Он чутко уловил веяние времени. К нефти, газу, алюминию или к шоу-бизнесу было не пробиться, бывшие партбоссы и комса мертвой хваткой вцепились в открывшиеся кормушки и не допускали к ним самостийных добровольцев. Оставалось одно: недвижимость. Тут открылось вдруг такое поле (кто тебя усеял?), что у Зубкова временами дыханье перехватывало - когда он отщелкивал на калькуляторе семизначные цифири. Друзей у него не было, он избегал этой категории отношений, поэтому подтянул в созданную риэлтерскую контору тех, кого давным-давно завербовал - короче, агентуру. Людишки были разные, чего общего у Голощапова с Ваней Хлюпиком? но было, было общее: он сам, Геннадий Павлович Зубков, был для них всех этим общим. Можно сказать, солнцем он был для них, "пароходом и человеком", локомотивом и рогом изобилия. Одна лишь секретарша, эта студентка-уродка, была нанята со стороны, а все остальные - проверенные кадры.
Впрочем, "проверенные кадры" держались в неведении относительно сумм, поступавших на счета "Добрых Людей". Бухгалтерия была одна, но, поскольку расчет с клиентами производился наличными деньгами, и занимался этим сам Зубков, то и оставля за собой личное и безраздельно право "справедливого" дележа. Впрочем, недовольных не было.
ГКЧП, Шахов... Сел таки диссидент - и надолго, по уголовке... "Все равно достали тебя, антисоветчик гребаный, - подумал Зубков. - От судьбы не уйдешь".
То, что предложил сегодня Голощапов, было более чем интересным. Некий Скворцов, бывший "почти коллега" из смежной конторы обладал несметным богатством - базой данных столичной недвижимости - и не той недвижимости, что была заселена и зарегистрирована во всевозможных БТИ, а иной "бесхозной", не имеющей юридического статуса. И Скворцов, по всей видимости, успешно обеспечивал этот статус, а затем реализовывал "фатерки" по сходной цене всем желающим - или оформлял приватизацию на доверенных подставных лиц. Несомненно.
Следовало, убеждался Зубков, начать надо с самого Скворцова "пробить" его по картотекам, благо, что остался в Комитете, ставшем теперь "Службой" (ФСБ), один хороший и обязательный человечек.
Зубков семь раз ткнул пальцем в клавиши, набирая номер, которого не было ни в одном, даже самом полном и пиратском справочнике.
- Василь Фомич? Это я, - тихо сказал Зубков в трубку.
Ему не нужно было ни усиливать громкость голоса, ни называться: слышимость была отличная, Василий Фомич Кибирщиков узнавал его с одного звука.
- Слышу тебя, Генок, - сказал Василий Фомич.
- Скворцов, Андрей Вадимович, смежник, но не министерский.
- Принято, - ответил Кибирщиков. - Через часок, лады?
- Ага.
Зубков положил трубку. Час его устраивал, а к Скворцову он хотел идти вооруженным, так сказать, как в прямом, так и в переносном смысле. Говорить - так по душам, по-мужски. Все жить хотят, всем нужны деньги, независимость, что, собственно, одно и то же. А часок можно расслабиться. Звонить в "Лямур", чтобы прислали массажистку, было лень, да и вовсе необязательно появляться в офисе лишним глазам и ушам.
- Лидочка! - крикнул Зубков. - Иди сюда!
ЗИМЛАГ
ХАБИБУЛИН
Небо сдвигалось, словно занавес, и закат медленно становился похожим на кузницу, в которой заканчивали работу мастеровые. Облака темнели и расступались, обнажая багровое солнце. Оно опускалось к краю земли: там была истинная тайга, не похожая на ближние лески и перелески, хотя и в них мог бы насмерть заплутать неопытный путник. Впрочем, и со стороны восхода тоже начиналась такая же тайга: со всех сторон она обступала зоны Зимлага.
Боец на вышке вглядывался в солнце. Он призывался из Москвы, где был прописан и с шестнадцати лет торговал с дядей Гулямом курской картошкой и своим урюком, но он был узбек, азиат, поэтому пытался поймать в ускользающей красноте хоть чуточку знакомого с детства палящего зноя. Но не было никакого зноя, а стоял тридцатиградусный сибирский мороз. И азиатчина конвоира определялась лишь по глазам: только они черно блестели чуть выше серого суконного шарфика, коим Мурад обернул все остальные части лица.
- Эй, Хабибулин! А зима-то - козел! - крикнули откуда-то снизу.
- Сам ти козель, биля! - глухо крикнул сквозь шарф Мурад. Его фамилия была не Хабибулин, а Алимжанов. Но так повелось, что все они, узбеки, таджики, туркмены, киргизы и прочие назывались зеками (да и русскими сослуживцами тоже) "хабибулиными"... Откуда это повелось, может, с какого-нибудь советского фильма, никто не знал...
- А за козла ответишь, - спокойно продолжили снизу начатый разговор.
- Боец, сало будешь исти? - добавил кто-то еще.
Мурад сплюнул, оттянув шарф ото рта, пощупал рукой в рукавице автомат, но отвечать нижним не стал. Только перегнулся и посмотрел вниз, пытаясь разглядеть собеседников, стоявших метрах в пятидесяти от вышки. Однако в этом было мало смысла: русские и так все на одно лицо, а уж эти, слившиеся в черно-серую массу, вообще один многоголовый опасный шайтан. Он ещё раз сплюнул и попытался вспомнить Ташкент, дыню, инжир, персики, но ничего не получилось. Дул жгучий ветер со стороны Чум-озера; вокруг все было белым; на этом белом двигались в разные стороны многочисленные фигуры. Вдруг они стали сбиваться в одно целое. Мурад заволновался, но сразу вспомнил: съем. Рабочий день заканчивается, сейчас поведут в жилую зону, предварительно обыскав каждого на предмет чая, заточек, и остальных запрещенных к выносу продуктов и предметов. Мурад сам пару раз участвовал в шмоне (обыске), но ничего не нашел. Зато прапорщик Мутилин по кличке Миноискатель отмёл (нашел и отобрал) у Тузика ("шестерки" Монгола) восемь пачек индийского чая, сплюснутых и подвешенных на веревочке под "гнидой" (ватником) на спине. Миноискатель каким-то особым чувством вычислил Тузика и направился к нему: остальных шмонали солдаты. Через минуту он торжественно вытаскивал из-под ватника "шестерки" чай. Тузика отправили на вахту; там его отбуцкали как следует и отпустили; впрочем, досталось ему и в бараке, от Монгола...
Мурад мечтал найти при шмоне что-нибудь выдающееся вроде пистолета, гашиша или героина, но такое случалось редко. Одну историю старослужащие всегда рассказывали новобранцам: как десять лет назад Колян Мыло пытался пронести в жилую зону не что-нибудь, а самодельный, но настоящий автомат, сработанный под "Узи" и стрелявший мелкашными пульками. С какой целью матерый блатарь так и не сказал, хотя запрессовали его мощно: много здоровья потерял. Добавили два года - и в "крытку", в Златоуст... А вычисливший Коляна боец (салабон, первогодок!) получил медальку, поехал домой, в отпуск... И ещё был случай: трое зеков рыли подземный ход из литейного цеха; почти прорыли, но их сдал цеховой шнырь. Тут, правда, никто медальки не получил, да и шныря пришлось в виде поощрения срочно этапировать в другую зону. Но если бы солдат или прапор нашел такой ход, то уж точно, наградили бы сполна.
Мураду очень хотелось думать о Ташкенте, а мысли лезли в голову все больше местные: побеги, шмоны, караулы, этапы. Хотелось жары, дыню, а лицо обжигал морозный ветер; нижняя сволочь предлагала сало, от которого Мурад, впрочем, не отказался бы. Но у нижних на самом деле никакого сала не было, так они оскорбляли его, Мурада, веру. И хотя он ни разу не был в мечети и не верил ни в какого аллаха - все же городской, ташкентский, и восьмилетку в Москве окончил - но ненавидел нижних за эти шуточки, которым обычно придавалась форма якобы серьезного разговора. Опасный народ, очень опасный.
Мурад почувствовал, как кончики пальцев в валенках медленно обрастают каменной болью. Это обрадовало его как признак: вот-вот должна была явиться смена: разводящий сержант Жуков и боец Кондратюк, здоровенный воронежский хохол, носивший зекам чай. Вот Кондратюк за деньги, наверное, и автомат принес бы... Или героин. Надо бы за ним проследить, вдруг и вправду представится случай такой. Мурад снова стал мечтать: как он ловит Кондратюка с героином, гашишем, автоматом - и едет с медалью домой, в Ташкент, и сидит там в кресле, смотрит видак, кушает дыню, персики, плов, инжир. Жаль, нечего привезти в подарок отцу, матери, брату Фариду, сестре Гюле; одни зековские поделки: шкатулки, портсигары и неприличные деревянные и эбонитовые штучки вроде мундштука в виде бабы - сигаретка вставляется прямо в...
- Ну что, Хабибулин, опупел тут совсем? Иди, грейся...
Сержант Жуков похлопал Мурада по плечу.
- А ну, сюда подойди, воин! - сказал улыбающийся Кондратюк. Он лицо ничем не обматывал, нарочно обветривал кожу для здоровья.
Мурад сделал два шага, и Кондратюк легонько ткнул его кулаком в солнечное сплетение.
У Мурада все закружилось перед глазами, белое почернело, превратившись в негатив.
- Ишь, блин, заховался как Гюльчедай! - засмеялся Кондратюк. - Смотри, запишем в 9-ю бригаду!
(К 9-й зековской бригаде были приписаны "петухи", "обиженные", да ещё их в зимлаговских зонах почему-то называли "военными"...)
- Пост сдаль, - сказал, отдышавшись, Мурад.
- Давай, чеши, - лениво ответил Жуков. - Я за тобой. Сейчас чайку хлебну...
Он достал из подсумка старорежимную кефирную бутылку, обмотанную тремя слоями портянок для сохранения тепла, отпил из неё немного и передал Кондратюку.
- С водярой? - спросил тот, предвкушая радость от горячительного.
- Не, со спиртиком... Один к трем. Коктейль "Россомаха".
Кондратюк тоже отхлебнул, но постарался обойти сержанта по глоткам. Жуков быстро выхватил у него бутылку.
- Ты, боец, не груби, - сказал он веско. И добавил, обращаясь к Мураду. - Тебе не предлагаю, ты ж мусульман...
Мурад сглотнул слюну. Если бы Жуков предложил, то он бы не отказался. А теперь нужно было держать свой понт...
У Кондратюка шинель вздулась, будто под ней было пузо. На самом деле он снова принес чай на продажу: через четыре месяца дембель, надо готовиться.
Солнце уже упало за тайгу. Стало быстро темнеть, включились прожектора освещавшие предзонники и запретку. Одних заключенных вывели в жилую зону, а других - в промку: литейный и сборочный цеха работали в три смены, зона вступала в рынок с дешевыми черными сковородками, конкурируя со знаменитым, но дорогим "Тефалем".
Мурад медленно, с достоинством, спустился вниз - и быстро побежал к вахте, потому что пальцы на ногах уже перестали болеть, как будто вовсе исчезли.
Вслед за ним спустился и Жуков: с ещё большим достоинством, да и к вахте шел так же медленно, испытывая удовольствие от мороза, чая, спирта.
ЧИФИР ДЛЯ МОНГОЛА
- Ну и Ташкент тут у нас! - радостно произнес первый из зеков, вошедших в барак. Это был Ванька Одесса, настоящий одессит.
Жилзоновская котельная работала как на пятилетку. Стоял безвидный парок, смешанный со специфической вонью портянок и носков, сырой обуви, "гнид" (ватников), "гнидников" (одеял) и прочего тряпья. В букет удачно вписывался сортирный аромат моршанской махры, которой отоварилась в этом месяце вся зона. Вонючее пространство было к тому же пронизано непрекращающимся гулом, состоявшим из голосов, бряканья металлических кружек, стука бросаемых зар (кубиков) и шороха-скрежета передвигаемых фишек (играли в нарды). А между шконок бродил, подвывая, худосочный полосатый кот Подкумок. Но тот, кто хотел спать, спокойно спал под эту музыку, а кое-кто и похрапывал, добавляя свою партию в общую симфонию.
В правом углу на шконке сидел Монгол и курил козырный "Кент", удачно доставленный Тузиком из промки на прошлой неделе. Миноискатель-Мутилин бюллетенил, а другие прапора или солдаты Тузику были нипочем. Шустрее Тузика у Монгола шестерки не было никогда, хотя и случались иногда досадные косяки (промахи) как, например, с чаем месяца два назад. Но Монгол ограничился одной звездюлиной по уху, не стал Тузика наказывать по полной программе.
Сейчас Тузик корпел над сложнейшим, с его точки зрения, процессом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Впрочем, "проверенные кадры" держались в неведении относительно сумм, поступавших на счета "Добрых Людей". Бухгалтерия была одна, но, поскольку расчет с клиентами производился наличными деньгами, и занимался этим сам Зубков, то и оставля за собой личное и безраздельно право "справедливого" дележа. Впрочем, недовольных не было.
ГКЧП, Шахов... Сел таки диссидент - и надолго, по уголовке... "Все равно достали тебя, антисоветчик гребаный, - подумал Зубков. - От судьбы не уйдешь".
То, что предложил сегодня Голощапов, было более чем интересным. Некий Скворцов, бывший "почти коллега" из смежной конторы обладал несметным богатством - базой данных столичной недвижимости - и не той недвижимости, что была заселена и зарегистрирована во всевозможных БТИ, а иной "бесхозной", не имеющей юридического статуса. И Скворцов, по всей видимости, успешно обеспечивал этот статус, а затем реализовывал "фатерки" по сходной цене всем желающим - или оформлял приватизацию на доверенных подставных лиц. Несомненно.
Следовало, убеждался Зубков, начать надо с самого Скворцова "пробить" его по картотекам, благо, что остался в Комитете, ставшем теперь "Службой" (ФСБ), один хороший и обязательный человечек.
Зубков семь раз ткнул пальцем в клавиши, набирая номер, которого не было ни в одном, даже самом полном и пиратском справочнике.
- Василь Фомич? Это я, - тихо сказал Зубков в трубку.
Ему не нужно было ни усиливать громкость голоса, ни называться: слышимость была отличная, Василий Фомич Кибирщиков узнавал его с одного звука.
- Слышу тебя, Генок, - сказал Василий Фомич.
- Скворцов, Андрей Вадимович, смежник, но не министерский.
- Принято, - ответил Кибирщиков. - Через часок, лады?
- Ага.
Зубков положил трубку. Час его устраивал, а к Скворцову он хотел идти вооруженным, так сказать, как в прямом, так и в переносном смысле. Говорить - так по душам, по-мужски. Все жить хотят, всем нужны деньги, независимость, что, собственно, одно и то же. А часок можно расслабиться. Звонить в "Лямур", чтобы прислали массажистку, было лень, да и вовсе необязательно появляться в офисе лишним глазам и ушам.
- Лидочка! - крикнул Зубков. - Иди сюда!
ЗИМЛАГ
ХАБИБУЛИН
Небо сдвигалось, словно занавес, и закат медленно становился похожим на кузницу, в которой заканчивали работу мастеровые. Облака темнели и расступались, обнажая багровое солнце. Оно опускалось к краю земли: там была истинная тайга, не похожая на ближние лески и перелески, хотя и в них мог бы насмерть заплутать неопытный путник. Впрочем, и со стороны восхода тоже начиналась такая же тайга: со всех сторон она обступала зоны Зимлага.
Боец на вышке вглядывался в солнце. Он призывался из Москвы, где был прописан и с шестнадцати лет торговал с дядей Гулямом курской картошкой и своим урюком, но он был узбек, азиат, поэтому пытался поймать в ускользающей красноте хоть чуточку знакомого с детства палящего зноя. Но не было никакого зноя, а стоял тридцатиградусный сибирский мороз. И азиатчина конвоира определялась лишь по глазам: только они черно блестели чуть выше серого суконного шарфика, коим Мурад обернул все остальные части лица.
- Эй, Хабибулин! А зима-то - козел! - крикнули откуда-то снизу.
- Сам ти козель, биля! - глухо крикнул сквозь шарф Мурад. Его фамилия была не Хабибулин, а Алимжанов. Но так повелось, что все они, узбеки, таджики, туркмены, киргизы и прочие назывались зеками (да и русскими сослуживцами тоже) "хабибулиными"... Откуда это повелось, может, с какого-нибудь советского фильма, никто не знал...
- А за козла ответишь, - спокойно продолжили снизу начатый разговор.
- Боец, сало будешь исти? - добавил кто-то еще.
Мурад сплюнул, оттянув шарф ото рта, пощупал рукой в рукавице автомат, но отвечать нижним не стал. Только перегнулся и посмотрел вниз, пытаясь разглядеть собеседников, стоявших метрах в пятидесяти от вышки. Однако в этом было мало смысла: русские и так все на одно лицо, а уж эти, слившиеся в черно-серую массу, вообще один многоголовый опасный шайтан. Он ещё раз сплюнул и попытался вспомнить Ташкент, дыню, инжир, персики, но ничего не получилось. Дул жгучий ветер со стороны Чум-озера; вокруг все было белым; на этом белом двигались в разные стороны многочисленные фигуры. Вдруг они стали сбиваться в одно целое. Мурад заволновался, но сразу вспомнил: съем. Рабочий день заканчивается, сейчас поведут в жилую зону, предварительно обыскав каждого на предмет чая, заточек, и остальных запрещенных к выносу продуктов и предметов. Мурад сам пару раз участвовал в шмоне (обыске), но ничего не нашел. Зато прапорщик Мутилин по кличке Миноискатель отмёл (нашел и отобрал) у Тузика ("шестерки" Монгола) восемь пачек индийского чая, сплюснутых и подвешенных на веревочке под "гнидой" (ватником) на спине. Миноискатель каким-то особым чувством вычислил Тузика и направился к нему: остальных шмонали солдаты. Через минуту он торжественно вытаскивал из-под ватника "шестерки" чай. Тузика отправили на вахту; там его отбуцкали как следует и отпустили; впрочем, досталось ему и в бараке, от Монгола...
Мурад мечтал найти при шмоне что-нибудь выдающееся вроде пистолета, гашиша или героина, но такое случалось редко. Одну историю старослужащие всегда рассказывали новобранцам: как десять лет назад Колян Мыло пытался пронести в жилую зону не что-нибудь, а самодельный, но настоящий автомат, сработанный под "Узи" и стрелявший мелкашными пульками. С какой целью матерый блатарь так и не сказал, хотя запрессовали его мощно: много здоровья потерял. Добавили два года - и в "крытку", в Златоуст... А вычисливший Коляна боец (салабон, первогодок!) получил медальку, поехал домой, в отпуск... И ещё был случай: трое зеков рыли подземный ход из литейного цеха; почти прорыли, но их сдал цеховой шнырь. Тут, правда, никто медальки не получил, да и шныря пришлось в виде поощрения срочно этапировать в другую зону. Но если бы солдат или прапор нашел такой ход, то уж точно, наградили бы сполна.
Мураду очень хотелось думать о Ташкенте, а мысли лезли в голову все больше местные: побеги, шмоны, караулы, этапы. Хотелось жары, дыню, а лицо обжигал морозный ветер; нижняя сволочь предлагала сало, от которого Мурад, впрочем, не отказался бы. Но у нижних на самом деле никакого сала не было, так они оскорбляли его, Мурада, веру. И хотя он ни разу не был в мечети и не верил ни в какого аллаха - все же городской, ташкентский, и восьмилетку в Москве окончил - но ненавидел нижних за эти шуточки, которым обычно придавалась форма якобы серьезного разговора. Опасный народ, очень опасный.
Мурад почувствовал, как кончики пальцев в валенках медленно обрастают каменной болью. Это обрадовало его как признак: вот-вот должна была явиться смена: разводящий сержант Жуков и боец Кондратюк, здоровенный воронежский хохол, носивший зекам чай. Вот Кондратюк за деньги, наверное, и автомат принес бы... Или героин. Надо бы за ним проследить, вдруг и вправду представится случай такой. Мурад снова стал мечтать: как он ловит Кондратюка с героином, гашишем, автоматом - и едет с медалью домой, в Ташкент, и сидит там в кресле, смотрит видак, кушает дыню, персики, плов, инжир. Жаль, нечего привезти в подарок отцу, матери, брату Фариду, сестре Гюле; одни зековские поделки: шкатулки, портсигары и неприличные деревянные и эбонитовые штучки вроде мундштука в виде бабы - сигаретка вставляется прямо в...
- Ну что, Хабибулин, опупел тут совсем? Иди, грейся...
Сержант Жуков похлопал Мурада по плечу.
- А ну, сюда подойди, воин! - сказал улыбающийся Кондратюк. Он лицо ничем не обматывал, нарочно обветривал кожу для здоровья.
Мурад сделал два шага, и Кондратюк легонько ткнул его кулаком в солнечное сплетение.
У Мурада все закружилось перед глазами, белое почернело, превратившись в негатив.
- Ишь, блин, заховался как Гюльчедай! - засмеялся Кондратюк. - Смотри, запишем в 9-ю бригаду!
(К 9-й зековской бригаде были приписаны "петухи", "обиженные", да ещё их в зимлаговских зонах почему-то называли "военными"...)
- Пост сдаль, - сказал, отдышавшись, Мурад.
- Давай, чеши, - лениво ответил Жуков. - Я за тобой. Сейчас чайку хлебну...
Он достал из подсумка старорежимную кефирную бутылку, обмотанную тремя слоями портянок для сохранения тепла, отпил из неё немного и передал Кондратюку.
- С водярой? - спросил тот, предвкушая радость от горячительного.
- Не, со спиртиком... Один к трем. Коктейль "Россомаха".
Кондратюк тоже отхлебнул, но постарался обойти сержанта по глоткам. Жуков быстро выхватил у него бутылку.
- Ты, боец, не груби, - сказал он веско. И добавил, обращаясь к Мураду. - Тебе не предлагаю, ты ж мусульман...
Мурад сглотнул слюну. Если бы Жуков предложил, то он бы не отказался. А теперь нужно было держать свой понт...
У Кондратюка шинель вздулась, будто под ней было пузо. На самом деле он снова принес чай на продажу: через четыре месяца дембель, надо готовиться.
Солнце уже упало за тайгу. Стало быстро темнеть, включились прожектора освещавшие предзонники и запретку. Одних заключенных вывели в жилую зону, а других - в промку: литейный и сборочный цеха работали в три смены, зона вступала в рынок с дешевыми черными сковородками, конкурируя со знаменитым, но дорогим "Тефалем".
Мурад медленно, с достоинством, спустился вниз - и быстро побежал к вахте, потому что пальцы на ногах уже перестали болеть, как будто вовсе исчезли.
Вслед за ним спустился и Жуков: с ещё большим достоинством, да и к вахте шел так же медленно, испытывая удовольствие от мороза, чая, спирта.
ЧИФИР ДЛЯ МОНГОЛА
- Ну и Ташкент тут у нас! - радостно произнес первый из зеков, вошедших в барак. Это был Ванька Одесса, настоящий одессит.
Жилзоновская котельная работала как на пятилетку. Стоял безвидный парок, смешанный со специфической вонью портянок и носков, сырой обуви, "гнид" (ватников), "гнидников" (одеял) и прочего тряпья. В букет удачно вписывался сортирный аромат моршанской махры, которой отоварилась в этом месяце вся зона. Вонючее пространство было к тому же пронизано непрекращающимся гулом, состоявшим из голосов, бряканья металлических кружек, стука бросаемых зар (кубиков) и шороха-скрежета передвигаемых фишек (играли в нарды). А между шконок бродил, подвывая, худосочный полосатый кот Подкумок. Но тот, кто хотел спать, спокойно спал под эту музыку, а кое-кто и похрапывал, добавляя свою партию в общую симфонию.
В правом углу на шконке сидел Монгол и курил козырный "Кент", удачно доставленный Тузиком из промки на прошлой неделе. Миноискатель-Мутилин бюллетенил, а другие прапора или солдаты Тузику были нипочем. Шустрее Тузика у Монгола шестерки не было никогда, хотя и случались иногда досадные косяки (промахи) как, например, с чаем месяца два назад. Но Монгол ограничился одной звездюлиной по уху, не стал Тузика наказывать по полной программе.
Сейчас Тузик корпел над сложнейшим, с его точки зрения, процессом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56