А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении." Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделает в своих записях примечание: не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующего их в братство равных духовных достоинств...
Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.
В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.
Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.
Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.
Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.
Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками. Когда они беседовали о том, кто же будет первенствовать на Соборе, отец Исидор, принесший им в этот момент поднос с чайной посудой, заметил: "А Божия Матерь, вот кто будет первой. Так председательское место и оставить незанятым. Оно будет для Божией Матери."
Мысль об объединении церквей никогда не покидала отца Исидора. "Все мы дети Матери одной и не можем не видеть Её страданий, - со скорбью в голосе говорил он. - А ведь всё - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы кафолики, они - католики." Идея эта настолько сильно его беспокоила, что он написал даже письма по данному поводу Александру Третьему, Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, присовокупив богослужебные книги и составленную писателем Николаем Васильевичем Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор.
Даже за несколько дней до кончины своей, почти лишенный сил, Старец все ещё исповедовал, размягчая души своим духовным взором, согревая их, успокаивая. Один из монахов рассказывал как они беседовали: "Он взял меня за руку и посмотрел в глаза... Мне казалось, он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: "Ну, мир тебе Миша."
Похожий ореол высшей святости, начиная с Х111 века, окружал и нищенствующих монахов в Западной Европе, только ордена иноческие состояли там из воинства Христова под началом Святого Престола Папы Римского. По требованию их "верховного главнокомандующего" они брались за любое дело: живя среди мирян, проповедовали, исповедовали, причащали, убеждали и переубеждали. Немало братьев странствовало пешком от Балтийского мора до Средиземного, как бы шли по стопам апостолов в отречении от всех мирских прелестей, отвергали подаяние деньгами и, неустанно занимаясь спасением душ человеческих из когтей Сатаны, будоражили заснувшую людскую совесть.
В ту давнюю пору готовность нищенствующих монахов придти на помощь людям располагала к ним, содействовала возрождению сильно пошатнувшейся христианской веры и мешала вспыхивать повсюду народным восстаниям против лихоимства церковников. Представители всех сословий видели в первых монахах из орденов святого Доминика и святого Франциска олицетворение своих духовных стремлений. "Милиция Христа" вместе с "Братьями и Сестрами Покаяния" привлекали в свои ряды ревностных мирян, искавших у монахов защиты и желавших пользоваться плодами их широкого влияния в народе. Горячность, эмоциональность их смелых проповедей привлекали массу людей к ним чаще, чем к белому духовенству.
Со временем монашеские ордена в Западной Европе стали составлять не только армию Папы Римского, но и его тайную полицию по борьбе с ересью. Доминиканцы и францисканцы разделили сомнительную честь сформировать костяк следователей и палачей Святейшей Инквизиции. Действовать же они начали, когда всю Северную Италию, а затем и Германию охватила массовая лихорадка раскаяния. Люди повсюду ходили в церковных процессиях, в отчаянии прося Бога о милосердии к ним, безжалостно бичевали себя плетьми, ростовщики и воры возвращали незаконно нажитое ими, преступники признавались в совершенных преступлениях. Все это продолжалось до тех пор, пока псы Господни доминиканцы не признали флагеллантов еретиками...
А сейчас окинем ещё раз мысленным взором веков минувших череду, заглянем в свою генетическую память и просто кое-что поскребем там в дальних и ближних закутках.
Много кровушки выпускает из Руси нашествие конников Золотой Орды, большой переполох оно вносит во враждующие между собой удельные княжества, но вышней волею небес монастырям все же удается себя сохранить. Укрывшись за высокими стенами, иноки вымаливают у Всевышнего спасения отечества, рисуют иконы, составляют летописную хронику, прячут от алчущего взгляда не званных пришельцев православные реликвии. Они по-прежнему стараются уверовать и в свою собственную святость благотворных подвижников на ниве Господней, хотя, в массе своей далеко не святые: тайно нарушают и обет монашества, что случается у них как бы без злого умысла задеть умудренное, нравственно безупречное православие.
Стоит ли кривить душой и томно опускать глаза, дабы не замечать нечто выходящее за рамки приукрашенных реалий истории? Да, грехи и пороки забредают на лампадный огонек в монастырские кельи, однако творимое коронованными полицейскими надзирателями затмевает все мыслимые и немыслимые непотребства. По искони же заведенному правилу, постыдные злодейства помазанников Божиих неизменно прикрываются высшими интересами государства.
Когда Иоанн Четвертый, предводя толпою своих опричников-телохранителей является в Успенский собор Кремля и подходит к митрополиту Московскому Филиппу за благословением, то при людях слышит от него нечто совсем неожиданное:
- Не узнаю царя русского! Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы христианские цари так терзали собственную. Державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям. В России их нет! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Но есть Судья Всевышний наш и твой! Как предстанешь на суд, обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их мучений, даже камни под твоими ногами вопиять станут против тебя. Государь, я говорю как пастырь душ , который боится только одного Бога. Ни ты мне не страшен, ни смерть не страшна. Так лучше уж принять смерть и мучения, нежели иметь митрополию при твоих мучительствах и беззакониях...
Откуда ж взялся этот взбунтовавшийся против владыки земного митрополит Филипп? В миру до пострижения в монахи - Федор Колычев из новгородцев, до принятия сана митрополита - игумен Соловецкого монастыря. Царь Иоанн заточает его в монастырские застенки, но задумывается: сжечь ли мерзавца на костре или зашить в шкуру медвежью и бросить голодным псам на съедение. Опасаясь народных волнений, решает несколько обождать и приказывает содрать кожу со всех родственников Филиппа, доставить их головы на подносе ему в камеру. Не пасует-таки царь перед страхом Господним, бросает митрополита заживо в тайник-могильник Тверского монастыря, где его и убивает монах-опричник.
Монастырь в Александровской слободе недалеко от Москвы пользуется в ту пору опекой Ивана Грозного, служит лагерем для его охранных отрядов. Опричники там облачены в одежду нищенствующих монахов, под нею - меховые тужурки из куницы и соболя, у каждого в руке длинный железный посох с острым наконечником, под рясой на ремне - нож. Блаженные братья во Христе уже в четыре утра стоят смиренно вместе с царем в храме и часами поют молитвы. Потом гуртом идут в трапезную насыщаться пищей земной и слушать поучения царя-игумена в духе евангельской любви к ближнему. В это время внизу в подвалах одни арестанты мучаются под пыткой, другие гадают, будет ли день грядущий последним в их проклятой Богом жизни. Вечерами пронзительные вопли вздернутых на дыбу заглушаются пьяными воплями товарищей по гульбе, блуду и молитве. Оргия буйствующей плоти свершается тут же у настенных ликов святых...
Веками Русская Православная Церковь собирает, теряет и вновь обретает материальные ценности для своих духовных нужд. Что-то перепадает монашеской братии, но редко кто из иноков может похвастаться солидным брюшком. Отдельные дома Божии держатся уверенно благодаря щедрым дарам царским да боярским, монахи в них не чуждаются и праздной жизни. Гораздо же чаще встречаются в российской глубинке богоспасаемые обители, где даже не мечтают о больших подаяниях, где сами на жизнь праведным трудом зарабатывают. В убежищах оных разорившиеся крестьяне и беглые каторжане смиряют свою гордыню, удаляют от себя страсти, всячески во всем себя ограничивают. У таких затворников одинаковые пища, одежда, распорядок рабочего дня и про "моё" или "твоё" нет нужды говорить.
После преподобного Сергия Радонежского, положившего начало пустынножительству, отшельничество становится настолько естественной формой бытия, что даже задаются вопросом: "Не монах ли, в сущности своей, русский человек, коли способен так легко избрать для себя уединение от мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.
В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.
Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.
Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.
Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.
Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками. Когда они беседовали о том, кто же будет первенствовать на Соборе, отец Исидор, принесший им в этот момент поднос с чайной посудой, заметил: "А Божия Матерь, вот кто будет первой. Так председательское место и оставить незанятым. Оно будет для Божией Матери."
Мысль об объединении церквей никогда не покидала отца Исидора. "Все мы дети Матери одной и не можем не видеть Её страданий, - со скорбью в голосе говорил он. - А ведь всё - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы кафолики, они - католики." Идея эта настолько сильно его беспокоила, что он написал даже письма по данному поводу Александру Третьему, Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, присовокупив богослужебные книги и составленную писателем Николаем Васильевичем Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор.
Даже за несколько дней до кончины своей, почти лишенный сил, Старец все ещё исповедовал, размягчая души своим духовным взором, согревая их, успокаивая. Один из монахов рассказывал как они беседовали: "Он взял меня за руку и посмотрел в глаза... Мне казалось, он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: "Ну, мир тебе Миша."
Похожий ореол высшей святости, начиная с Х111 века, окружал и нищенствующих монахов в Западной Европе, только ордена иноческие состояли там из воинства Христова под началом Святого Престола Папы Римского. По требованию их "верховного главнокомандующего" они брались за любое дело: живя среди мирян, проповедовали, исповедовали, причащали, убеждали и переубеждали. Немало братьев странствовало пешком от Балтийского мора до Средиземного, как бы шли по стопам апостолов в отречении от всех мирских прелестей, отвергали подаяние деньгами и, неустанно занимаясь спасением душ человеческих из когтей Сатаны, будоражили заснувшую людскую совесть.
В ту давнюю пору готовность нищенствующих монахов придти на помощь людям располагала к ним, содействовала возрождению сильно пошатнувшейся христианской веры и мешала вспыхивать повсюду народным восстаниям против лихоимства церковников. Представители всех сословий видели в первых монахах из орденов святого Доминика и святого Франциска олицетворение своих духовных стремлений. "Милиция Христа" вместе с "Братьями и Сестрами Покаяния" привлекали в свои ряды ревностных мирян, искавших у монахов защиты и желавших пользоваться плодами их широкого влияния в народе. Горячность, эмоциональность их смелых проповедей привлекали массу людей к ним чаще, чем к белому духовенству.
Со временем монашеские ордена в Западной Европе стали составлять не только армию Папы Римского, но и его тайную полицию по борьбе с ересью. Доминиканцы и францисканцы разделили сомнительную честь сформировать костяк следователей и палачей Святейшей Инквизиции. Действовать же они начали, когда всю Северную Италию, а затем и Германию охватила массовая лихорадка раскаяния. Люди повсюду ходили в церковных процессиях, в отчаянии прося Бога о милосердии к ним, безжалостно бичевали себя плетьми, ростовщики и воры возвращали незаконно нажитое ими, преступники признавались в совершенных преступлениях. Все это продолжалось до тех пор, пока псы Господни доминиканцы не признали флагеллантов еретиками...
А сейчас окинем ещё раз мысленным взором веков минувших череду, заглянем в свою генетическую память и просто кое-что поскребем там в дальних и ближних закутках.
Много кровушки выпускает из Руси нашествие конников Золотой Орды, большой переполох оно вносит во враждующие между собой удельные княжества, но вышней волею небес монастырям все же удается себя сохранить. Укрывшись за высокими стенами, иноки вымаливают у Всевышнего спасения отечества, рисуют иконы, составляют летописную хронику, прячут от алчущего взгляда не званных пришельцев православные реликвии. Они по-прежнему стараются уверовать и в свою собственную святость благотворных подвижников на ниве Господней, хотя, в массе своей далеко не святые: тайно нарушают и обет монашества, что случается у них как бы без злого умысла задеть умудренное, нравственно безупречное православие.
Стоит ли кривить душой и томно опускать глаза, дабы не замечать нечто выходящее за рамки приукрашенных реалий истории? Да, грехи и пороки забредают на лампадный огонек в монастырские кельи, однако творимое коронованными полицейскими надзирателями затмевает все мыслимые и немыслимые непотребства. По искони же заведенному правилу, постыдные злодейства помазанников Божиих неизменно прикрываются высшими интересами государства.
Когда Иоанн Четвертый, предводя толпою своих опричников-телохранителей является в Успенский собор Кремля и подходит к митрополиту Московскому Филиппу за благословением, то при людях слышит от него нечто совсем неожиданное:
- Не узнаю царя русского! Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы христианские цари так терзали собственную. Державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям. В России их нет! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Но есть Судья Всевышний наш и твой! Как предстанешь на суд, обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их мучений, даже камни под твоими ногами вопиять станут против тебя. Государь, я говорю как пастырь душ , который боится только одного Бога. Ни ты мне не страшен, ни смерть не страшна. Так лучше уж принять смерть и мучения, нежели иметь митрополию при твоих мучительствах и беззакониях...
Откуда ж взялся этот взбунтовавшийся против владыки земного митрополит Филипп? В миру до пострижения в монахи - Федор Колычев из новгородцев, до принятия сана митрополита - игумен Соловецкого монастыря. Царь Иоанн заточает его в монастырские застенки, но задумывается: сжечь ли мерзавца на костре или зашить в шкуру медвежью и бросить голодным псам на съедение. Опасаясь народных волнений, решает несколько обождать и приказывает содрать кожу со всех родственников Филиппа, доставить их головы на подносе ему в камеру. Не пасует-таки царь перед страхом Господним, бросает митрополита заживо в тайник-могильник Тверского монастыря, где его и убивает монах-опричник.
Монастырь в Александровской слободе недалеко от Москвы пользуется в ту пору опекой Ивана Грозного, служит лагерем для его охранных отрядов. Опричники там облачены в одежду нищенствующих монахов, под нею - меховые тужурки из куницы и соболя, у каждого в руке длинный железный посох с острым наконечником, под рясой на ремне - нож. Блаженные братья во Христе уже в четыре утра стоят смиренно вместе с царем в храме и часами поют молитвы. Потом гуртом идут в трапезную насыщаться пищей земной и слушать поучения царя-игумена в духе евангельской любви к ближнему. В это время внизу в подвалах одни арестанты мучаются под пыткой, другие гадают, будет ли день грядущий последним в их проклятой Богом жизни. Вечерами пронзительные вопли вздернутых на дыбу заглушаются пьяными воплями товарищей по гульбе, блуду и молитве. Оргия буйствующей плоти свершается тут же у настенных ликов святых...
Веками Русская Православная Церковь собирает, теряет и вновь обретает материальные ценности для своих духовных нужд. Что-то перепадает монашеской братии, но редко кто из иноков может похвастаться солидным брюшком. Отдельные дома Божии держатся уверенно благодаря щедрым дарам царским да боярским, монахи в них не чуждаются и праздной жизни. Гораздо же чаще встречаются в российской глубинке богоспасаемые обители, где даже не мечтают о больших подаяниях, где сами на жизнь праведным трудом зарабатывают. В убежищах оных разорившиеся крестьяне и беглые каторжане смиряют свою гордыню, удаляют от себя страсти, всячески во всем себя ограничивают. У таких затворников одинаковые пища, одежда, распорядок рабочего дня и про "моё" или "твоё" нет нужды говорить.
После преподобного Сергия Радонежского, положившего начало пустынножительству, отшельничество становится настолько естественной формой бытия, что даже задаются вопросом: "Не монах ли, в сущности своей, русский человек, коли способен так легко избрать для себя уединение от мира?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54