У ворот госпиталя круглосуточно дежурили еще два сотрудника ВЧК. Чтобы знать, с кем они должны иметь дело, чекисты по очереди заглянули в палату, будто приходили навестить незадачливого кровельщика.
Но Иванов никуда не уходил — молча лежал, перелистывая комплект «Нивы». С Олей о восстании он больше не заговаривал; когда она к нему подходила с лекарствами, тихо улыбался.
Ночью чекист, старательно изображавший пострадавшего кровельщика, услышал, что Иванов заплакал.
Мальгин, проведавший Андрея, покрутил пальцем возле виска:
— А он не того?..
На третий день, после вечернего обхода, Оля, подавая Андрею микстуру, шепнула:
— Одевается…
Иванов долго кружил по улицам, часто оглядываясь. В Малом Левшинском переулке остановился у подъезда дома три, осмотрелся и, никого не заметив, быстро вошел в подъезд. Видимо, он бывал здесь, потому что уверенно поднялся к квартире девять, явно условно постучал. Дверь тотчас же приоткрылась.
В течение получаса, с интервалами в две-три минуты, в эту же квартиру вошло несколько мужчин. Все они, прежде чем перешагнуть порог подъезда, оглядывались.
Петерс, получив это сообщение, приказал Алексею Мальгину срочно выехать с оперативной группой.
Осуществляющие наблюдение за домом и квартирой доложили Мальгину, что больше никто не появлялся.
В девятой квартире оказалось тринадцать человек: одиннадцать мужчин и две женщины. На столе лежала схема построения пехотного полка. Под столом — смятая, разорванная на большие куски — видно, на мелкие разорвать не успели — программа «Союза защиты родины и свободы», отпечатанная на машинке. У всех задержанных нашли по небольшому картонному треугольнику с буквами «О. К.» — пропуск.
Нашли еще пачку денег — когда пересчитали, оказалось двадцать пять тысяч.
— Граждане, чьи деньги? — несколько раз спросил Мальгин.
Никто деньги своими не признал.
— Ну, что ж, — спокойно подвел итог Мальгин, — раз ничейные, передадим в доход республики.
Больше всех документов оказалось у Аваева: удостоверение московской продовольственной милиции, мандат агента-распространителя «Известий», фальшивый мандат члена ВЦИК…
У Арнольда Пинки кроме удостоверения, что он штаб-ротмистр Гродненского полка, подполковник 184-го Варшавского полка, нашли еще справку, что он «действительно является депутатом Ярославского Совета».
Мальгин, рассматривая документы, заметил:
— Богато снарядились…
Необычайно удивился появлению чекистов Николай Коротков, студент Высшего технического училища.
— Это недоразумение, товарищи! Сплошное, абсолютное! Меня пригласила сюда мадмуазель Голикова. Сказала: дружеская вечеринка. Ну, я и пришел… Вполне откровенно. Я неравнодушен к мадмуазель, извините, к товарищу Голиковой, я не мог отказать… Верочка, умоляю, я говорю чистую правду?
— Он не врет, — снисходительно подтвердила Верочка, — кроме одного: сам напросился.
Когда в половине третьего утра задержанных выводили из квартиры, юнкер Иванов побежал по лестнице, но кто-то из своих подставил ногу: Иванов упал, переломил ключицу.
Об аресте группы Аваева — Пинки доложили Дзержинскому. Феликс Эдмундович внимательно рассмотрел документы, особенно программу «Союза защиты родины и свободы» и схему построения пехотного полка.
— Это серьезное дело, товарищи. Очень серьезное. Попробую поговорить с ними сам. Приведите Арнольда Пинку.
Сначала Пинка плел чепуху: «Зашел случайно. Ничего не знаю». Потом замолчал, видно обдумывая — с чего начать.
— Хорошо. Расскажу все, ничего не утаивая. Но при одном условии.
— Согласны. Жизнь сохраним.
— Лично вы даете слово?
— Даю.
— Вам верю. Пусть записывают.
Пинка рассказал, что все задержанные составляли штаб пехотного полка. Командир — Аваев. Над ним, по цепочке, все звенья которой ему, Пинке, неизвестны, стоит генерал Довгерт. Где он сейчас — неизвестно.
— Это все? — строго спросил Дзержинский и, увидев, что Пинка побелел, добавил: — Не волнуйтесь. Я сдержу слово. А вы своего не сдержали — утаиваете главное. Кто руководитель «Союза защиты родины и свободы»?
Пинка не выдержал пронизывающего насквозь взгляда.
— Организатор и руководитель «Союза» Борис Викторович Савинков, начальник штаба полковник Перхуров.
— Программа, планы?
— Поверьте честному слову — не знаю! Все очень законспирировано. И мне лично не особенно доверяли. Я имел неосторожность усомниться в возможности успеха нашего дела.
— Вы неискренни, Пинка. Но все равно расскажете. А сейчас ответьте, только честно, кого собирались убить?
— Я в этих разговорах участия не принимал.
— А кто принимал?
— Все.
— Стало быть, и вы?
— Ленина. Это в первую очередь.
— А во вторую?
— Вторым, кажется, был Свердлов…
— Еще кого?
— Вас…
— Еще кого?
— Я сказал — вас.
— А я вас спрашиваю — еще кого?
— Многих.
— Кто возглавлял подготовку террористических актов?
— Я.
Дзержинский засмеялся:
— Вы наивны, Пинка! Знаете, что я сдержу свое слово, и все берете на себя! Вам не могли поручить террористические акты.
— Почему не могли? — обиделся Пинка.
— Вы трус, Пинка. Расскажите, что вам известно про Казань.
Пинка побледнел. Торопливо заговорил:
— Казань, Горная улица, дом Яченко, квартира пять. В ней живет Иван Иванович, по крайней мере, его так называли наши. У него склад оружия, он дает явки тем, кто приезжает к нему.
— Пароль для связи с ним?
— Не знаю. Честное слово!
В конце допроса Пинка развеселился.
— А этот кретин, студент Коля, действительно ни при чем. Аваев Верке по морде съездил — зачем привела постороннего!
На следующих допросах Пинка стал рассказывать, но понемногу. Мол, только что вспомнил, и каждый раз давал честное слово, что теперь — все, больше ничего не утаил. Аваев — Сидоров вообще ничего не рассказал, ни в чем не сознался. Остальные мало что знали.
Юнкера Иванова поместили в лазарете при Бутырской тюрьме. Дзержинский приказал:
— Пусть полежит один, поразмышляет, подумает.
И добавил:
— Совсем мальчишка! А то, что он ночью плакал, весьма любопытно. Видно, нервы поистрепались. Надо с ним поласковее.
На другой день к Иванову пришел Алексей Мальгин. Иванов закрылся одеялом с головой, повернулся спиной. На вопрос, будет ли он давать показания, истерически выкрикнул:
— Вы бесчеловечные скоты! Я болен! Оставьте меня в покое!
Мальгин ушел.
Дней через пять, когда Иванову стало гораздо лучше, зашел Петерс. Сел. Погладил по голове.
— Эх, парень!.. Сколько же тебе? Пятнадцать? Или еще меньше? Ладно, лежи, поправляйся. В плохую тебя, брат, компанию втянули. Ты вот нашему товарищу Мальгину упрек бросил — бесчеловечные скоты! А по-нашему, скот твой командир. Он тебя в авантюру вовлек?..
Весь следующий день Иванов лежал неподвижно, ничего не ел. К вечеру поднялся, долго стоял у зарешеченного окна — смотрел на двор. В глазах тоска.
— Можете передать, что я хочу говорить с Петерсом? — спросил он санитара, принесшего ужин.
— А почему бы и нет? Только сегодня уже поздно. Иванов вскочил с койки:
— Я хочу немедленно! Понимаете — немедленно, иначе я сойду с ума!..
— Хорошо, попробую.
— Я не Иванов, а Мешков. Князь Мешков, Виктор Львович, хотя и это не совсем точно. Моего родного отца звали Александр. Он был дипломатом. Его убили в Персии, как Грибоедова, в мае 1913 года. Мать вышла замуж второй раз, но вскоре умерла — не могла забыть отца. Не торопите меня, мне надо вам все рассказать, иначе вы меня неправильно поймете. Отца убили у меня на глазах. Мне тогда было одиннадцать. Сейчас мне шестнадцать, вы тогда почти угадали. У меня никого нет на свете. Зимой шестнадцатого года я убежал на фронт. Меня взяли — случайно натолкнулся на друзей отца. Я воевал, ходил в разведку, был контужен, правда не сильно. Для меня слова «Россия», «император» — это как хмельное, кружилась голова, от восторга останавливалось сердце, я мог даже заплакать, если при мне позволяли бросить резкое слово про царя. Я дал пощечину поручику Терентьеву — он скороспелка, из купцов, — когда он прибежал и крикнул: «Николай отрекся!» Я не поверил. Через два дня в меня стреляли, кто-то из своих. Начались лазареты, я не могу выносить запах камфары и особенно йодоформа. Меня тошнит. В лазарете в Москве встретил поручика Никитина, и он сказал: «Иди к Аваеву, найдет тебе работу». Дал адрес…
Вы не думайте, что я трус, боюсь смерти. Я знаю — вы нас всех расстреляете… Аваев часто повторял: «Провалишься, попадешь в ВЧК — выколют глаза, вырвут ногти». Я говорю все потому, что много думал, прежде чем сказать. Я понял, многие из них самые ординарные сволочи. Если бы вы послушали, о чем они говорили на наших заседаниях! Как будут вешать красноармейцев, большевиков, как потом заживут после победы — пить, жрать. Много болтали о женщинах. И никогда о России, о русском народе. Все между собой перессорились, случалось, дрались. Заметили у Литвиненко синяк? — Впервые за всю исповедь у Иванова промелькнула в глазах веселость. — Заметили? Это ему Оленин. Из-за Верочки. Каждый хотел быть первым. А этот дурачок, студент, я не знаю его фамилии, зовут Коля, действительно влип случайно. Его Верочка подцепила на Цветном бульваре. Хотите верьте, хотите не верьте, ваше дело, но я давно хотел уйти от них. Я не каюсь, просто рассказываю, как все случилось… И еще — если бы я ушел от них, у меня оставалось бы только два выхода: бежать в Англию, там где-то живет брат отца князь Мешков, или…
Мешков умолк, закрыл глаза.
— Какой же второй выход? — тихо спросил Петерс. — С моста в воду или пулю в висок?
Мешков не отвечал.
— Значит, так, князь: жизнь разбита, все пропало, будем стреляться?
Мешков открыл глаза. Петерс сделал вид, что не заметил слез.
— Что же мне осталось?
— Жить! А вот как тебе, парень, жить… Извини, что я с тобой на «ты», а как жить, давай подумаем. Не спеши на тот свет. Я хоть там и не бывал, но заглядывать приходилось, и не раз, — интересного там мало. Куда интереснее на Родине и для Родины. Жизнь твоя только начинается.
Студента Николая Коротнева привели к Петерсу днем, часа, в три.
— Садитесь, молодой человек. Давайте побеседуем.
— Я все сказал. Верочка подтвердила. — Поговорим и о Верочке. Сначала о папе с мамой. Кто они? Где живут? Сколько у них детей, кроме вас?
— Две дочери. Мои, следовательно, сестры. Папа — механик без образования, практик. Мама ведет дом. Шьет, правда, исключительно знакомым. Живут в Орехово-Зуеве.
— Ясно. Мамочка иглой пальцы исколола, папа-практик решил вам образование дать. А сестры?
— Они еще маленькие.
— Ясно! Помогать родителям еще не могут. А вы сколько за букет для Верочки выкинули? Ладно, не хотите — не говорите, это ваше личное дело.
— Умоляю! Скажите, что с Верочкой?
— Ничего. Она к контрреволюции отношения не имеет. Она по другой части. Советую выбирать знакомых, молодой человек. Идите домой. К экзаменам готовьтесь.
— Вы меня освобождаете?
— Я говорю — домой идите. И деньги, которые вам родители дают, не тратьте на Верочку. Извините меня, может, я вам на любимую мозоль наступаю, только ваша Верочка шлюха…
Минут через десять в кабинет к Петерсу вошел Мартынов. Петерс стоял у окна, смеялся.
— Андрей, смотри.
По улице, расталкивая прохожих, часто оглядываясь, бежал студент.
— Ишь улепетывает. Боится, дурачок, как бы не вернули… Что у тебя? Докладывай.
— Везет мне на знакомых. Пинка назвал еще одного — Сергея Пухова, сына профессора. Того самого…
— Понял. Подожди, я спрошу Феликса Эдмундовича. Давай протокол допроса.
Вскоре Петерс вернулся.
— Дзержинский сказал: показания Пинки надо тщательно проверить.
Анна Федоровна Денежкина женским чутьем поняла, что если она не сменит гнев на милость, то милого друга Сереженьку можно потерять навсегда: «Помучила, ну и хватит!» Испугало ее и возвращение в Москву молодой вдовы Варвары Феоктистовой, урожденной Самариной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81