к черту спорт? Какой там к черту «старый пижон»! Ты думаешь, что я после всего того, что этот сукин сын со мной сделал, забуду его почерк радиста? Я слышала, как он выстукивал кольцом по своей трости.
— Эй, а что ты мне совсем недавно говорила?
— О чем?
— О том, что произошло, когда ты начала всех обзванивать. О том, что случилось, когда ты начала всем рассказывать, что де Джонг жив и здоров.
Саймон продолжал:
— Половина из них не поверила тебе. Другая половина не даст за это и крысиной задницы. Не это ли ты говорила? Зачем тебе лезть во все это? Зачем ты едешь в Вашингтон? Чтобы убедиться, что с этими людьми ты попросту зря потеряешь время?
— Потому что у меня вес еще есть там друзья. Потому что мне там кое-чем обязаны, и я намерена теперь этим воспользоваться. Когда дело касается Руперта де Джонга, никто не сможет меня просто так отшить по телефону и оставить все, как есть. Бьюсь об заклад. Вот так-то, мужик! Между ним и мной еще не кончено. Кто-то из нас должен положить конец этому. Кто-то из нас: или он, или я.
Закрыв глаза, Саймон сжал голову руками.
— Опять все сначала. Еще письма редактору?
— Иногда, как вот сейчас, твоей матери хотелось бы немного выпить. Почему у тебя здесь не продают алкоголь?
— Два письма в «Санди Таймс» по поводу опечаток некоторых отчетах о шахматных играх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Такео ничего не ответил, затем спросил, зашифрованы ли эти радиограммы. Первый помощник сказал, что да и что он ничего не может понять в них. Только колонки цифр, и ничего больше. Капитан подумал, что полковнику, может быть, было бы интересно взглянуть на них перед тем, как он передаст их гайджину. Такео согласился. Он попросил подсунуть их под дверь и заодно спросил, где находится гайджин.
— Он в столовой, пьет чай, — ответил первый помощник.
— Он умрет сегодня ночью, — сказал Такео, — вы сегодня все хорошо поработаете. Если кет, ты мне за это ответишь. А теперь давай подсовывай эти бумажки под дверь и проваливай.
Первый помощник присел на корточки, протолкнул радиограммы, которые дал ему гайджин, под дверь, и взглянул на де Джонга. Поймав взгляд первого помощника, гайджин указал ему на палубный кран в нескольких ярдах справа. Он проследил своими холодными голубыми глазами за корейцем, который потащился, исполняя его приказ, к крану. Так же услужлив был кореец, когда по его приказу прошел в каюту капитана, вынес оттуда закрытый солдатский сундучок с оружием и бросил его за борт.
Де Джонг стоял чуть в стороне от вентиляционных отверстий у входной двери, через которые его можно было бы увидеть из каюты Такео. Он вытащил ракетницу из бокового кармана пиджака, взвел ее и постучал левой рукой в дверь. Два коротких удара. Пауза. Один удар. Два коротких. Пауза. Потом один. Сигнал, который должна была запомнить Касуми. И действовать.
Он быстро обернулся и посмотрел на палубный кран. Боже всемогущий! Нет. Эта тупая сука, первый помощник, растворился в воздухе. Наконец де Джонг увидел его: он вразвалочку шел на корму к трем членам команды, собравшимся вокруг девочек. Ничего не оставалось другого, как оставить все, как есть, и надеяться, что дело уже сделано, прежде чем он вернется со своими друзьями.
Де Джонг, отступив три шага назад, застыл в ожидании перед входной дверью каюты.
Дверь каюты распахнулась и с грохотом ударилась в стену, где только что стоял де Джонг. Обнаженная Касуми в тот же момент выскочила из каюты. На ее бедрах была кровь. Лицо залито слезами. Она забежала за де Джонга и опустилась на палубу. Веер был судорожно зажат в ее руке.
Совершенно голый Такео с обритой головой и огромным брюхом застыл в нескольких футах от открытой двери. Из одежды на нем были только очки без оправы, в руках он держал радиограммы де Джонга. Руки Такео медленна опустились, лицо нахмурилось: он лихорадочно пытался установить связь между гайджином и девчонкой. Когда мозг Такео выдал ему ответ: «Ловушка!», он резко развернулся и бросился к маленькому столику, стоящему рядом с двухъярусной койкой, пытаясь схватить маузер, лежащий на подносе между тарелками с остатками пищи. Де Джонг поднял в правой руке ракетницу, нацелился ему в спину несколькими дюймами выше ягодиц и нажал на курок. Раздался поп — звук выстрела из ракетницы. Такео пронзительно взвизгнул: ноги его оторвались от земли, он перелетел через комнату, ударился о дверь туалета и рухнул на пол. Несколько секунд, корчась от боли, он пытался перевернуться на живот, наконец это ему удалось — он потянулся рукой за спину, залитую кровью, пытаясь выдернуть дымящуюся в ней ракету. Де Джонг ударом ноги закрыл дверь в каюту и поднял девочку на ноги. Они дошли до трапа, ведущего на мостик, когда в каюте Такео взорвалась ракета. Де Джонг обернулся вовремя: дверь каюты взрывом сорвало с петель, она перелетела через палубу и врезалась в кран, где раньше стоял первый помощник. Мгновением позже было видно, как огонь заполнил всю каюту, языки гудящего пламени вырывались на палубу.
Первый помощник и три члена команды поймали на себе взгляд де Джонга. Они стояли рядом с краном и наблюдали за пожаром. Первый помощник показал пальцем на де Джонга, который вытащил свой вальтер, заслонил собой Касуми и ждал. Он услышал, как сзади него к трапу вышли якудзы, но не оборачивался. Что-то еще привлекло его внимание: по правому борту, «Укаи» всплыла субмарина. Он увидел, как из воды показалась боевая рубка с номером, потом передняя палуба, и улыбнулся: подводная лодка была для него сейчас стенами кафедрального собора, дающего приют и убежище от преследующей по пятам разъяренной толпы.
Он не один увидел подводную лодку. Вся команда и девочки усыпали поручни, наблюдая за тем, как боевая рубка субмарины открылась и хорошо обученный экипаж выбрался на палубу. Де Джонг хорошо знал командира этой подводной лодки, он был его близким другом, его звали Шиба, с ним вместе они занимались дзюдо. Шиба, которому не исполнилось еще и двадцати пяти лет, наслаждался, гоняя свой экипаж на военно-морских учениях столь усердно, что некоторые не выдерживали и падали, и их приходилось бить руками и ногами, чтобы заставить двигаться вновь. По три человека бросилось к каждому из двух напалубных орудий. Другие спустили пару надувных плотиков на воду и посторонились, дав дорогу вооруженным матросам, которые, прыгнув на плотики, сразу же погребли по направлению к «Укаи».
Де Джонг засунул свой вальтер обратно за пояс, снял твидовый пиджак и накинул его на трясущуюся и молча плачущую Касуми. Вытащив носовой платок из кармана, он вытер ей слезы, ловя себя на мысли, что ему нужно ее прощение за то, через что он заставил ее пройти. Он обнял ее и начал гладить ее волосы, все еще прижимая ее к себе даже тогда, когда вооруженные матросы высадились на «Укаи» и направили свои винтовки на экипаж.
Глава 6
Манхэттен
Июль 1983
Алекс Бендор грызла грушу и наблюдала за тем, как Саймон руками и ногами колотит тяжелый боксерский мешок в своем оздоровительном клубе в Манхэттене. Она гордилась сыном: мальчик действительно был хорош. Красив с головы до ног и силен. Без всякого преувеличения. Он охаживал свой мешок с холодной яростью, которая не была неожиданной для Алекс: она знала, что его временами, как он говорил, «что-то доставало».
Она наблюдала за своим сыном с удовольствием, на время позабыв о том, что она была на него сердита. Сердита, потому что Саймон не поверил, что Руперт де Джонг жив и теперь попытается убить ее. Сердита, потому что Зрика и Молли жили в его квартире, а она была вынуждена остановиться в гостинице.
Единственное, что мешало наблюдать, за тренировкой Саймона, было ее местоположение. Тяжелый боксерский мешок висел рядом с сауной из эвкалипта, от которой исходил запах какого-то едкого лекарства от кашля. И каждый раз, когда дверь туда открывалась или закрывалась, лицо Алекс искажала гримаса страдания.
Саймон настаивал на том, чтобы клуб называли Центром физической подготовки, как будто кроме этого «центра» в мире больше ничего не существовало. Он находился в районе многоэтажной застройки на Западной Семьдесят четвертой улице, месте, облюбованном торговцами недвижимостью и хищными землевладельцами. Теперь можно было распрощаться со сложившимся характером квартала, его деликатностью, булочными, латиноамериканцами, мастерскими по ремонту обуви, ирландскими барами, магазинами подержанных вещей. И поприветствовать корейцев, торгующих фруктами в собственных палатках, магазины, отпускающие товар но «золотым» кредитным карточкам, квартиры с одной спальней по цене 300 000 долларов, лавки одежды для гомиков (заваленные клепаной кожей и нижним бельем в сеточку) и дюжины кафе вдоль тротуаров.
Центр физической подготовки был великолепным заведением, использующим сложную современную технику; два этажа из металла и хрома, с серыми, в тон, стенами и ковровым покрытием. Широкие окна открывали роскошный вид на Гудзон, медленно катящий свои серые волны. Все было очень модно и современно и очень подавляло. Оборудование было просто произведением искусства: последние модели фирм «Наутилус» и «Универсал».
Алекс предпочитала клуб в Гонолулу с его аэрариями, ресторанами здоровой пищи и близостью к пляжу Вайкики.
Алекс смотрела, как Саймон обрабатывал боксерский мешок, используя сочетания боксерской и каратистской техники. В его ударах ногой была видна мощь. Кожаный боксерский мешок буквально взлетал от них на своей цепи. Когда он возвращался назад, то Саймон встречал его ударом руки в перчатке. Короткий прямой слева, хук слева — и все в исходном положении. Алекс одобрительно качала головой. Однако было еще над чем поработать, кое-что могло быть и получше.
— Еще круг, — сказала она. — Боковые удары. И удвой их.
Саймон подчинился. Сильный удар ногой — и мешок отлетает. Когда он летит назад, Саймон делает левый сайд степ по направлению его движения и бьет левой рукой. Только левой. Два хука в корпус, и левый кросс в голову. Алекс улыбается. Прекрасно.
Это все начиналось с тренировок. Вор высокой квалификации должен уметь лазать, как скалолаз, бегать, как олимпийский спринтер, и уметь протиснуться в любое узкое пространство. Что означало, он должен быть ловким, тонким и гораздо больше физически подготовленным, чем обычный мужчина. Как Саймон рассказывал Алекс, все наиболее удачливые «бомбилы», которые без миллиона не уходят, имеют среднее телосложение такого типа, как у него. Никто не превышает вес ста семидесяти фунтов. Саймон стабильно держит вес не больше ста шестидесяти.
Он участил удары по мешку. Он двигал его, нанося по нему беспрерывные удары, как из пулемета. Удары градом. Или, как один боксер сказал однажды Алекс:
— Вы должны добиться такого звука, будто корова писает на плоский камень.
Левой, правой, левой, правой. Потом одной рукой без перерыва. Саймон все это проделал. У девочек, наблюдавших его с тренажеров «Наутилус», явно усилилось слюноотделение.
Настойчивость Саймона, вызывавшая восхищение, как и следовало того ожидать, порою не могла не раздражать. Как и его отказ воспринять серьезно слова Алекс о Руперте де Джонге.
* * *
— Саймон, я видела его так же ясно, как вижу тебя сейчас, — сказала она. Они теперь сидели в кафетерии Центра физической подготовки. — И не говори мне, что это не так.
— Ну, хорошо, ты кого-то видела. Ты видела какого-то старичка, какого-то старого пижона, греющегося на солнышке в Капиолани-парке с другими туристами. Ты перетренировалась. Сколько ты уже пробегаешь теперь за день? Семь, восемь миль? И две из них по колено в воде. Этого вполне достаточно, чтобы измотать кого угодно и сбить с толку.
— У твоей матери белая горячка, не так ли? Какой там к черту спорт? Какой там к черту «старый пижон»! Ты думаешь, что я после всего того, что этот сукин сын со мной сделал, забуду его почерк радиста? Я слышала, как он выстукивал кольцом по своей трости.
— Эй, а что ты мне совсем недавно говорила?
— О чем?
— О том, что произошло, когда ты начала всех обзванивать. О том, что случилось, когда ты начала всем рассказывать, что де Джонг жив и здоров.
Саймон продолжал:
— Половина из них не поверила тебе. Другая половина не даст за это и крысиной задницы. Не это ли ты говорила? Зачем тебе лезть во все это? Зачем ты едешь в Вашингтон? Чтобы убедиться, что с этими людьми ты попросту зря потеряешь время?
— Потому что у меня вес еще есть там друзья. Потому что мне там кое-чем обязаны, и я намерена теперь этим воспользоваться. Когда дело касается Руперта де Джонга, никто не сможет меня просто так отшить по телефону и оставить все, как есть. Бьюсь об заклад. Вот так-то, мужик! Между ним и мной еще не кончено. Кто-то из нас должен положить конец этому. Кто-то из нас: или он, или я.
Закрыв глаза, Саймон сжал голову руками.
— Опять все сначала. Еще письма редактору?
— Иногда, как вот сейчас, твоей матери хотелось бы немного выпить. Почему у тебя здесь не продают алкоголь?
— Два письма в «Санди Таймс» по поводу опечаток некоторых отчетах о шахматных играх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75