А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


– Ральфи!
Линож и Ральфи. Ночь. Ральфи открывает глаза и оглядывается.
– Где я? Где мой папа?
Далекий, еле слышный голос Майка:
– Ральфи…
– Это неважно, мальчик с седлом феи, – говорит Линож. – Посмотри вниз!
Ральфи смотрит. Они летят над проливом. Тени их летят по волнам, окруженные лунной дорожкой. Ральфи улыбается от радости.
– Ух ты! Класс! – И после паузы:
– А это настоящее?
– Как яблочный пирог, – отвечает Линож.
Ральфи оглядывается на:
Литтл-Толл-Айленд. Это почти негатив того изображения, что мы показывали вначале – ночь вместо дня, уход вместо приближения. В лунном свете Литтл-Толл-Айленд выглядит почти иллюзией. Чем он скоро для Ральфи и станет.
– А куда мы летим? – спрашивает Ральфи. Линож подбрасывает скипетр в воздух, и он занимает то положение, которое было, когда Линож летал с детьми. Его тень, теперь от луны, а не от солнца, лежит поперек лица Линожа. Линож наклоняет голову и целует седло феи на носу у Ральфи.
– Куда хотим. Всюду. Во все те места, которые тебе только снились.
– А мама с папой? Когда они прилетят?
– А, об этом потом, – улыбается Линож. Что ж, ему виднее, он взрослый… и потом, это так интересно!
– О'кей, – говорит Ральфи. Линож поворачивает – закладывает вираж, почти как самолет, – и они улетают от нас прочь.
Майк стоит на ступенях мэрии. Он плачет. Джоанна Стенхоуп выходит из мэрии и кладет ему руку на плечо. С бесконечной добротой она произносит:
– Войди в дом, Майк.
Не обратив на нее внимания, он идет вниз по ступеням, пробивая путь в рыхлом снегу. Для тех, кто не волшебник, это трудная работа, но он идет вперед. Он идет по следам Линожа, и камера следит за ним, глядя, как отпечатки становятся все легче и легче, все меньше связаны с землей, где обязаны жить смертные.
Мимо мемориального колокола, здесь еще один исчезающий отпечаток… и ничего. Поля девственного снега. Майк в рыданиях валится у последнего следа. Возносит руки к пустому небу, к сияющей луне.
– Верни его, – тихо просит Майк. – Прошу тебя. Я сделаю все, что ты хочешь, если ты его вернешь. Все, что ты хочешь.
В дверях мэрии столпились островитяне и молча смотрят. Джонни и Санни, Ферд и Люсьен, Тавия и Делла, Хэтч и Мелинда.
– Верни его! – слышен молящий голос Майка. Лица островитян не меняются. В них, быть может, есть сочувствие, но нет милосердия. Здесь, сейчас – нет. Что сделано, то сделано.
Майк на снежном поле. Он копошится в снегу возле купола, где висит мемориальный колокол. Протягивает руки к луне и залитой светом воде в последний раз, но без надежды.
– Прошу тебя, верни его, – шепчет он.
Камера начинает уходить в сторону и вверх. Понемногу Майк становится меньше и меньше, и вот он уже черная точка на белой снежной равнине. За ней – материк, рухнувший маяк, волны пролива.
Затемнение.
И последний, еле слышный шепот мольбы:
– Я люблю его. Смилуйся!
Конец акта шестого.
АКТ СЕДЬМОЙ
Небо ярко-голубое, и пролив тоже. Флегматично пыхтят рыбачьи лодки, проносятся спортивные катера, оставляя кильватерный след и таща водных лыжников. Парят и кричат в вышине чайки.
Прибрежный город утром. Титр: МАЧИАС, ЛЕТО 1989
Небольшой дощатый дом на Мэйн-стрит. Табличка:
ЮРИДИЧЕСКИЕ УСЛУГИ.
Пониже еще одна:
ЕСЛИ РЕШЕНИЕ ЕСТЬ,
МЫ ВМЕСТЕ ЕГО НАЙДЕМ.
Камера наплывает на окно. В доме сидит женщина, глядя наружу. Глаза красные, щеки мокры от слез. Волосы у нее седые, и сначала мы просто не узнали Молли Андерсон. Она постарела на двадцать лет.
Сидит она на кресле-качалке, глядя на летний пейзаж, и беззвучно плачет. Напротив нее адвокат – профессионального вида женщина в светлой летней юбке и шелковой блузке. Хорошо причесана, хорошо накручена, и смотрит на Молли с тем сочувствием, которое проявляют хорошие психологи – часто помогает, но пугает своей отстраненностью.
Молчание длится. Адвокат ждет, пока заговорит Молли, но Молли только сидит в качалке и глядит плачущими глазами на лето за окном.
– Вы с Майком не спите вместе, – говорит наконец адвокат, – вот уже… как давно?
– Пять месяцев, – отвечает Молли, все так же глядя в окно. – Приблизительно. Если нужно, я могу сказать точно. Последний раз был в ночь перед большой бурей. Бурей столетия.
– Когда вы потеряли сына.
– Верно. Когда я потеряла сына.
– И в этой потере Майк обвиняет тебя.
– Я думаю, он собирается от меня уйти.
– И ты этого очень боишься, не так ли?
– Я думаю, он исчерпал все свои средства остаться. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Расскажи мне еще раз, что случилось с Ральфи.
– Зачем? Какая в этом польза? Господа Бога ради, кому от этого будет лучше? Его больше нет!
Адвокат ничего на это не отвечает. Молли вздыхает и сдается.
– Это было на второй день. Мы все были в мэрии – там все собрались укрыться от бури. Знаешь… очень она была сильная.
– Я была здесь, – отвечает адвокат. – Я ее пережила.
– Да, Лиза, ты была – здесь. На материке. На острове это дело другое. – Она замолкает на миг. – На острове все по-другому. – Еще одна пауза. – В общем, Джонни Гарриман влетел во время завтрака и сказал, что маяк падает. Все, конечно, захотели посмотреть, и Майк…
Дом Андерсонов летним утром. Перед домом стоит небольшая белая машина с открытым багажником. В ней два или три чемодана. Открывается дверь дома, и выходит Майк, неся еще два. Он закрывает дверь, спускается с террасы и идет по дорожке. По всем движениям и жестам, по каждому взгляду перед нами человек, который уезжает навсегда.
– Майк сказал нам, что сейчас белая мгла, – слышится за кадром голос Молли, – и чтобы мы держались поближе к дому. Ральфи хотел посмотреть… Пиппа и все дети тоже… и мы их с собой взяли. Прости нас Боже, мы взяли их с собой.
Майк останавливается возле таблички детского сада «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД». Она все еще висит на нижней ветви растущего во дворе клена, но какой-то вид у нее сейчас пыльный. Забытый. Никому до нее нет дела. Майк срывает ее, смотрит, поворачивается и бросает ее на террасу в приступе ярости.
– Никому из нас не следовало выходить, – говорит голос Молли, – особенно детям. Мы недооценили бурю. Несколько человек заблудились и пропали. Один из них был Ральфи. Энджи Карвер нашла дорогу домой. Остальные все погибли.
Майк провожает взглядом упавшую на террасу табличку, поворачивается и идет к машине. Когда он обходит ее, чтобы сесть за руль, вытаскивая из кармана ключи, раздается голос:
– Майк?
Это Хэтч.
Майк оборачивается. Хэтч, имеющий довольно странный вид в футболке и шортах, идет туда, где он стоит. И видно, что ему очень хотелось бы оказаться в другом месте. Майк смотрит на него холодным взглядом.
– Если у тебя есть, что сказать, скажи. Паром уходит в 11.10, и я не собираюсь на него опаздывать.
– Куда ты едешь? – спрашивает Хэтч. Молчание.
– Не надо, Майк. Не уезжай. Молчание.
– Тебе легче будет, если я скажу, что с февраля ни одной ночи толком не спал? Нет ответа.
– Тебе легче будет, если я скажу, что… что мы, наверное, поступили не правильно?
– Хэтч, мне пора ехать.
– Робби велел тебе сказать, что пост констебля за тобой, стоит тебе только захотеть. Ты только скажи.
– Скажи ему, куда он может засунуть этот пост. Мне здесь делать нечего. Я пытался, сколько мог, и больше не могу.
Он идет к дверце водителя, но не успевает ее распахнуть, как Хэтч касается его руки. Майк оборачивается с горящими глазами, как будто собирается двинуть ему в глаз, но Хэтч стоит, не шевельнувшись. Может быть, он считает, что этого заслужил.
– Ты нужен Молли. Ты видел, что с ней творится? Ты хотя бы смотрел?
– Посмотри ты за меня. О'кей? Хэтч опускает глаза.
– С Мелиндой тоже плохо. Она столько принимает транквилизаторов… боюсь, как бы она к ним не привыкла.
– Плохо, – отвечает Майк. – Но… по крайней мере у вас есть дочь. Может, вы не так хорошо спите, но можете зайти в ее комнату и посмотреть, как спит она. Верно?
– Ты все такой же уверенный в своей правоте. Смотришь на все только со своей точки зрения.
Майк садится за руль и смотрит на Хэтча ничего не выражающим взглядом.
– Я никакой. Я пустой. Выскобленный, как ноябрьская тыква.
– Если бы ты хоть попытался понять…
– Я понимаю, что паром уходит в 11.10, и если я сейчас не поеду, то опоздаю. Счастливо оставаться, Хэтч. Надеюсь, ты снова обретешь сон.
Он хлопает дверцей, заводит мотор и выезжает на Мэйн-стрит. Хэтч беспомощно смотрит ему вслед.
Утро на газоне у мэрии.
Камера смотрит вниз по Мэйн-стрит и ловит в кадр машину Майка, идущую к причалам, где стоит паром на материк, рокоча мотором. Мы смотрим ему вслед и отворачиваемся влево к мемориальному колоколу. Под мемориальной доской в память погибших на войне теперь еще одна. На ней надпись:
ЖЕРТВЫ БУРИ СТОЛЕТИЯ 1989 ГОДА.
Ниже идут имена:
МАРТА КЛАРЕНДОН,
ПИТЕР ГОДСО,
УИЛЬЯМ СОАМС,
ЛЛОЙД УИШМЕН,
КОРА СТЕНХОУП,
ДЖЕЙН КИНГСБЕРИ,
УИЛЬЯМ ТИММОНС,
ДЖОРДЖ КИРБИ…
И в самом низу:
РАЛЬФ АНДЕРСОН.
Молли в кабинете адвоката замолчала и только смотрит в окно. В глазах ее снова выступают слезы и катятся по щекам, но плачет она молча.
– Молли? – окликает ее адвокат.
– Он заблудился в белой мгле. Может быть, он был с Биллом Тиммонсом – который с насосной станции. Мне хочется так думать: тогда с ним кто-то был до конца. Наверное, они совсем потеряли направление и зашли в воду. Их двоих никогда не нашли.
– В этой истории, – говорит адвокат, – есть многое, чего ты мне не сказала, правда? Молли молчит.
– Пока ты не расскажешь кому-нибудь, это будет болеть, как нарыв.
– Это будет болеть, что бы я ни делала, – отвечает Молли. – Есть раны, которые не заживают. Я не понимала этого раньше… но понимаю теперь.
– Почему твой муж так тебя ненавидит, Молли? – спрашивает Лиза. – Что случилось с Ральфи на самом деле?
Камера наплывает на Молли. Молли все так же смотрит в окно. На улице солнечно, трава зелена, цветут цветы… но идет снег. Он валит густо, укрывая траву и дорожки, нависая на листьях и ветках.
Камера наплывает на Молли, наплывает до самого крупного плана, а Молли смотрит на падающий снег.
– Он ушел и заблудился. Так бывает, ты знаешь. Люди теряются. Так случилось и с Ральфи. Он потерялся в белой мгле. Потерялся в буре.
Кадр расплывается и фокусируется снова. На пароме.
Паром пыхтит через пролив. На кормовой палубе стоят автомобили, и среди них машина Майка. Сам Майк стоит один у релинга, подняв лицо, и океанский бриз сдувает его волосы на затылок. Он почти умиротворен.
Голос Майка за кадром.
– Это было девять лет назад. Я заправил машину и уехал паромом в 11.10. И никогда не возвращался.
И снова офис адвоката.
Разговор Молли с юристом окончен. Часы на стене показывают 11.55. Молли стоит у стола адвоката, выписывая чек. Адвокат смотрит на нее с тревогой, зная, что она еще раз потерпела поражение, а остров победил. Тайна – какова бы она ни была – осталась тайной.
И никто из них двоих не видит проплывающий на пароме автомобиль Майка.
– Я не думал, куда я еду, – говорит голос Майка. – Сперва я просто ехал куда глаза глядят.
Майк едет в машине, сквозь ветровое стекло виден закат. Майк надел темные очки, и в каждом из стекол отражается заходящее солнце.
– И единственное, о чем я думал – каждый вечер надевать солнечные очки, – говорит голос Майка. – И с каждой милей на спидометре становился на милю дальше Литтл-Толл-Айленд.
Среднеамериканская пустыня в полдень. Тянется двухполосная дорога по краю кадра. Появляется быстро идущий белый автомобиль, и камера следует за ним.
– Развод прошел без претензий, – слышится голос Майка. – Молли получила банковские счета, страховки, магазин, дом и клочок земли, который был у нас в Вэнсборо. Мне достались «тойота» и душевный мир… То, что от него осталось.
Мост Золотых Ворот. Сумерки.
– Я доехал досюда, – продолжает голос. – Снова к воде. Ирония судьбы, что ли? Но на Тихом океане по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40