Дел хватало, и Орлов не осмеливался попросить отпуск, пока сам генерал не предложил:
— У тебя впереди серьезное поручение, давай съезди к сыну. Двух дней хватит? В крайнем случае можешь три…
От вокзала до дома Орлов не шел, а бежал, прохожие оглядывались на него: «Куда так спешит подполковник?»
Встреча вышла и радостной и горькой: Сережа, посмотрев на подарки, вежливо сказал «спасибо», но интереса к игрушкам не проявлял, а когда бабушка вышла из комнаты, по-взрослому спросил:
— О маме ничего не слышно?
Варвара Ивановна при Сереже не вспоминала о Кире — видимо, опасалась касаться при ребенке самого больного.
За весь вечер Сережа еще только раз напомнил о матери. Отец спросил, в какой школе учится сын.
— В той же, где училась мама…
И посмотрел на бабушку: правильно ли он поступил, ответив так?
— У него две школы, — пришла на помощь бабушка. — Обычная и музыкальная… — И улыбнулась: — Только сольфеджио не любит…
В три часа утра предстояло идти на вокзал. Орлов, уложив сына спать, просидел с тещей до рассвета. Варвара Ивановна рассказывала о городских новостях, лишь бы не говорить о Кире.
— Отца Василевского вчера видела. Ему наши горсоветчики какой-то особый паек предложили, а он отказался: «Не я маршал, а сын…»
Под конец Варвара Ивановна не выдержала, заплакала:
— Неужели погибла?
Орлов молчал.
— Только не женись, Алеша, пока война не кончится… Вдруг она живая… Я тебе Сереженьку поднять помогу.
— Что вы, мама!
Он впервые назвал ее мамой, и Варвара Ивановна заплакала навзрыд.
О том, что впереди у него опасное поручение, Орлов не сказал ни слова.
Орлов ходил по камере, потом вынужден был сесть: у него вдруг закружилась голова, все стало расплываться… Какая-то чертовщина!
Алексей Иванович не знал, что в кофе подмешали порошок, расслаблявший, по мнению немецких врачей, волю.
— Спать так спать, — вслух сказал он и лег.
Через «глазок» за ним наблюдал поручик Астафьев, которому приказали, как только Орлов станет засыпать, немедленно сообщить об этом Власову. «Их превосходительство желают беседовать с задержанным лично и хотят начать разговор неожиданно, врасплох».
— Добрый день, Алексей Иванович!
Перед Орловым стоял человек высокого роста, в полувоенной форме. Первое, что бросилось Орлову в глаза, — на редкость большие круглые очки с толстыми широкими дужками. Казалось, лица у человека не было — очки на широком мясистом носу прикрывали все остальное.
Орлов сразу вспомнил Ялту, санаторий «Аэрофлот», где он несколько лет назад отдыхал с Кирой, не просто отдыхал, а проводил беззаботный, веселый медовый месяц. «Господи, как же там было хорошо!»
— Не узнаешь, Алексей Иванович? А? Может, разговаривать не хочешь? Напрасно…
«Это же Власов! Конечно, он… Тогда он был подполковником. Совершенно верно…»
— Почему не хочу? Хочу! Не каждый день с предателем встречаться приходится…
Дверь распахнулась, унтер-офицер внес кресло, поставил его, смахнул невидимую пыль. Власов сел.
Орлов засмеялся:
— Здорово вымуштрованы!
— Каждый обязан добросовестно выполнять свои обязанности.
— Такие афоризмы записывать надо. На мраморе вырубать. Предатель о добросовестном выполнении обязанностей!
— Это у вас все просто. Предатель, и все. Жизнь сложнее. Никто не знает, сколько я всего передумал, пока этот свой шаг сделал.
— Оправдываетесь?
— Мне оправдываться не в чем и не перед кем.
— Перед Родиной, перед народом…
Власов снял очки, неторопливо протирал стекла. Орлов вспомнил, как в Ялте Власов на пляже, даже купаясь, не снимал очков. Кира шутливо спросила:
«Вы и спите в очках?»
Власов серьезно ответил:
«Привык».
Очки действительно делали его более солидным. Как только Власов оставался без очков, сильнее выпирала тяжелая нижняя челюсть с жирной губой, на широком, скуластом, бугристом лице щурились узенькие подслеповатые глазки почти без ресниц — физиономия незначительного, мелкого человека, любителя выпить.
Власов протер стекла, медленно нацепил очки на мясистый нос, напыщенно произнес:
— Адольф Гитлер, правительство Великой Германии желают России только одного — добра!
— Мерзавец ваш Адольф!
Власов встал:
— Молчать! Я не позволю в моем присутствии оскорблять рейхсканцлера…
— Тогда уйдите.
Власов сел, улыбнулся — под дужками очков собрались крупные морщины.
— Не будем ссориться. Ты и тогда, в Ялте, был кипяток. Помнишь, как на меня набросился за то, что я твоей жене букет преподнес? Я к тебе с серьезным предложением…
— Что вам от меня надо?
— Пойдешь ко мне служить?
— Как это понять — «ко мне»?
— Я организую «Русскую освободительную армию». Должность обещаю хорошую. Ты мне еще в Ялте понравился. Хочу тебя от смерти спасти…
— Идите к черту!
Власов подошел к двери, открыл. Чья-то рука подала ему папку.
— Не торопись. Еще поговорим. Посмотри.
Подал Орлову папку.
— Лучше смотри.
Орлов ждал чего угодно, но только не то, что он увидел, — перед ним был его портрет в немецкой форме.
— Ну как? Неплохо? Дальше смотри.
Под вторым снимком стояла подпись: «Советский офицер Алексей Орлов беседует с генералом Трухиным».
Власов победоносно смотрел на Орлова:
— Что скажешь? Еще смотри…
Орлов вслух прочел подпись под третьим снимком:
«Алексей Орлов после принятия присяги вождю всех освободительных армий мира Адольфу Гитлеру беседует с генералом Власовым. «Я отдам все мои силы для борьбы с коммунизмом», — заявил этот храбрый русский офицер».
— Ну?
— Хорошие мастера… Сами разжились или Кальтенбруннер подкинул? А что это? Еще?
— Читай, читай!
В конверте лежала листовка «Русским солдатам»: «Я, русский офицер Орлов, обращаюсь к вам, друзья, со словами правды…»
— Клинч умер бы от зависти.
Власов настороженно посмотрел на Орлова:
— Какой Клинч?
— Художник есть такой. Специалист по фотомонтажам. Часто в «Крокодиле» печатается. Так вот он, посмотрев эти шедевры, умер бы от зависти. Ловко, сволочи, делаете.
— Сообразил, Алексей Иванович, что к чему? Ты теперь для большевиков человек конченый, обратного выхода у тебя нет, если даже убежишь, что абсолютно исключено, да и советские повесят тебя на первой осине. Выбирай: или ко мне, или в могилу.
— Расстреляете или как? Может, живым сожжете?
— Что-нибудь придумаем. А если ко мне — обещаю генеральское звание. Помнишь в Ялте начальника санатория Мальцева? Он здесь — генерал-майор, а в Совдепии выше подполковника не вырос.
— У него заслуг много. Бургомистром Ялты был, тысячи людей на тот свет отправил.
— К сожалению, иногда приходится быть жестоким. Ну, Алексей Иванович, по рукам? Жалованье хорошее, жить будешь роскошно…
После Орлов так и не смог понять, почему именно в этот момент его охватила такая лютая ненависть к Власову, к этому большеротому очкастому человеку, деловито предлагавшему изменить Родине, что он вскочил, вцепился в верхние карманы френча испуганно отшатнувшегося Власова и выкрикнул:
— Сволочь! Предатель! Морда поганая!..
Вбежали поручик Астафьев и унтер-офицер, схватили Орлова за руки, надели наручники. Потом вошел высокий полковник с бородой. Власов, брызжа слюной, орал:
— Вниз! Не давать ни пить, ни жрать!..
У входа в подвал Астафьев предупредил:
— Осторожно, ваше благородие! Тут шесть ступенек, одна вся развалилась. Я тут недавно чуть себе шею не свернул. И света нет. Комендант экономит. Ну вот и пришли.
Щелкнул выключателем. Орлов осмотрелся — подвал как подвал. На грязных стенах трубы, провода. В углу куча угольных брикетов. Где-то капает вода. Пахнет канализацией.
— А теперь, ваше благородие, пожалуйста, сюда.
Астафьев снял замок, отодвинул засов — открылась узенькая дверь.
— Тут, конечно, не отель «Адлон» на Унтер ден Линден, но жить можно. Крыс нет, недавно морили. Проходите, пожалуйста. Располагайтесь.
В низенькой темной конуре нет ничего, кроме тряпья на полу.
Орлов, согнувшись, пролез в дверку. Астафьев задвинул засов, звякнул замком, все так же вежливо сообщил:
— Беспокоить не будем, поскольку нет оснований — есть и пить подавать запрещено. Все удобства в углу. Будьте здоровы.
Щелкнул выключатель.
Высокий полковник с бородой поднял с пола поддельные фотоснимки Орлова, подал их Власову.
— Ну, что будем делать с Орловым, господин Никандров? Отдать Эриху Рике? Пусть потрошит? Никандров ответил не сразу.
— А что толку? Рике его сразу ухайдакает, а нам Орлов нужен живой. Он, Андрей Андреевич, много знает. Мы должны заставить его заговорить.
— Не заговорит.
— Я попробую…
— Попытайтесь. Если что-нибудь расскажет, немедленно поставьте меня в известность.
— Где вы будете?
— Там…
«Там» — это означало у Адели Белинберг.
Власов собирается жениться
После неудачного визита к рейхсфюреру СС Штрикфельд в начале августа принес милому другу айнвейзунг — путевку.
— Отдохните… Это в Рудольгинге, недалеко от Зальцбурга. Место прелестное. Санаторий уютный, для выздоравливающих солдат…
Услышав про солдат, Власов закапризничал:
— Не поеду! И не уговаривайте. Мне и здесь неплохо.
Штрикфельд показал свою путевку.
— И вы едете?
— Куда иголка, туда и нитка. — Штрикфельд любил иногда щегольнуть знанием русских пословиц. — Туда, возможно, заглянет и герр Крегер… Кстати, директриса там Адель Белинберг. Молода, красива, умна, обворожительна. Клянусь, вы от нее будете без ума. Дополнительно: она вдова. Супруг, группенфюрер СС, убит под Краснодаром. Детей нет…
— Группенфюрер — это в переводе на общевойсковой генерал-лейтенант?
— Совершенно верно. Вы с покойным Белинбергом в одном звании. — Штрикфельд улыбнулся: — Белинбергу, увы, звания не повысят, а вас ждет впереди многое. Для Адели вы… Ну, едем?
Штрикфельд знал, что в жизни Власова женщины всегда играли большую роль. В родном селе Ломакине девушки его недолюбливали. Был он некрасив — долговязый, кожа да кости, обильно маслил голову. Приезжая на каникулы из семинарии, Андрюшка без приглашения появлялся на посиделках и, если ему удавалось проводить кого-нибудь домой, быстро, не успев сказать двух слов, лез девушке за пазуху, сразу покрываясь при этом потом.
Парни неоднократно били срамника. Однажды устроили темную и основательно потревожили ему личность.
В последнее перед революцией лето Власову понравилась в соседней деревне Клаша Ванюкова. На третий день знакомства он затащил Клашу в овин. Она вырвалась, исцарапала ухажеру лицо и, как была, в разорванной кофте, прибежала домой. А дома долечивался после лазарета ее брат-солдат, потерявший на фронте ногу.
Вечером односельчане смотрели, как георгиевский кавалер скакал на одной ноге по горнице Власовых, бил костылем Андрюшку, приговаривая: «Я тебе холку собью, жеребячья порода!»
Отец и мать, обещавшие богу сделать сына духовным лицом, с тревогой, наблюдали, что будущего пастыря меньше всего интересует духовная пища, подавай ему побольше женской плоти, причем без особого разбору, — как-то мать чуть не за уши вытащила сына от вдовы трактирщика, грузной пятидесятилетней бабы, младший сын которой был старше ухажера лет на пять…
Поговорка «женится — образумится» не оправдалась. Женившись первый раз на соседке Полине Вороновой, Власов совсем осатанел. Выпив однажды лишнее, он поделился с приятелем: «Не могу с одной бабой жить. Пробовал — не могу». И волочился за любой юбкой.
Летом 1944 года у Власова были сразу три любовницы. Лизка, о которой никто из его штабистов ничего не знал — откуда взялась, сколько лет, на вид ей давали не больше двадцати. Маленькая, чернявенькая, вертлявая, она обожала шампанское и помидоры — могла зараз съесть два килограмма. Ильза Керстень — высокая, красивая, властная женщина, страдавшая непомерным тщеславием: она, не стесняясь, рассказывала всем и каждому, что скоро выйдет за Власова замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— У тебя впереди серьезное поручение, давай съезди к сыну. Двух дней хватит? В крайнем случае можешь три…
От вокзала до дома Орлов не шел, а бежал, прохожие оглядывались на него: «Куда так спешит подполковник?»
Встреча вышла и радостной и горькой: Сережа, посмотрев на подарки, вежливо сказал «спасибо», но интереса к игрушкам не проявлял, а когда бабушка вышла из комнаты, по-взрослому спросил:
— О маме ничего не слышно?
Варвара Ивановна при Сереже не вспоминала о Кире — видимо, опасалась касаться при ребенке самого больного.
За весь вечер Сережа еще только раз напомнил о матери. Отец спросил, в какой школе учится сын.
— В той же, где училась мама…
И посмотрел на бабушку: правильно ли он поступил, ответив так?
— У него две школы, — пришла на помощь бабушка. — Обычная и музыкальная… — И улыбнулась: — Только сольфеджио не любит…
В три часа утра предстояло идти на вокзал. Орлов, уложив сына спать, просидел с тещей до рассвета. Варвара Ивановна рассказывала о городских новостях, лишь бы не говорить о Кире.
— Отца Василевского вчера видела. Ему наши горсоветчики какой-то особый паек предложили, а он отказался: «Не я маршал, а сын…»
Под конец Варвара Ивановна не выдержала, заплакала:
— Неужели погибла?
Орлов молчал.
— Только не женись, Алеша, пока война не кончится… Вдруг она живая… Я тебе Сереженьку поднять помогу.
— Что вы, мама!
Он впервые назвал ее мамой, и Варвара Ивановна заплакала навзрыд.
О том, что впереди у него опасное поручение, Орлов не сказал ни слова.
Орлов ходил по камере, потом вынужден был сесть: у него вдруг закружилась голова, все стало расплываться… Какая-то чертовщина!
Алексей Иванович не знал, что в кофе подмешали порошок, расслаблявший, по мнению немецких врачей, волю.
— Спать так спать, — вслух сказал он и лег.
Через «глазок» за ним наблюдал поручик Астафьев, которому приказали, как только Орлов станет засыпать, немедленно сообщить об этом Власову. «Их превосходительство желают беседовать с задержанным лично и хотят начать разговор неожиданно, врасплох».
— Добрый день, Алексей Иванович!
Перед Орловым стоял человек высокого роста, в полувоенной форме. Первое, что бросилось Орлову в глаза, — на редкость большие круглые очки с толстыми широкими дужками. Казалось, лица у человека не было — очки на широком мясистом носу прикрывали все остальное.
Орлов сразу вспомнил Ялту, санаторий «Аэрофлот», где он несколько лет назад отдыхал с Кирой, не просто отдыхал, а проводил беззаботный, веселый медовый месяц. «Господи, как же там было хорошо!»
— Не узнаешь, Алексей Иванович? А? Может, разговаривать не хочешь? Напрасно…
«Это же Власов! Конечно, он… Тогда он был подполковником. Совершенно верно…»
— Почему не хочу? Хочу! Не каждый день с предателем встречаться приходится…
Дверь распахнулась, унтер-офицер внес кресло, поставил его, смахнул невидимую пыль. Власов сел.
Орлов засмеялся:
— Здорово вымуштрованы!
— Каждый обязан добросовестно выполнять свои обязанности.
— Такие афоризмы записывать надо. На мраморе вырубать. Предатель о добросовестном выполнении обязанностей!
— Это у вас все просто. Предатель, и все. Жизнь сложнее. Никто не знает, сколько я всего передумал, пока этот свой шаг сделал.
— Оправдываетесь?
— Мне оправдываться не в чем и не перед кем.
— Перед Родиной, перед народом…
Власов снял очки, неторопливо протирал стекла. Орлов вспомнил, как в Ялте Власов на пляже, даже купаясь, не снимал очков. Кира шутливо спросила:
«Вы и спите в очках?»
Власов серьезно ответил:
«Привык».
Очки действительно делали его более солидным. Как только Власов оставался без очков, сильнее выпирала тяжелая нижняя челюсть с жирной губой, на широком, скуластом, бугристом лице щурились узенькие подслеповатые глазки почти без ресниц — физиономия незначительного, мелкого человека, любителя выпить.
Власов протер стекла, медленно нацепил очки на мясистый нос, напыщенно произнес:
— Адольф Гитлер, правительство Великой Германии желают России только одного — добра!
— Мерзавец ваш Адольф!
Власов встал:
— Молчать! Я не позволю в моем присутствии оскорблять рейхсканцлера…
— Тогда уйдите.
Власов сел, улыбнулся — под дужками очков собрались крупные морщины.
— Не будем ссориться. Ты и тогда, в Ялте, был кипяток. Помнишь, как на меня набросился за то, что я твоей жене букет преподнес? Я к тебе с серьезным предложением…
— Что вам от меня надо?
— Пойдешь ко мне служить?
— Как это понять — «ко мне»?
— Я организую «Русскую освободительную армию». Должность обещаю хорошую. Ты мне еще в Ялте понравился. Хочу тебя от смерти спасти…
— Идите к черту!
Власов подошел к двери, открыл. Чья-то рука подала ему папку.
— Не торопись. Еще поговорим. Посмотри.
Подал Орлову папку.
— Лучше смотри.
Орлов ждал чего угодно, но только не то, что он увидел, — перед ним был его портрет в немецкой форме.
— Ну как? Неплохо? Дальше смотри.
Под вторым снимком стояла подпись: «Советский офицер Алексей Орлов беседует с генералом Трухиным».
Власов победоносно смотрел на Орлова:
— Что скажешь? Еще смотри…
Орлов вслух прочел подпись под третьим снимком:
«Алексей Орлов после принятия присяги вождю всех освободительных армий мира Адольфу Гитлеру беседует с генералом Власовым. «Я отдам все мои силы для борьбы с коммунизмом», — заявил этот храбрый русский офицер».
— Ну?
— Хорошие мастера… Сами разжились или Кальтенбруннер подкинул? А что это? Еще?
— Читай, читай!
В конверте лежала листовка «Русским солдатам»: «Я, русский офицер Орлов, обращаюсь к вам, друзья, со словами правды…»
— Клинч умер бы от зависти.
Власов настороженно посмотрел на Орлова:
— Какой Клинч?
— Художник есть такой. Специалист по фотомонтажам. Часто в «Крокодиле» печатается. Так вот он, посмотрев эти шедевры, умер бы от зависти. Ловко, сволочи, делаете.
— Сообразил, Алексей Иванович, что к чему? Ты теперь для большевиков человек конченый, обратного выхода у тебя нет, если даже убежишь, что абсолютно исключено, да и советские повесят тебя на первой осине. Выбирай: или ко мне, или в могилу.
— Расстреляете или как? Может, живым сожжете?
— Что-нибудь придумаем. А если ко мне — обещаю генеральское звание. Помнишь в Ялте начальника санатория Мальцева? Он здесь — генерал-майор, а в Совдепии выше подполковника не вырос.
— У него заслуг много. Бургомистром Ялты был, тысячи людей на тот свет отправил.
— К сожалению, иногда приходится быть жестоким. Ну, Алексей Иванович, по рукам? Жалованье хорошее, жить будешь роскошно…
После Орлов так и не смог понять, почему именно в этот момент его охватила такая лютая ненависть к Власову, к этому большеротому очкастому человеку, деловито предлагавшему изменить Родине, что он вскочил, вцепился в верхние карманы френча испуганно отшатнувшегося Власова и выкрикнул:
— Сволочь! Предатель! Морда поганая!..
Вбежали поручик Астафьев и унтер-офицер, схватили Орлова за руки, надели наручники. Потом вошел высокий полковник с бородой. Власов, брызжа слюной, орал:
— Вниз! Не давать ни пить, ни жрать!..
У входа в подвал Астафьев предупредил:
— Осторожно, ваше благородие! Тут шесть ступенек, одна вся развалилась. Я тут недавно чуть себе шею не свернул. И света нет. Комендант экономит. Ну вот и пришли.
Щелкнул выключателем. Орлов осмотрелся — подвал как подвал. На грязных стенах трубы, провода. В углу куча угольных брикетов. Где-то капает вода. Пахнет канализацией.
— А теперь, ваше благородие, пожалуйста, сюда.
Астафьев снял замок, отодвинул засов — открылась узенькая дверь.
— Тут, конечно, не отель «Адлон» на Унтер ден Линден, но жить можно. Крыс нет, недавно морили. Проходите, пожалуйста. Располагайтесь.
В низенькой темной конуре нет ничего, кроме тряпья на полу.
Орлов, согнувшись, пролез в дверку. Астафьев задвинул засов, звякнул замком, все так же вежливо сообщил:
— Беспокоить не будем, поскольку нет оснований — есть и пить подавать запрещено. Все удобства в углу. Будьте здоровы.
Щелкнул выключатель.
Высокий полковник с бородой поднял с пола поддельные фотоснимки Орлова, подал их Власову.
— Ну, что будем делать с Орловым, господин Никандров? Отдать Эриху Рике? Пусть потрошит? Никандров ответил не сразу.
— А что толку? Рике его сразу ухайдакает, а нам Орлов нужен живой. Он, Андрей Андреевич, много знает. Мы должны заставить его заговорить.
— Не заговорит.
— Я попробую…
— Попытайтесь. Если что-нибудь расскажет, немедленно поставьте меня в известность.
— Где вы будете?
— Там…
«Там» — это означало у Адели Белинберг.
Власов собирается жениться
После неудачного визита к рейхсфюреру СС Штрикфельд в начале августа принес милому другу айнвейзунг — путевку.
— Отдохните… Это в Рудольгинге, недалеко от Зальцбурга. Место прелестное. Санаторий уютный, для выздоравливающих солдат…
Услышав про солдат, Власов закапризничал:
— Не поеду! И не уговаривайте. Мне и здесь неплохо.
Штрикфельд показал свою путевку.
— И вы едете?
— Куда иголка, туда и нитка. — Штрикфельд любил иногда щегольнуть знанием русских пословиц. — Туда, возможно, заглянет и герр Крегер… Кстати, директриса там Адель Белинберг. Молода, красива, умна, обворожительна. Клянусь, вы от нее будете без ума. Дополнительно: она вдова. Супруг, группенфюрер СС, убит под Краснодаром. Детей нет…
— Группенфюрер — это в переводе на общевойсковой генерал-лейтенант?
— Совершенно верно. Вы с покойным Белинбергом в одном звании. — Штрикфельд улыбнулся: — Белинбергу, увы, звания не повысят, а вас ждет впереди многое. Для Адели вы… Ну, едем?
Штрикфельд знал, что в жизни Власова женщины всегда играли большую роль. В родном селе Ломакине девушки его недолюбливали. Был он некрасив — долговязый, кожа да кости, обильно маслил голову. Приезжая на каникулы из семинарии, Андрюшка без приглашения появлялся на посиделках и, если ему удавалось проводить кого-нибудь домой, быстро, не успев сказать двух слов, лез девушке за пазуху, сразу покрываясь при этом потом.
Парни неоднократно били срамника. Однажды устроили темную и основательно потревожили ему личность.
В последнее перед революцией лето Власову понравилась в соседней деревне Клаша Ванюкова. На третий день знакомства он затащил Клашу в овин. Она вырвалась, исцарапала ухажеру лицо и, как была, в разорванной кофте, прибежала домой. А дома долечивался после лазарета ее брат-солдат, потерявший на фронте ногу.
Вечером односельчане смотрели, как георгиевский кавалер скакал на одной ноге по горнице Власовых, бил костылем Андрюшку, приговаривая: «Я тебе холку собью, жеребячья порода!»
Отец и мать, обещавшие богу сделать сына духовным лицом, с тревогой, наблюдали, что будущего пастыря меньше всего интересует духовная пища, подавай ему побольше женской плоти, причем без особого разбору, — как-то мать чуть не за уши вытащила сына от вдовы трактирщика, грузной пятидесятилетней бабы, младший сын которой был старше ухажера лет на пять…
Поговорка «женится — образумится» не оправдалась. Женившись первый раз на соседке Полине Вороновой, Власов совсем осатанел. Выпив однажды лишнее, он поделился с приятелем: «Не могу с одной бабой жить. Пробовал — не могу». И волочился за любой юбкой.
Летом 1944 года у Власова были сразу три любовницы. Лизка, о которой никто из его штабистов ничего не знал — откуда взялась, сколько лет, на вид ей давали не больше двадцати. Маленькая, чернявенькая, вертлявая, она обожала шампанское и помидоры — могла зараз съесть два килограмма. Ильза Керстень — высокая, красивая, властная женщина, страдавшая непомерным тщеславием: она, не стесняясь, рассказывала всем и каждому, что скоро выйдет за Власова замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81