..
- Этот петух Корчагин свиданки меня лишил! - выкрикнул низенький изможденный мужичок в рваном ватнике. - Ко мне баба приехала, за три тыщи кэмэ, а он, идиёт, лишил! Петух!
- Петух! - подтвердили из толпы.
Майор Твёрдый ринулся к окну.
- Это кто, я петух? Я идиот? Это я - "Корчагин"? Да я тебя, сволочь серая, в шизняке сгною!
Наступила общая тишина, продлившая не более полминуты.
- Вот они, псы кудлатые, спрятавшись за решкой, насмехаются над горемыками-каторжанами! - заорал во все децибелы Лаборант-Кирсанов. - Бей их, братцы!...
Зеки после призыва Лаборанта сразу забыли про убиенного Козырька. В ажиотаже кто-то даже наступил на мертвое тело.
В окно полетели новые болванки, болты, камни и даже снежки, наскоро слепленные голыми руками. И если тяжелые предметы пролетели мимо или попали в прутья решетки (один болт угодил в портрет Дзержинского, вырвав из холста часть щеки), то пара снежков досталась Твердому, залепив жгучим мороженым правый глаз.
- И вправду идиот... - констатировал Хозяин. - Все, идем обратно! Щукин! Какими сведениями располагаешь?
- Докладываю: с вышки стрелял чурбан... то бишь, москвич Мурад Алимжанов. Автомат у него отобран, сам боец нейтрализован сослуживцами. Сейчас на его место направлен ефрейтор Шантуй. В зоне убито двое: контролер Каратыгин и ДПНК Мыриков.
- А его-то за что? - удивился Хозяин. - Молодой ведь совсем, не настырный был, не вредный...
- Товарищ полковник! - официальным тоном перебил его Петров. - У меня есть предложение: использовать имеющихся собак для устрашения и разгона беснующейся толпы!
- Собак? - переспросил Перемышлев, восприняв заявление Петрова всего лишь как как часть шумового фона.
- А что? - влез Минкевич. - Сколько там у этого зоотехника боевых единиц, а? Пусть хоть раз поработают, проглоты!
- У Шибаева в собачнике девятнадцать особей, - доложил Щукин. - Три ротвейлера, остальные овчарки. Также голуби...
- Щукин! - покрутил пальцем у виска Хозяин. - Птички-то здесь при чем? И воще: какие собаки?
- Товарищ полковник! Да спустим полканов - эта малина разбежится кто куда! - горячо поддержал идею молодой Рогожин. - Не съедят же они их?
- Кто кого? - спросил Перемышлев. - Собаки зеков или зеки собак?
В этот момент "обстрел" кабинета усилился. В окно влетел тяжелый предмет, обмотанный клубящейся вонючим дымом тряпкой. Он исчез под одной из "тумб" наркомовского стола, распространяя оттуда синеватое удушье. Майор Твердый полез вытаскивать "газовый снаряд", но никак не мог просунуть толстую руку в узкое пространство между полом и "мебелью".
- Ладно, - махнул рукой Хозяин. - Давай, Щукин, распоряжайся. А мы все идем обратно. Пора приступать к решительным действиям - если, конечно, не поздно уже...
- Майор! Да переверни ты его на хрен, стол этот! - заорал на Твердого Минкевич.
Щукина как ветром выдуло из кабинета, воздух в котором сгустился до туманной консистенции.
Твердый перевернул стол вместе со всем, что стояло на его поверхности, и, схватив дымящийся предмет, тут же швырнул его обратно в окно. На улице заорали зеки, беснуясь в кураже радостной злобы.
- Всё, идем! - скомандовал Перемышлев и шагнул к двери. И тут же он вспомнил: среди участников "совещания" не было Окоемова. А ведь именно смекалистый прапор мог посоветовать что-нибудь дельное. Впрочем, о переговорах речи, конечно, быть не могло: в зоне ментов убивают, с вышки чурбан застрелил заключенного. А что ещё будет?
ИГО МОНГОЛА
Алексей Помыткин, он же Монгол, покинул застекленную кабину симулянта-локальщика, из которой следил за происходящими в зоне событиями. За те полчаса, что он там находился, разные мысли сложились и разложились в мозгу. В частности, Монгол успел поразмышлять о смысле жизни: эти размышления охватывали его всякий раз, когда приходилось переступать некий невидимый порог, разделяющий одно личное бытие на два других бытия, совсем непохожих. Но если раньше он предполагал, что мир в целом безобразен и глуп, а пути, ведущие человеков от колыбели до могилы, отличаются лишь расстоянием, то теперь засомневался. Конечно, думал Монгол, жизнь идиотская: начинается неизвестно как и кончается неизвестно чем - то есть, умиранием и уходом в беспамятную пустоту. Вот он я, рожденный и умирающий, вот она, жизнь, в которой хоть день - да мой, и вот он, день, в котором и час в радость. И никакой, казалось, тайны: одни мелочные секреты. Но лет восемь назад, в забытый день и час вдруг явилась иная мысль, никак не желавшая уходить - вопреки всем попыткам Монгола изгнать её. Он, если бы кто-нибудь попросил изложить суть этой мысли, наверное, затруднился бы, ибо не обладал красноречием, хотя язык был "подвешен" - в основном для словесного отпора разным посягателям: на свободу, время, деньги... Мысль была тревожной. В пересыльной камере Выборгской тюрьмы Монгол попытался объяснить свои ощущения умному человеку, диссиденту Бардину, писателю и теоретику антибольшевистского террора. Андрей Дмитриевич много чего рассказал внимательному Монголу, кое-что было интересным, а кое-что - не очень. Скажем, совсем, неинтересными были рассуждения Бардина о Декларации прав человека - Монгол-то точно знал, что писаные права никак не совпадают, а то и прямо противоположны реальным правам. Поразили Монгола рассказы Бардина о святых людях - эдакие, казалось, красивые сказки, чем-то похожие на блатные песни. Правда, сам Бардин рассказывал обо всем с некоей усмешечкой, чуть иронично, сам как будто не очень верил... Но именно эти рассказы, как говорится, запали в душу, и сердце стало по любому поводу "обливаться кровью" и как будто жило само по себе, обращаясь к Монголу с вопросами из-под сломанных ребер. Постепенно складывалось и развивалось новое понятие, и Алексей охотно продолжил бы беседу с Бардиным, но, освободившись, закрутился в воровских делах: тут тоже началась "перестройка", появились свои "горбачи" с мутными предложениями. Одна за другой прошли крупные "сходки", на которых многие "перемены" были приняты, но ещё больше - отвергнуто, что вызвало тотальные конфликты, сопровождавшиеся мочиловом, опускаловом и кидаловом. "Свояки", улыбавшиеся друг другу на "сходняках", втайне приговаривали друг друга: началась незримая война без объявления. Центровой консерватор и хитрец Вредитель объединил вокруг себя закаленных отсидчиков, придерживавшихся старого бродяжьего закона. На знамени было начертано славное имя Васи Бирюзы, знаменитого идейного уркагана, успевшего в молодости поучаствовать в битвах "воров" и "сук". Самого Бирюзу, добивавшего в Соликамске второй "четвертак", подло уничтожили, задушили - то ли менты, то ли засланные "лохмачи" по указке самозванных "авторитетов" новой волны. Для воспитанного на дальних зонах Монгола Вася Бирюза был так же легендарен, как для обычного человека, например, Чкалов или Гагарин. Монголу довелось на второй ходке видеть старика мельком, в коридоре Вятской тюрьмы: менты поставили этапников лицом к стене и провели в сторону санчасти крепкого, среднего роста, пожилого зека. Краем глаза Монгол определил: это Бирюза вел ментов, а не они его.
Когда страсти поутихли, а враги-друзья затаились, Монгол попытался найти Бардина; и нашел, но тот поднялся высоко: депутатствовал на большом сходняке в Кремле, гвоздил тамошних сук и рогометов. А когда спустился чуть пониже, в генсеки Национальной Лиги, стал почти доступен, то уж Монгол как раз был арестован в Екатеринбурге - по подозрению, без веских улик - шили соучастие: бесследно исчез журналист Забабкин, эта очередная "совесть" всех "Укропов Помидорычей". Пристегнуть Монгола к делу Забабкина не удалось, зато прокатили по старому и забытому: ещё в начале "перестройки" Монгол организовал на Дедовском полиграфкомбинате многотиражный выпуск талонов на мясо, масло, водку и табак. Их напечатали в завал, так много, что к концу мероприятия люди Монгола раздавали талоны старушкам в очередях - по десятиметровому рулону каждой. Подельщику, главному инженеру Митяеву, дали семь общего; Монголу как безответственному лицу - четыре родного строгого.
Так и не удалось Монголу ещё раз побеседовать с умным человеком Андреем Бардиным по прозвищу Камень.
Монгол удивлялся внешним переменам: прокуратура, ментовка и ГБ-ФСБ в былые времена наседавшие на всех без разбору, почти честно игнорируя чины и звания, вдруг разом стали похожи на ГАИ. За деньги (валюту) можно было откупиться хоть от "мокрого дела"; "важняки", в прошлом наводившие страх на преступный мир, занимались уютной мелочевкой. А некоторые - быстро богатели, обеспечивая семье покой и комфорт: действовали прямо по идеологии преступного мира - "хоть день да мой..."
Прокуратура энергично ловила бывшего министра культуры Сергея Стучку, разрешившего на Красной площади сабантуй сексменшинств с музыкой и фейерверком - и всего-то 10 "штук" долларов на лапу дали! Теперь же Стучка, в прошлом успевший тоже поименоваться "совестью" прогрессивных сил, отсиживался за кордоном, а менты и прокуроры упорно требовали у разных стран его выдачи. Эксперты и сыщики разъезжали по миру, посещали штаб-квартиру Интерпола в благословенной Швейцарии, писали запросы, рапорты, отчеты, служебные записки. Машина энергично крутила колеса, смазанные командировочными расходами. Еще удивительней было дело отставного генерал-майора Кашина, рассказавшего телезрителям похабный анекдот про чукчу. Против вояки возбудили уголовное дело, нанятая комиссия голодных этнографов и нищих языковедов усиленно выясняла степень оскорбительности подобных анекдотов, а сытая и шикарно одетая пресса гвоздила Кашина как разжигателя национальной розни. "Следаки" с экспертами без дела не сидели: опять катались за казенный счет - то в Страсбург, то в Анадырь, то в штаб квартиру ЮНЕСКО, то на Аляску - опрашивать эскимосов о житье-бытье.
Генпрокурор время от времени попугивал сильных мира сего неким компроматом, якобы собранным в двадцать восемь чемоданов. Но никто не боялся, все привыкли к разоблачениям, народ цокал языком: "Вот хапанули, суки! Молодцы, сволочи!" - и никаких прозападных "отставок", позоров и расследований...
Поэтому, когда рядом с Генеральной Прокуратурой обнаружилась "малина" с голым заложником, Монгол только посмеялся. Несчастный бизнесмен был гуманно приклеен эпоксидной смолой к унитазу и просидел на нем полтора месяца: родня упорствовала в жадности и все это время торговалась с залетными беспредельщиками. Неладное заподозрил полупьяный сантехник, явившийся на ликвидацию засора ниже этажом. Он-то и позвонил в "Контору". Приехал наряд, штурмом взял "хату", повязал бандюков. Унитаз с бизнесменом, конечно, отбили от пола, а потом хирурги в Склифе отделяли от ягодиц вместе с фрагментами кожи фарфоровые части.
Поглазеть на штурм вышло полпрокуратуры: советники юстиции, "следаки", завхозы и огромная толпа девок-секретарш в мини-юбках.
Обо всем этом Монгол читал в газете год назад и, читая, радовался за свою путевую "братву": пока творилось такое, можно было ни за что не волноваться.
Но все же, начиная с неопределенного дня и часа, его вдруг понемногу стало тревожить общее развитие событий в стране. Мир, в котором он жил, преступный мир, быстро изменялся в худшую сторону. Казалась бы, все шло путем: росло влияние воровского закона; ослабла ментовская удавка, перестали, как в советские времена, щемить зека в зонах и тюрьмах - и тут же упало общее качество кадров. Естественный отбор сквозь огонь, воду и медные трубы БУРов, "шизняков" и "крыток" сменился возможностью легкого скачка в "авторитеты" с какого-нибудь шаткого, но упругого трамплина денежного или беспредельского. Увеличилось сверх нормы число соискателей: не смогли поделить по-братски даже мультимиллионера Дубовицкого (всем хватило бы с лихвой), так и искромсали его в офисе вместе с женой Региной, изрешетили обоих из акээмов, а напоследок все подпалили, изничтожили словно Мамай прошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Этот петух Корчагин свиданки меня лишил! - выкрикнул низенький изможденный мужичок в рваном ватнике. - Ко мне баба приехала, за три тыщи кэмэ, а он, идиёт, лишил! Петух!
- Петух! - подтвердили из толпы.
Майор Твёрдый ринулся к окну.
- Это кто, я петух? Я идиот? Это я - "Корчагин"? Да я тебя, сволочь серая, в шизняке сгною!
Наступила общая тишина, продлившая не более полминуты.
- Вот они, псы кудлатые, спрятавшись за решкой, насмехаются над горемыками-каторжанами! - заорал во все децибелы Лаборант-Кирсанов. - Бей их, братцы!...
Зеки после призыва Лаборанта сразу забыли про убиенного Козырька. В ажиотаже кто-то даже наступил на мертвое тело.
В окно полетели новые болванки, болты, камни и даже снежки, наскоро слепленные голыми руками. И если тяжелые предметы пролетели мимо или попали в прутья решетки (один болт угодил в портрет Дзержинского, вырвав из холста часть щеки), то пара снежков досталась Твердому, залепив жгучим мороженым правый глаз.
- И вправду идиот... - констатировал Хозяин. - Все, идем обратно! Щукин! Какими сведениями располагаешь?
- Докладываю: с вышки стрелял чурбан... то бишь, москвич Мурад Алимжанов. Автомат у него отобран, сам боец нейтрализован сослуживцами. Сейчас на его место направлен ефрейтор Шантуй. В зоне убито двое: контролер Каратыгин и ДПНК Мыриков.
- А его-то за что? - удивился Хозяин. - Молодой ведь совсем, не настырный был, не вредный...
- Товарищ полковник! - официальным тоном перебил его Петров. - У меня есть предложение: использовать имеющихся собак для устрашения и разгона беснующейся толпы!
- Собак? - переспросил Перемышлев, восприняв заявление Петрова всего лишь как как часть шумового фона.
- А что? - влез Минкевич. - Сколько там у этого зоотехника боевых единиц, а? Пусть хоть раз поработают, проглоты!
- У Шибаева в собачнике девятнадцать особей, - доложил Щукин. - Три ротвейлера, остальные овчарки. Также голуби...
- Щукин! - покрутил пальцем у виска Хозяин. - Птички-то здесь при чем? И воще: какие собаки?
- Товарищ полковник! Да спустим полканов - эта малина разбежится кто куда! - горячо поддержал идею молодой Рогожин. - Не съедят же они их?
- Кто кого? - спросил Перемышлев. - Собаки зеков или зеки собак?
В этот момент "обстрел" кабинета усилился. В окно влетел тяжелый предмет, обмотанный клубящейся вонючим дымом тряпкой. Он исчез под одной из "тумб" наркомовского стола, распространяя оттуда синеватое удушье. Майор Твердый полез вытаскивать "газовый снаряд", но никак не мог просунуть толстую руку в узкое пространство между полом и "мебелью".
- Ладно, - махнул рукой Хозяин. - Давай, Щукин, распоряжайся. А мы все идем обратно. Пора приступать к решительным действиям - если, конечно, не поздно уже...
- Майор! Да переверни ты его на хрен, стол этот! - заорал на Твердого Минкевич.
Щукина как ветром выдуло из кабинета, воздух в котором сгустился до туманной консистенции.
Твердый перевернул стол вместе со всем, что стояло на его поверхности, и, схватив дымящийся предмет, тут же швырнул его обратно в окно. На улице заорали зеки, беснуясь в кураже радостной злобы.
- Всё, идем! - скомандовал Перемышлев и шагнул к двери. И тут же он вспомнил: среди участников "совещания" не было Окоемова. А ведь именно смекалистый прапор мог посоветовать что-нибудь дельное. Впрочем, о переговорах речи, конечно, быть не могло: в зоне ментов убивают, с вышки чурбан застрелил заключенного. А что ещё будет?
ИГО МОНГОЛА
Алексей Помыткин, он же Монгол, покинул застекленную кабину симулянта-локальщика, из которой следил за происходящими в зоне событиями. За те полчаса, что он там находился, разные мысли сложились и разложились в мозгу. В частности, Монгол успел поразмышлять о смысле жизни: эти размышления охватывали его всякий раз, когда приходилось переступать некий невидимый порог, разделяющий одно личное бытие на два других бытия, совсем непохожих. Но если раньше он предполагал, что мир в целом безобразен и глуп, а пути, ведущие человеков от колыбели до могилы, отличаются лишь расстоянием, то теперь засомневался. Конечно, думал Монгол, жизнь идиотская: начинается неизвестно как и кончается неизвестно чем - то есть, умиранием и уходом в беспамятную пустоту. Вот он я, рожденный и умирающий, вот она, жизнь, в которой хоть день - да мой, и вот он, день, в котором и час в радость. И никакой, казалось, тайны: одни мелочные секреты. Но лет восемь назад, в забытый день и час вдруг явилась иная мысль, никак не желавшая уходить - вопреки всем попыткам Монгола изгнать её. Он, если бы кто-нибудь попросил изложить суть этой мысли, наверное, затруднился бы, ибо не обладал красноречием, хотя язык был "подвешен" - в основном для словесного отпора разным посягателям: на свободу, время, деньги... Мысль была тревожной. В пересыльной камере Выборгской тюрьмы Монгол попытался объяснить свои ощущения умному человеку, диссиденту Бардину, писателю и теоретику антибольшевистского террора. Андрей Дмитриевич много чего рассказал внимательному Монголу, кое-что было интересным, а кое-что - не очень. Скажем, совсем, неинтересными были рассуждения Бардина о Декларации прав человека - Монгол-то точно знал, что писаные права никак не совпадают, а то и прямо противоположны реальным правам. Поразили Монгола рассказы Бардина о святых людях - эдакие, казалось, красивые сказки, чем-то похожие на блатные песни. Правда, сам Бардин рассказывал обо всем с некоей усмешечкой, чуть иронично, сам как будто не очень верил... Но именно эти рассказы, как говорится, запали в душу, и сердце стало по любому поводу "обливаться кровью" и как будто жило само по себе, обращаясь к Монголу с вопросами из-под сломанных ребер. Постепенно складывалось и развивалось новое понятие, и Алексей охотно продолжил бы беседу с Бардиным, но, освободившись, закрутился в воровских делах: тут тоже началась "перестройка", появились свои "горбачи" с мутными предложениями. Одна за другой прошли крупные "сходки", на которых многие "перемены" были приняты, но ещё больше - отвергнуто, что вызвало тотальные конфликты, сопровождавшиеся мочиловом, опускаловом и кидаловом. "Свояки", улыбавшиеся друг другу на "сходняках", втайне приговаривали друг друга: началась незримая война без объявления. Центровой консерватор и хитрец Вредитель объединил вокруг себя закаленных отсидчиков, придерживавшихся старого бродяжьего закона. На знамени было начертано славное имя Васи Бирюзы, знаменитого идейного уркагана, успевшего в молодости поучаствовать в битвах "воров" и "сук". Самого Бирюзу, добивавшего в Соликамске второй "четвертак", подло уничтожили, задушили - то ли менты, то ли засланные "лохмачи" по указке самозванных "авторитетов" новой волны. Для воспитанного на дальних зонах Монгола Вася Бирюза был так же легендарен, как для обычного человека, например, Чкалов или Гагарин. Монголу довелось на второй ходке видеть старика мельком, в коридоре Вятской тюрьмы: менты поставили этапников лицом к стене и провели в сторону санчасти крепкого, среднего роста, пожилого зека. Краем глаза Монгол определил: это Бирюза вел ментов, а не они его.
Когда страсти поутихли, а враги-друзья затаились, Монгол попытался найти Бардина; и нашел, но тот поднялся высоко: депутатствовал на большом сходняке в Кремле, гвоздил тамошних сук и рогометов. А когда спустился чуть пониже, в генсеки Национальной Лиги, стал почти доступен, то уж Монгол как раз был арестован в Екатеринбурге - по подозрению, без веских улик - шили соучастие: бесследно исчез журналист Забабкин, эта очередная "совесть" всех "Укропов Помидорычей". Пристегнуть Монгола к делу Забабкина не удалось, зато прокатили по старому и забытому: ещё в начале "перестройки" Монгол организовал на Дедовском полиграфкомбинате многотиражный выпуск талонов на мясо, масло, водку и табак. Их напечатали в завал, так много, что к концу мероприятия люди Монгола раздавали талоны старушкам в очередях - по десятиметровому рулону каждой. Подельщику, главному инженеру Митяеву, дали семь общего; Монголу как безответственному лицу - четыре родного строгого.
Так и не удалось Монголу ещё раз побеседовать с умным человеком Андреем Бардиным по прозвищу Камень.
Монгол удивлялся внешним переменам: прокуратура, ментовка и ГБ-ФСБ в былые времена наседавшие на всех без разбору, почти честно игнорируя чины и звания, вдруг разом стали похожи на ГАИ. За деньги (валюту) можно было откупиться хоть от "мокрого дела"; "важняки", в прошлом наводившие страх на преступный мир, занимались уютной мелочевкой. А некоторые - быстро богатели, обеспечивая семье покой и комфорт: действовали прямо по идеологии преступного мира - "хоть день да мой..."
Прокуратура энергично ловила бывшего министра культуры Сергея Стучку, разрешившего на Красной площади сабантуй сексменшинств с музыкой и фейерверком - и всего-то 10 "штук" долларов на лапу дали! Теперь же Стучка, в прошлом успевший тоже поименоваться "совестью" прогрессивных сил, отсиживался за кордоном, а менты и прокуроры упорно требовали у разных стран его выдачи. Эксперты и сыщики разъезжали по миру, посещали штаб-квартиру Интерпола в благословенной Швейцарии, писали запросы, рапорты, отчеты, служебные записки. Машина энергично крутила колеса, смазанные командировочными расходами. Еще удивительней было дело отставного генерал-майора Кашина, рассказавшего телезрителям похабный анекдот про чукчу. Против вояки возбудили уголовное дело, нанятая комиссия голодных этнографов и нищих языковедов усиленно выясняла степень оскорбительности подобных анекдотов, а сытая и шикарно одетая пресса гвоздила Кашина как разжигателя национальной розни. "Следаки" с экспертами без дела не сидели: опять катались за казенный счет - то в Страсбург, то в Анадырь, то в штаб квартиру ЮНЕСКО, то на Аляску - опрашивать эскимосов о житье-бытье.
Генпрокурор время от времени попугивал сильных мира сего неким компроматом, якобы собранным в двадцать восемь чемоданов. Но никто не боялся, все привыкли к разоблачениям, народ цокал языком: "Вот хапанули, суки! Молодцы, сволочи!" - и никаких прозападных "отставок", позоров и расследований...
Поэтому, когда рядом с Генеральной Прокуратурой обнаружилась "малина" с голым заложником, Монгол только посмеялся. Несчастный бизнесмен был гуманно приклеен эпоксидной смолой к унитазу и просидел на нем полтора месяца: родня упорствовала в жадности и все это время торговалась с залетными беспредельщиками. Неладное заподозрил полупьяный сантехник, явившийся на ликвидацию засора ниже этажом. Он-то и позвонил в "Контору". Приехал наряд, штурмом взял "хату", повязал бандюков. Унитаз с бизнесменом, конечно, отбили от пола, а потом хирурги в Склифе отделяли от ягодиц вместе с фрагментами кожи фарфоровые части.
Поглазеть на штурм вышло полпрокуратуры: советники юстиции, "следаки", завхозы и огромная толпа девок-секретарш в мини-юбках.
Обо всем этом Монгол читал в газете год назад и, читая, радовался за свою путевую "братву": пока творилось такое, можно было ни за что не волноваться.
Но все же, начиная с неопределенного дня и часа, его вдруг понемногу стало тревожить общее развитие событий в стране. Мир, в котором он жил, преступный мир, быстро изменялся в худшую сторону. Казалась бы, все шло путем: росло влияние воровского закона; ослабла ментовская удавка, перестали, как в советские времена, щемить зека в зонах и тюрьмах - и тут же упало общее качество кадров. Естественный отбор сквозь огонь, воду и медные трубы БУРов, "шизняков" и "крыток" сменился возможностью легкого скачка в "авторитеты" с какого-нибудь шаткого, но упругого трамплина денежного или беспредельского. Увеличилось сверх нормы число соискателей: не смогли поделить по-братски даже мультимиллионера Дубовицкого (всем хватило бы с лихвой), так и искромсали его в офисе вместе с женой Региной, изрешетили обоих из акээмов, а напоследок все подпалили, изничтожили словно Мамай прошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56