Но ни на мгновение не иссякавшая ее любовь дала ему силу жить.
Саймону тогда позвонил Пол Анами, японский парень, который вытащил его из воды на Сансет-Бич. Это был звонок вежливых соболезнований.
Саймон оглянулся и увидел свою мать с каким-то японцем, направляющимся к нему. Оба были в кимоно и сабо. Глядя на них, Саймон подумал, что эта парочка больше чем друзья. Его мать выглядела гораздо более успокоенной, чем еще совсем недавно. У нее даже хватило времени подкрасить губы, тщательно причесать волосы и вплести в них ленту. Ну что ж, понятно. Интересно, может быть, они где-нибудь тут рядом уже успели и согрешить, хотя она, конечно же, имела на это право. Вглядевшись в нее, он увидел следы недавних переживаний, длившихся более шести месяцев. Она непрерывно курила, и у нее был нервный тик — непрерывно дергался левый глаз. На лице залегли глубокие морщины. В первый раз Саймон осознал, что его мать стареет и он когда-нибудь потеряет ее. Жалость охватила его душу.
Японец был хозяином дома, никаких сомнений на этот счет не возникало. Теперь он немного отстал, позволяя Алекс пройти вперед и поговорить с Саймоном наедине. Ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят, к тому же он показался Саймону знакомым. Саймон никак не мог вспомнить, где он мог его видеть, но знал, что наверняка вспомнит это. Мужчина был хорошо сложен, с седыми висками и имел вид человека, который полагается и рассчитывает только на самого себя. Саймон подумал: «Он уверен, что перед ним не может быть никаких преград. Так считал когда-то и я. Он думает, что я узнал его. Это тот самый человек, который был на фотографии вместе с Алекс, той, снятой перед университетской библиотекой в Сан-Франциско, двадцать пять — двадцать шесть лет тому назад. Точно, это тот же самый человек».
Алекс долго стояла перед Саймоном, собираясь с духом, чтобы заговорить. Наконец она заговорила, глядя в сторону, на мокрый от дождя лес.
— Я знаю его давно. Мы были увлечены друг другом — как, я думаю, ты уже догадался — с тех времен, когда были студентами университета в Сан-Франциско. Меня, конечно, убило бы, если бы ты начал обо мне плохо думать, когда узнал об этом, но это правда, и я ее не стыжусь. Твой отец знал об этом и не возражал. Это немного упрощало мою жизнь, потому что, видишь ли, они были нужны мне оба.
Она подождала, как Саймон отреагирует на эти слова, и, не дождавшись, продолжала:
— Нелегко мне, пойми, говорить об этой стороне моей жизни. Я имею в виду, как объяснить женщине, что она любила сразу двух мужчин одновременно? С мужчинами это бывает сплошь и рядом, но, по всей видимости, это совсем их не беспокоит. Хотя меня, черт возьми, это еще как беспокоит! О, Боже! И беспокоило всегда!
Саймон дотронулся до нее.
— Послушай, это твое дело, оно касается только тебя и этого парня.
— Ты ведь знаешь, я всегда о тебе заботилась.
— А я что, жалуюсь? Если бы не ты, быть бы мне каким-нибудь уродом с культяпками вместо того, то у меня сейчас.
Он кивнул головой по направлению к японцу.
— Не надо об этом, если ты не хочешь. Меня ведь, ты знаешь, ничто не может расстроить. Разве что...
Он посмотрел на свои ноги.
Алекс села напротив Саймона на стул — незажженная сигарета в одной руке, тонкая золотая зажигалка — в другой.
— Вот почему я привезла тебя сюда. Саймон, ты должен мне кое-что пообещать. Обещай мне, что ты сделаешь все, что ни скажет этот человек, не задавая никаких вопросов. Верь мне. Очень тебя прошу, верь мне.
Саймон сказал, что так и сделает: это было правдой, и терять ему было нечего. Жаль, что он не поверил ей тогда, до трубы.
Алекс прикурила сигарету, один раз затянулась и ввинтила ее в черную коралловую пепельницу. Она посмотрела на японца, потом снова на Саймона.
— Люди здесь, на Гавайях, знают его как Виктора Яшима. Но это не настоящее его имя.
— Я знаю. Его настоящее имя Джон Канна, — сказал Саймон.
У Алекс отвисла челюсть.
— Господи!
Она взглянула на мужчину и отрицательно замотала головой. Мужчина понял и кивнул один раз. Потом он перевел взгляд на Саймона и начал смотреть не отрываясь. Саймон, которому все это начинало нравиться, выдержал взгляд японца и не отвел глаза до тех пор, пока Алекс не схватила его за руку. Очень крепко.
— Как, Бога ради, ты это узнал? — спросила она.
— Труба свернула мне ноги, но не мозги. Ты только что говорила мне об университете. Это напомнило мне о фотографии, той, которую ты не хотела, чтобы я видел. Где вы вдвоем. Ту, которая снята перед входом в университетскую библиотеку. Вот как я сразу узнал мистера Канна. Это и еще вырезка из газеты о его побеге из лагеря для интернированных, и как он замочил трех ребят.
— Что-нибудь еще?
Сарказм и гордость одновременно в ее голосе.
— Что-нибудь еще, — сказал он. — Дай подумать. Ах, да. Ты сразу же задергалась, когда я тебя спросил, поймали ли они мистера Канна. И были еще кое-какие вещи в этом твоем конверте. Письма, отправленные с Гавайев без обратного адреса. Квитанции на авиабилеты Гонолулу — Лос-Анджелес в одну сторону...
— Расскажи ему все, — в первый раз заговорил Канна.
Голосом сильного мужчины, который может себе позволить быть нежным.
Алекс закурила, глубоко вздохнула и выдохнула дым в сторону моря. Ее глаза обратились к Канна.
— Все.
* * *
Калифорния
1943
Для американских японцев, подлежащих заключению в военное время, приказы Министра обороны США были неслыханно жестокими. Добровольная явка в назначенное время; багаж весом не более, чем можно унести в одной руке; от одной недели до десяти дней на устройство личных дел, включая ликвидацию бизнеса и передачу или сдачу под охранное свидетельство всей собственности. Вынужденные быстро избавляться от всего, что имели, японцы быстро становились легкой добычей. Их осаждали алчные агенты по недвижимости, охотники за товаром по дешевке и прочие мошенники. То, что японцы не смогли продать, было конфисковано штатом и поделено между местными округами.
Чтобы сохранить свою землю, семья Джона Канна переписала ее на Уильяма Линдера, адвоката из Сан-Франциско, который вел их дела. Линдер обещал быть опекуном их земли до тех пор, пока Канна не будут освобождены. Но вскоре после того, как Канна отослали в калифорнийский лагерь для интернированных Тул Лейк, Линдер продал землю и прикарманил деньги. Теперь Линдер боялся мести Канна, потому что знал, что их семья восходит к ниндзя, средневековым шпионам-убийцам, и относится к буддистской секте Миккио. Внешне же семья ничем не отличалась от остальных японцев. Они много и упорно работали, держались друг за друга и не делали никому зла. Но, подобно многим мастерам боевых искусств, последователям Миккио, они верили, что занятия магией и заклинания придают силу их боевым навыкам. Миккио было таинственным учением, объединявшим боевые искусства, колдовские обряды и сверхъестественное лечение болезней. Японцы называли этот метод лечения Тээйет, прикосновение руками. Этот способ был очень распространен в древние времена, но иногда он встречается и сейчас.
Отец Джона Канна вылечил единственного сына Линдера от туберкулеза всего лишь прикосновением рук, используя Миккио, силу буддийского закона, метафизическую сторону действий японского воина. Адвокат теперь боялся этой силы и решил нанести удар первым. Он подкупил двух охранников из Тул-Лейк убить семью Канна: Джона, его родителей и двенадцатилетнюю сестру. Нет ничего проще — был ответ охранников. В лагере существовало только одно правило на случай попытки к бегству: стрелять на поражение. Решение проблемы, следовательно, и состояло в том, чтобы поймать япошек на этой попытке.
Холодным декабрьским вечером охранники под прицелом вывели гуртом семью Канна в безлюдное место, «место попытки к бегству». Терять было нечего — Канна и его отец решили постоять за себя. Они убили охранников, но и сами понесли потери: мать Канна была убита наповал, а отец тяжело ранен. Умирая, он взял со своего сына слово убить Уильяма Линдера.
* * *
— Это было нелегко, — сказала Алекс. — Прежде всего Джону пришлось бежать из этого ада. Мимо лагерных вышек с пулеметами, нацеленными на восемнадцать тысяч японцев. Мимо колючей проволоки, мимо вооруженных охранников, танков и батальона пехоты, в полной боевой готовности дислоцированного вокруг лагеря. Я до сих пор не знаю, как ему это удалось. Без еды, без какой-либо помощи, зимой, в мороз. Не говоря уже о том, что он просто мог быть в любой момент застрелен на месте, если бы кто-нибудь увидел его за пределами лагеря.
— Я читал что-то о коротковолновой рации, — сказал Саймон, — по которой он поддерживал связь с Токио.
— Они врали. Судя по отчетам, ни один японец в этой стране не совершил ни единого акта саботажа или шпионажа, хотя, Бог свидетель, у них были для этого причины после того, что с ними сделали. У Джона не было ни коротковолновой, ни какой-либо другой рации. Власти знали правду и пытались ее скрыть.
— Ты сказала, что у него не было никакой помощи. Мне так кажется, что ты ему помогала.
— Я имела в виду помощи, чтобы выбраться из лагеря. А в том, что я ему помогала, ты, конечно же, прав, но это было гораздо позже.
Саймон посмотрел на Канна. Мистер Спокойствие. Стоит не шелохнется, как будто кто-то накачал его успокоительными.
— Что случилось, когда вы увидели Линдера?
— Я убил его.
Констатация факта. И никаких сожалений.
— Вы его не спрашивали, почему он сделал это, почему он нарушил слово?
— Меня не интересовали причины, что бы он ни сказал, я бы не передумал.
Строго вперед, как стрелка, указывающая на север. Однонаправленность ума, талант для занятий бизнесом. Саймону это нравилось.
На сегодняшний день Джон Канна был удачливым экспортером рыбы, жил тихо-мирно, выращивал розы-рекордсмены и состоял в членах торговой палаты. Он никогда не был женат. Так как не было срока давности за убийство, он по-прежнему находился в розыске, и ему грозило наказание за убийство трех человек. Но по просьба Алекс он согласился что-нибудь сделать, чтобы вылечить покалеченные ноги Саймона.
— Что сделать? — спросил Саймон. — Покрасить одну в красный цвет, другую в зеленый, а потом использовать в качестве светофора для маленьких машин?
Когда Алекс злилась, ее ноздри начинали раздуваться, а нос краснел. Сейчас ее нос был свекольно-красным.
Я, с искалеченными ногами, все время пытаюсь подставить ножку, черт возьми, подумал Саймон. Она всего лишь пытается помочь. Если он давно махнул на свои ноги рукой, то его мать нет. Хотя, с другой стороны, он уже много раз проходил через это: его лечил то один специалист, то другой, но это приносило лишь новые разочарования. А кем, собственно говоря, был этот Джон Канна, кроме как человеком, замочившим двух охранников и одного стряпчего? Его мать, Господи, Боже мой, она никак не успокоится. Скоро она начнет ему говорить, что пройдет совсем немного времени, и он будет отбивать чечетку, позабыв обо всем, что с ним случилось.
Он сказал матери, что сделает все, что она захочет. Потом он посмотрел на море, на два только что стартовавших каноэ, мчавшихся наперегонки. Когда он обернулся, его матери уже не было. Джон Канна сидел на ее стуле. Не шевелясь и не издавая ни звука. Мистер Спокойствие Канна. На столе между Канна и Саймоном лежала цветная фотография Алекс в желто-зеленом муму, снятая здесь, на аэрарии. Канна постучал по фотографии указательным пальцем.
— Плюнь на нее.
Саймон всегда гордился своей выдержкой, но, если бы не ноги, он бы перескочил стол и засветил бы ему в оба глаза.
Канна взял фотографию и пристально посмотрел на нее.
— Почему ты отказываешься делать то, что я тебя прошу? Это всего лишь кусочек бумаги и ничего больше.
— Но не для меня. И вы знаете об этом.
Канна слабо улыбнулся.
— Итак, для тебя это не просто кусочек бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75