— Я тоже. Но я уж присягнул. Соглашение подписал.
На том и расстались.
Состоялась встреча с генералом Туркулом, руководителем «Русского национального союза участников первой мировой войны». Туркула и царского генерала Крейтера привез в своей машине оберфюрер СС Крегер. Всем, кто наблюдал их приезд, показалось, что Крегер слегка подтолкнул стариков, когда они, выйдя из машины, начали озираться: «Куда это нас привезли?» Генералы полистали «предварительные условия» и согласились вступить в объединенный комитет.
— Мне все равно, — заявил Туркул. — По-моему, из этой затеи что-то все-таки выйдет.
Председатель «Украинской рады» Шандрюк потребовал, чтобы Власов к нему приехал сам. Власов сначала было заартачился: «Если каждый будет меня требовать! Подумаешь, Шандрюк! Кто это знает, кроме кабатчика?» Но на Власова прикрикнул Майкопский, пришлось отправиться с Крегером к Шандрюку. Видно у Шандрюка были в главном управлении имперской безопасности покровители — он принял председателя «Русского комитета» чуть не в исподнем. Выслушал и, лениво позевывая, произнес:
— Вы, господа, как-нибудь уж без меня чего-то организуйте. Я нисколечко не заинтересован.
Жиленков в сопровождении своего приятеля оберфюрера СС Далькена ездил в пригород Берлина к Бандере. Кроме конфуза, ничего не получилось. Бандера наорал: «Москали! Пошли к…» Послал очень далеко, но Далькен пригрозил пожаловаться Бергеру, и Бандера стал учтивее, прекратил материться, но согласия вступить в объединенный комитет не дал: «Обманете, знаю я вас…»
Министерство восточных провинций, у которого дел стало совсем мало, пригрело «грузинский комитет» во главе с Кедия. Власов беседовал с Кедия, не сошлись на пунктах будущих взаимоотношений между Грузией и Россией.
Отказался сотрудничать и «президент» Туркестана Каюм-хан. Разговаривал высокомерно, заносчиво. «Мы будем самостоятельным государством. С Россией ничего общего иметь не желаю!»
Майкопский взамен Каюм-хана подсунул хана Помудского. Хан согласился через пять минут, правда выторговав себе сразу «персональную зарплату». О Каюм-хане он заявил: «Напрасно вы к этому дерьму ездили. Авантюрист, убийца, продаст за дыню…»
Мне давно нужно было побывать на курсах пропагандистов «РОА». Они находились в Добендорфе, в сорока километрах южнее Берлина. Немцы помогли Власову создать курсы пропагандистов еще в начале 1943 года. Это произошло по указанию Гиммлера. Рейхсфюрер СС пошел на это из деловых соображений. Большинство курсантов по окончании курсов направлялись в остлегионы, в лагери военнопленных, в бараки острабочих. Пусть не все выпускники выполняли свои обязанности в соответствии с присягой — некоторых из них, замеченных в «нелояльном отношении» к Великой Германии, отправляли в Аушвиц, Майданек или просто расстреливали, — но какая-то часть выпускников вела пропаганду. Для Гиммлера особенно важно было, чтобы перед советскими людьми с гитлеровской пропагандой выступали их соотечественники.
Подбирая курсантов, мне удалось определить туда и своих парней — я не имел права оставлять без внимания «пропагандистские кадры».
И теперь мне необходимо было посетить курсы самому.
Мне повезло: Власов, Жиленков и еще несколько «чинов» штаба решили «нанести визит» по случаю очередного выпуска. Я поехал с ними.
Вышла неувязка — довольно частое явление в штабе «РОА». Начальство прибыло в Добендорф, а курсанты еще не вернулись с экскурсии.
В каком-то зажиточном имении по недосмотру бургомистра и экскурсовода курсанты столкнулись с русскими девушками. Девчата, узнав, кто к ним пожаловал, одного гостя «нечаянно» спихнули в отстойник с навозной жижей, а когда курсанты попытались заговорить с землячками, те оказались «глухонемыми».
В ожидании курсантов рассерженное начальство отправилось завтракать к немецкому коменданту курсов, а я, сказав, что не голоден, пошел побродить по территории.
Раньше здесь, в семи бараках, обнесенных колючей проволокой, жили английские военнопленные. Бараки так и остались, только подальше отнесли отхожие места да прибавили еще один ряд проволоки, усилили наружное освещение.
Новее других зданий выглядела комендатура — домик немецкого коменданта.
За последним бараком я увидел низко над землей продолговатую крышу и, решив, что это, вероятно, овощехранилище или теплица, близко не подошел, но вдруг услышал, как меня позвали:
— Господин офицер!
Через зарешеченное окно «овощехранилища» на меня смотрел бледный, обросший бородой человек.
— Господин офицер, закурить не найдется?
Я подал сигарету, потом добавил еще одну.
— Спасибо. И огоньку…
Приняв коробку спичек, арестованный закурил и торопливо спросил:
— Может, оставите штучек пять?
— Оставьте весь коробок.
— Большое спасибо. Вовек не забуду.
— Кто вы? Как ваша фамилия?
— Ларионов Александр. Спасибо, товарищ… Я не имел права забывать, кто я такой, я не имел права на бесполезный риск.
Мне было жаль этого парня — у него были хорошие, смелые глаза, но я счел необходимым «возмутиться»:
— Какой я тебе «товарищ»? — И добавил то, что обычно говорили в подобных случаях власовцы: — Товарищи на фонарях висят!
Глаза у парня стали злые, он обложил меня. Как мне хотелось пожать его руку!
Ко мне подошел толстый, обрюзгший обершарфюрер в смятом, грязном мундире. Багровый нос, весь в синих прожилках — старик, видимо, немало времени провел в пивных. Сбоку у него висел парабеллум. К моему удивлению, он сказал по-русски, без акцента:
— У нас, ваше благородие, с арестованными разговаривать строго запрещено!
Я отошел. А парень все выкрикивал что-то. Слов я уже не разбирал.
Во двор въезжали грузовики с курсантами.
Вскоре началась церемония принятия присяги. Ее читал Жиленков. Курсанты хором повторяли:
— Клянусь верой и правдой служить Великой Германии, ее верховному вождю, главнокомандующему всех освободительных армий Адольфу Гитлеру…
По очереди подходили, расписывались и получали удостоверение об окончании курсов. Некоторым выдавали справки, что они по совместительству являются корреспондентами «Добровольца».
В заключение перед строем появился Власов. Он протер свои огромные, с толстыми дужками очки, сложил на животе руки и начал речь:
— Господа пропагандисты, вы прослушали цикл в высшей степени полезных лекций… — Он разжал кулак, заглянул в бумажку и продолжал: — Лекций, которых вы нигде не могли бы услышать: «Учение о России», «Большевики — виновники войны», «История союза Германии и России», «Марксизм — главный враг», «Марксизм и еврейство». Я поздравляю вас с приобретением новых, богатых знаний, которые вам очень помогут в вашей дальнейшей жизни…
Я смотрел на неподвижно стоявших пропагандистов и корреспондентов. Вот правофланговый — верзила почти двухметрового роста. Рыжие волосы, еле заметные белесые брови, кабаньи глазки, сжатые кулаки — полупудовые гири. Лицо каменное — ничего на нем не прочесть.
Его фамилия Никонов. Я видел его личное дело: «Работал до войны грузчиком, потом продавцом в мясном магазине, проворовался, был осужден на пять лет…»
Рядом с ним высокий, худой, с длинной шеей и острым птичьим носом —
Филиппов, бывший флейтист джаза. Не моргая, как сова, он смотрел круглыми глазами на Власова. И у него богатое прошлое — перед самой войной был осужден за изнасилование, наказание отбывал в исправительном лагере.
Вот еще один. Когда выкликнули: «Рута!» — он вышел не сразу, испуганно заморгал. У него наверняка липовые документы. Совсем молодой, лет двадцати пяти. По документам он учитель. Что-то не верится…
А вот и мой Кочнев. Он такой же Кочнев, как и я Никандров. Он только раз посмотрел на меня — равнодушно, как на всех. Молодец, товарищ Зименков!
А Власов говорил и говорил:
— Я давно решил — буду бить большевиков! Буду мстить коммунистам! Пока не свалю советский режим — не успокоюсь!
Пусть выкладывает «Мою программу». Слышали не один раз. Это он у Гитлера спер. У того «Моя борьба»! У этого «Моя программа»! Она не сложна, его программа, эсеро-меньшевистская смесь. Легко укладывается в пять слов: «Россия без коммунистов и Советов!» А он все жует и жует.
«Их благородие», «высокоблагородие» и даже «их превосходительство» делают вид, что слушают, а самим до чертиков надоела нудная речь. Жиленков что-то шепнул Трухину, в карих глазках «великой Федоры» промелькнула на мгновение улыбка.
В строю не улыбнешься! Так потом «вмажут», позабудешь, какое тебе звание присвоили — прапорщик, подпоручик или поручик.
Я смотрел на бывшего адвоката Хохлова. Устал слушать, на морде разлита скука, но не шелохнется. Чему тебя учили в университете? Кто, кто вытряс из тебя совесть? Или ее у тебя никогда не было? А ведь у тебя, прохвоста, на родине отец и мать, хорошие люди, жена и пятилетний сынишка. Наверно, получили извещение: «Пропал без вести» — или по оплошности писаря — «похоронку»: «Пал смертью храбрых в боях за Советскую Родину». Плакали по тебе навзрыд, особенно мать. Приходили домой товарищи, помогали чем могли — обеспечили топливом, подкинули продуктов, мальчишку взяли в детский сад.
А ты живой! Добровольно сдался в плен! Врал на допросах, взваливал небылицы даже на родителей: «Раскулачили». А отец твой в начале коллективизации пришел в райком, попросил: «Пошлите в деревню!» Ты валялся на коленях перед гитлеровцами, скулил: «Яне виноват! Насильно вовлекли в комсомол!»
Во втором ряду Одинцов… Ты меня не знаешь, товарищ Одинцов. В Цитенхорстском лагере с тобой разговаривал неизвестный тебе полковник. Сначала ты подумал, что имеешь дело с провокатором, потом поверил и чуть не заплакал от радости, что неожиданно рядом оказался свой, настоящий советский храбрый парень. Мы тебе верим, товарищ Одинцов! Завтра ты поступишь в распоряжение майора Гая, начальника отделения агентурной разведки штаба Власова. Есть возможность развернуться. Через твои руки пройдут подлецы, которых собираются засылать к нашим…
— Желаю успеха, господа!
Наконец-то Власов выложил все! Сейчас комендант на ломаном русском языке спросит, у кого есть вопросы. Два заранее подготовленных курсанта спросят о мелочах, не заслуживающих внимания, а Власов нудно будет отвечать… Так и есть:
— Госпота офицеры, кто будет иметь фопрос?
— Разрешите, господин комендант…
— Пожалюста, господин Хохлоф… О чем ты спросишь, бывший адвокат? Какой вопросец тебе поручили задать?
— Господин командующий, генерал-лейтенант Власов, разрешите спросить, имеют ли основание слухи о том, что наш дорогой фюрер Адольф Гитлер нездоров?
Я смотрю на коменданта: он счастлив, это он подготовил вопрос. Власов задвигал челюстями, приготовился отвечать, но комендант перехватил инициативу:
— Господин Власоф, на этот фопрос ответ буду иметь я. Спасипо за фашу запоту о здоровий фюрера! Эти слюхи есть неоснофателен. Наш фюрер жиф и здороф. Хайль Хитлер!
Строй не совсем дружно, но в общем довольно зычно отвечает:
— Хайль Гитлер!
Хорошо отрепетировали, ничего не скажешь.
— Кто еще будет иметь фопрос?
— Разрешите…
Зачем ты согласился, товарищ Одинцов! Тебе же советовали ничем не выделяться. Наверное, не было выхода? Интересно, о чем ты спросишь?
— Можно ли будет после победы над нашими врагами остаться на постоянное жительство в Германии?
Власов, видимо, о вопросе предупрежден, отвечает складно и даже, к великой радости всех, кратко:
— Такая льгота будет предоставлена имперским правительством для особо отличившихся и награжденных…
И вдруг раздались выстрелы! Власов сдернул очки, завертел головой. К нему подскочил Хитрово, комендант его личной охраны, — в руках парабеллум, на лице решительность.
Еще выстрелы. Они доносились из «овощехранилища».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81