лишь подгибал под себя ноги и руки, сворачиваясь в клубок - будто прячась от кого-то. Оскальпированный медведем Юрик Дрючок, обхватив руками окровавленную голову, выкрикивал прямо в землю матерные слова.
Послышался скрежет металла там, где находился полуразвалившийся корпус ТУ: это пытались освободиться от оков катастрофы погибшие при падении пассажиры. Московский бандит Махновец, выдернув из разорванного кишечника дюралевый осколок, извивался удавом между двух пар расплющенных кресел. Джинсовый юноша хохотал, наблюдая происходящще вокруг. Председатель Совета директоров компании "Златорусь" Нияз Шалманович Иванов в изумленном ужасе разглядывал свою кровоточащую левую культю, а правой рукой пытался вытащить из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон...
Вскочил Вася Чурка и, придерживая окровавленными руками болтающийся меж разбитых ребер сосновый сук, побежал в таежный мрак.
У агрегата, перекинув из-за спины на грудь видавшую виды гитару, бил в восторге по струнам Станислав Егорович Шуцкий, впервые узревший настоящую победу своего гения. Давил что было силы тумблер обезумевший ветеринар Жора. Председатель Жмутыков палил вверх из дореволюционного нагана, выражая одобрение достижениям науки, прогресса и общечеловеческих ценностей, главной из которых, по мнению председателя, была, конечно же, жизнь. Подростки с любопытством и дрожью наблюдали происходившее в лунном свете поголовное оживление. Остальные безымянные злоямовцы сгрудились в темноте и мрачно молчали в тревожном ожидании.
Торжество жизни продлилось недолго. Через сорок секунд второй пузырь (раза в четыре больше первого), не сумев преодолеть узкий раструб "Иерихона", вернулся обратно в камеру конденсации и, разорвав её титановые стенки, лопнул.
В следующее мгновение мертвыми стали все: живые и ожившие, пассажиры и бандиты, спасатели и злоямовские добровольцы. Упал с оскаленным в страшной радости ртом Станислав Егорович Шуцкий. Лопнули струны гитары, на которой злоямовский гений так и не научился играть.
Бежавшего Васю настигли два небольших пузыря, отделившихся от гигантского. Вначале его швырнуло оземь; сук выбило из раны как пробку из шампанского, и с напором шампанского ударила фонтаном кровь. Второй пузырь поднял Чурку в воздух и вынес над соснами к Электрической дороге-просеке.
Медведь, все это время пролежавший за поваленным стволом, вскочил сразу после первого "оживляжа". Страх обуял косолапого злодея; ослаб, как от ранней малины, желудок. Мишка присел ненадолго, а потом завопил жалобно, словно и забыв, что совсем недавно снимал человеческие скальпы и стращал врагов одним своим появлением.
Вокруг лежали мертвые тела двуногих. Так и не добрались до своего последнего пристанища в Горках Ольга Ферье и Виктор Керимбаев. Жизнь прервалась и для всех остальных.
Медведь, почуяв чужую смерть, немного успокоился и, обнюхивая лежащих, поковылял к обломкам самолета. Там он обнаружил предмет знакомой формы. Почти такой же бочонок утащил он прошлым летом со Злоямовской пасеки: он был полон вкуснейшего меда. Удовольствие оказалось самым запоминающимся, хотя и всадила жало в медвежий нос настырная и жестокая пчела. Топтыгин обхватил бочонок лапами и прижал к груди. Потом оглянулся и зарычал, отпугивая возможных претендентов на добычу. Никого вокруг не было, и медведь пошел на задних лапах к берлоге, из которой его выманила человеческая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.
НЕДОСТОЙНЫЙ ИЕРЕЙ И ЧУРКА
Джип катился по Электрической в сторону Зимлага, высвечивая мощными фарами обледеневшие колеи. Оборотистый движок и полный привод ухитрялись вытягивать тяжелый автомобиль из скользких провалов. "Козырная тачка", подумал отец Василий. Джип ему подарил жулик Колян Мыло, освободившийся из тюрьмы краевого центра два месяца назад. Колян обещал батюшке придти, наконец, туда, где "свет во тьме светит"... Но отец Василий не обольщался: путь Коляна мог затянуться. По освобождении его встречали аж на трех автомобилях, в одном из которых лежал мешок с деньгами - "на карманные расходы". Ведь Мыло был "вор в законе", да ещё с такой богатой биографией, позавидовал бы кто угодно... но кто завидовал?
А машина явилась как нельзя кстати: слишком уж велики были расстояния, слишком ненадежны были расчеты на присылаемый "воронок". То есть "автозак"... Правда благочинный, отец Артемий, положил глаз на джип, и батюшка Василий уже подумывал: как бы так поумней подарить "козырную тачку" начальству - чтобы не остаться без колес, обменом на "Ниву" хоть какую...
Батюшка привычно крутил баранку, размышляя о превратностях судьбы. Ему нравилось житье-бытье в здешних краях. Он чувствовал себя (о, прочь, гордыня!) продолжателем дел св. Стефана Пермского: чем не "новые зыряне" эти разукрашенные дикими рисунками люди? Слава Господу, крест тоже был излюбленным изображением зеков: его "накалывали" на груди и на руках, на запястьях и предплечьях, с цепями и без цепей. Крест украшал главы символических соборов, занимавших у некоторых "носителей" чуть ли не полспины... И внимали "новые зыряне" словам о Христе в основном с детской наивностью, задавая умилительные "каверзные" вопросы. Противились лишь особо закосневшие; нет, не в злодействе, а в безверии; чаще всего это были полуинтеллигентные "малосрочники" и "первоходочники" общего режима, севшие, как им казалось, "по ошибке", "случайно". Они надеялись не на Бога, а на "удачу", которую выцарапывали из обстоятельств любыми доступными способами - деньгами, связями, мелким и крупным стукачеством, торговлей (барыжничеством).
Отец Василий ужасался при виде остекленевших глаз. Какой молитвой, думал он, пробить брешь в этой ледяной стене? И молился.
Джип, качаясь подобно ладье, продвигался меж двух хвойных стен. Крупяной снежок уже не выстукивал мелкую дробь по лобовому стеклу. Поредели светлые облака, и обнажилось черное многозвездное небо. Мелькнули уходящие вправо две полу-дороги (скорее, тропы), они вели (так по карте) к раскольничьему скиту "Безрыбье". Название дали злоямовцы - скит расположился в странном месте, близ Народного болота, где не было ни зверя, ни рыбы. Там учитель Шуцкий поймал реликтовую ракуку, современницу птеродактилей и брахиозавров - тварь издавала звуки, подобные чистке сковороды вилкой, питалась всеядно: травой, торфом, мясом, глиной, сухим валежником. Сама мерзкая животина служила пищей болотным анахоретам, считалась рыбой и дозволялась в редкие дни.
Отец Василий посещение "Безрыбья" отложил на неопределенное время предполагал затруднения в общении, ибо не был силен в "букве". А именно "буквой", слышал от знающих людей батюшка, были сильны такие вот скитские староверы - как, например, и столичные баптисты, поголовно знавшие наизусть Священное Писание. Дискутировать с ними мог лишь такой же "энциклопедист", иному же через споры о "букве" отверзались глубины сатанинские...
Нечто необычное вдруг мелькнуло: возле правой "стены", обхватив руками сосновый ствол, стоял человек. Так стоят, обнимая столб, городские алкоголики, ждущие машину из вытрезвителя - знакомая, но совершенно невообразимая в тайге ситуация.
Батюшка надавил на тормозную педаль; не выключая мотора, вышел из кабины и, подбирая полы рясы, вернулся назад - посмотреть.
Никто сосну не обнимал. Обессиленный человек сполз на снег, лежал лицом вниз. Кожаная куртка на нем была изодрана в клочья, шапки не было, левая нога обута, а правая - боса... Коротко стриженая светлая голова слегка подергивалась.
Батюшка взволновался, сразу вспомнив о бандюгах Борьки Сосны. Правда, самого отца Василия они не трогали: были предупреждены зоновским начальством и злоямовскими охотниками. Недели две назад, ночью, к батюшке явился Шикарный, он же Марлэн Зипунов, правая рука Сосны... эдакая "совесть" бандократии, проворовавшийся бармен и картежник. Шикарный изъявил желание принять святое крещение - и как можно быстрее - потому что ему приснился страшный сон.
"Оглашенный" пожелал и в крещении остаться Марлэном. Батюшка долго втолковывал неофиту, что таких имен в святцах нет, имя это, видимо, составлено из фамилий известных баламутов и богоборцев и свойственно лишь особым нехристям, да и то больше - женщинам. Шикарный, вздохнув, согласился окреститься в честь св. мученика Маркелла, сожженного за Христа при Юлиане Отступнике - и день совпал как раз...
"Сосновцы, точно", - думал батюшка, ощупывая конечности лежащего человека на предмет переломов. Кости вроде были целы, и отец Василий осторожно перевернул несчастного на спину. Лицо человека было залито кровью, к крови прилипли щепки, хвоя. Левый глаз оплыл. На белой рубашке под расстегнутой курткой расплывалось в середине груди темное пятно. Чистое правое око вдруг открылось.
- Кто ты, детка? - спросил отец Василий.
- Чур... ка... - еле слышно, с трудом разлепив губы, вымолвил лежащий.
МОСКВА
ПОЛЕТ
Дети были рядом, деньги были целы, самолет набирал высоту, и Марина медленно успокаивалась - внутренне, ибо внешне давно была уже спокойна. После душного салона микроавтобуса самолет казался безопаснейшим средством передвижения.
Мир, с которым Марина Шахова-Лесовицкая столкнулась несколько часов назад был иным. Иным - в том смысле, что он, мир этот, предназначался для обитания мертвых. Все в этом мире было странным - от неетественного рокота двигателя (чересчур тихо) до слов, которые выползали из ртов пассажиров "форда". Да и не слова это были вовсе, а какие-то фонемы-черви, насекомые-мутанты, аналоги которым можно было бы найти лишь в химерическом фильме ужасов. Слова выползали, нарастала угроза.
- Придушить её, что ли? - сказал тот, "шкаф, что втолкнул Марину в салон "форда".
После этого пассажиры долго обсуждали: что делать с ней, Мариной, причем, вероятно, не стеснялись в выражениях, и их счастье, что она понимала не все, а то бы нахлестала по щекам.
Все изменилось, когда в разговор вступил некто, сидевший в глубине салона. Слова были из того же языка, но голос был живым пока (так Марина и подумала: пока), что-то в нем было человеческое, и если не одухотворенное, то уж, конечно, одушевленное.
- Стоять, казбек! - сказал этот голос, когда к Марине, к её лицу, протянулась широкая ладонь в желтой лайковой перчатке. - Остынь... Ты одна?
- Я с детьми, - сказала Марина. - Они у киоска остались, игрушки рассматривают. Мы собираемся лететь в Красноямск.
Тамошняя, что ли?
Нет. Я москвичка. Коренная, между прочим...
Ну да... А в Красноямск за каким... этим?
- К мужу на свидание, в поселок Льдистый... Он сидит там.
Те, остальные, вдруг замолчали.
В Зимлаг?
Да, это место так называется...
И кто он, твой муж?
Шахов... Виктор. Он диссидент...
- Политик, что ли? - прогнусавил кто-то из темноты. - Так политиков у нас нету щас!
- Он сел не за политику... Он ударил одного... человека. И тот умер.
- Понятно, - сказал человеческий голос. - Это ты у него научилась лезть во все дыры? Сколько ему вкатили?
- Его приговорили к шести годам.
Билеты взяла?
Нет, не успела еще...
Марина не совсем понимала смысл этого разговора. Из логики происшедшего с ней должны были что-то сделать: отобрать деньги, избить, изнасиловать, убить, наконец. Ни к чему она не была готова и находилась в странном состоянии: непостижимым образом сочетались: покорность судьбе и неудержимая решимость. Марина знала, что если ещё раз к её лицу потянется рука в лайковой перчатке, то она обязательно сломает один из обтянутых желтой кожей пальцев. Так её Виктор научил. "Если что - хватай за палец и ломай его, как карандаш, как деревянную палочку. На, потренируйся..." - и он давал ей ломать какие-то толстые щепки.
Но больше рука не тянулась. Марина посмотрела в щель между шторками: дети так и стояли возле киоска, но уже младшая, Ляля, стала беспокойно оглядываться по сторонам, морщила лоб, искала глазами её - маму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56