Отморозки, нечего сказать...
Одновременно с интересом к формам общественной жизни и к её изменениям у Монгола возник интерес к самому себе. Не то чтобы он вдруг возлюбил себя (никогда не любил особенно), а просто жалко стало - и не теперешнего, взрослого, а того пацана Леху, что сиживал когда-то в голубятне, гонял мяч и шайбу, прогуливал уроки и мог однажды повернуть не налево, как случилось, а направо - как хотелось. Мать, конечно же, мечтала видеть его не вором, пусть и "в законе", а флотским офицером, подобно покойному деду по отцу Алексею Фомичу, инженер-капитану первого ранга, зачинателю советских авианосных кораблей. "Будешь, Алеша, на всем готовом: и одежка и кормежка", - приводила веские доводы мать. - "Дедушка во время войны был сыт, одет и обут, не то, что мы здесь, в эвакуации." Правда, Серафима Николаевна не поминала о трех ранениях "сытого и обутого дедушки", а также о том, что, сопровождая на эсминце печально известный конвой PQ-17, Алексей Фомич был выброшен взрывной волной за борт в ледяную воду и провел в ней более трех часов. Лишь могучие запасы организма и жизнелюбивая вятская кровь не дали окоченеть до смерти. Монгол частенько думал об этом - то в БУРе, то в ШИЗО - внутренне изнывая до отчаяния от голода и холода. "Дед, наверное, застрелился бы, если бы дожил до моих отсидок. И меня бы грохнул недрогнувшей рукой."
Все эти мысли неслись со скоростью экспресса "Москва-Питер". Монгол давно уже думал не словами, как бы "читая" или "проговаривая", а по-другому - невозможно было объяснить: как... За пять-шесть минут он успевал прокрутить невероятные объемы "оперативной" информации, проанализировать их и вынести решение. Еще быстрее "крутились" воспоминания; но тут с анализом было посложней, кто-то внутри начинал оспаривать результаты, растаптывал в прах аргументы. После этого ныло, как у старпёра, сердце, хотя Монгол на здоровье не жаловался, был крепок и закален.
Вернувшись к событиям, происходившим в зоне, Монгол не смог оценить их хотя бы с малой толикой логики. Никак не выходило, что подобный "хипиш" нужен "семерке": зона, конечно, малость покраснела, но не была, скажем, такой беспредельной как "пятерка", где нижние шконки продавались этапникам за деньги, отморозки отбирали посылки и передачи у бессловесных мужиков, а менты до смерти гноили в шизняках идейную отрицаловку. Здесь, на "семерке", он, Монгол, мог бы справиться с уклоном без всякого бунта. Ну, исколошматили бы пару "бугров", напрягающих работой; поджарили бы кого-нибудь из кухонного персонала; "зверьков" загнали бы дальше дальнего и все, песец! Никакого хипиша и кильдыма, мужики пашут, едят, пьют чай; блатота ест, пьет чай, бережет мужиков от "наездов" и паники; зона дает план; Хозяин добреет и держит на привязи кумовьев...
"Хорошо ему в Москве, - подумал Монгол о Вредителе. - Давай, Леха, организуй народ, дави, Монгол, шуми, действуй: деньги дадим... Держим на контроле Зимлаг."
Так и написал Вредитель в последней "маляве": "держим на контроле", будто он секретарь райкома или директор спецПТУ для малолетних и трудновоспитуемых, а не бродяга, арестант и и босяк, пусть даже и в законе...
Монгол вдруг понял, что бунт на "семерке" заказан Москвой исключительно из-за него, Монгола, что просто в других зонах и нет человека, способного своим авторитетом поднять блатных и мужиков на бузу. Ведь большинство знает, что такое зоновский или тюремный бунт, чем он кончается... За другим бы не пошли, даже за Рыжиком или за Кормой не пошли бы. Но, похоже, сейчас уже не идут и за ним, Монголом: сами по себе громят, режут, бьют, жрут магазинные продукты. Короче, все шло так, как и предупреждал его этот баклан-диссидент Шахов. Надо было прислушаться.
Он присел на корточки возле будки. Тузик бежал от барака со знакомой белой чашечкой. Из-под самопальной салфетки струился еле заметный парок.
Обгоняя Тузика промчались двое в несуразных чушковых "гнидах": один высокий, другой пониже. Монгол узнал "обиженных", Мариванну и Гулю. Гуля размахивал левой рукой, а правой прижимал что-то, находившееся под ватником. Петухи бежали к "зверинцу".
- Монгол, смотри! - вдруг завопил Тузик и махнул правой рукой вверх, чуть не уронив чашку с чифиром.
Алексей поднял глаза. В небе кружил дельтаплан, управляемый Ванькой-Балконщиком. Со стороны КПП стрекотнул АК-74, дельтаплан повело в сторону, но Балконщик выправил его и поднялся повыше. Вторая очередь его не достала, и вскоре летучий зек завернул на ещё один вираж, пытаясь выпрямить полет в направлении Чум-озера.
- Во дают! - восхитился Тузик, ставя перед Монголом чашку.
- Кому тюрьма, а кому мать родна, - согласился Монгол.
- Ему бы щас гранату какую - он бы пособил братве! - продолжал радоваться Тузик.
- Дай Бог ему живому слинять отсель, - махнул Монгол на Тузика рукой. - Ладно, чифирнем - и в промзону!
Он отхлебнул из чашечки пару глотков, передал Тузику. Тот тактично отпил положенное и задвигал левой ладонью, как бы обмахивая грудь: мол, все, хорош, больше не буду.
Из домика "вахты" тянулся черный дымок: зеки выкуривали из "стакана" Панциря-Бронько, обложив "убежище" горящими кусками автомобильных скатов. Прапор и сам бы вышел, но уронил под ноги ключи и никак не мог согнуться, чтобы поднять их. "Какая ж сука его придумала, стакан этот?!" - извивался Бронько в узком вместилище, задыхаясь от едкого дыма.
Справа от "вахты" более сотни самых оголодавших мужиков осаждали "магазин-ларек". Ларечный шнырь Касимов (Индюк) спрятался в бочке с хамсой. Рыбы, впрочем, в бочке было маловато, зато рассолу хватало, и татарин Касимов молил аллаха, чтобы зеки побыстрей поделили конфеты, сигареты, маргарин и ушли: между крышкой и поверхностью вонючей жижи едва хватало места для головы, приходилось время от времени нырять.
У локалки "козлятника" бушевала толпа побольше, но её пока ещё сдерживал уговорами Окоемов. Сами "козлы" уже заперлись, загородились шконками и вооружились стальными шконочными полосами, справедливо полагая, что в плен их брать не будут. Стоять решили насмерть.
- Вот же эпическая сила! Такая фортецыла накрылась! - ни к кому не обращаясь громко говорил мечущийся по бараку завхоз Жукипукин-Лунников. Мне же через год домой по двум третям, а?
- Мужики! Вы только не волнуйтесь, - волновался в локалке Окоемов. Какие у вас претензии? Изложите по существу. Зачем же всех подряд мочить, калечить?
Окоемов вовсе не боялся зеков, он давно уже вообще ничего не боялся, кроме перемен в чем-либо. У него даже мелькнула мысль выйти из локалки, поговорить с каторжным народом поближе, лицом к лицу.
- Требования наши просты, понял! - заорал объявившийся и в этой группе зеков, словно Фигаро, Лаборант. - Чтоб сюда приехал министр, а ещё лучше президент! Мы президенту нашему верим, а вы, мусора, вводите его в заблуждение. Он, поди, не знает, как нас щемят в местах лишения свободы! А не приедет никто - будем всех подряд мочить, калечить!...
Со стороны промзоны вдруг послышался грохот и лязг открываемого шлюза. Внутренние ворота раздвинулись, открыв взорам зеков, "обстреливавших" административное здание, более сотни солдат в касках под прикрытием пластиковых щитов. В руках бойцов были резиновые дубинки. Солдаты, однако, не двигались.
Не двинулись и зеки.
МОСКВА
МУСОРОПРОВОД
1
Галина Ильинична Лесовицкая никак не могла предположить, что её тихая и кроткая Мариночка, доченька её послушная, неожиданно, да ещё и с детьми, отправится в аэропорт Домодедово, чтобы лететь в ужасный край, в Зимлаг, в Злоямово! Только что она позвонила и сообщила это пренеприятнейшее известие! Впрочем, Галина Ильинична пометалась, нервничая, недолго: вспомнила себя - и покойного мужа в Иркутлаге. Она, молодая и красивая, тоже ездила, Боже мой, в общем вагоне - в такую даль! И поездка не принесла ничего - ни ей, ни Грише. Свидания не дали, жить и работать было негде, видела она мужа лишь один раз - когда вели по "коридору" из колючей проволоки на завод ЖБИ - стропить и грузить на платформы огромные плиты. Она его узнала сразу в серой массе, не могла не узнать, да и он вдруг поднял голову, кивнул ей и даже чуть махнул рукой. Вот и все.
В нынешнее время в лагерях свидания почти без проблем, и, говорят, заключенному даже могут дать отпуск по чрезвычайным обстоятельствам - для этого нужно, чтобы внезапно умер близкий родственник (это буду я, знала старушка) или случилось стихийное бедствие: землетрясение, ураган, пожар...
Никак не могла Галина Ильинична полновесно осудить дочь за её самовольство. "Пусть, пусть... Пусть она сама увидит жизнь во всей её, ха-ха, красе...". Когда Виктор сел первый раз, Галина Ильинична сама возила дочь: пока Мариночка двое суток пребывала на свидании с Виктором, мать её жила в грязной двухэтажной гостинице с неуместно игривым названием "Гнездышко" - кроме неё "гнездовались" два снабженца и старичок-отец, приехавший, как и Лесовицкие, на свидание к сыну.
"Мама, не забудь о "Добрых Людях! Четырнадцать ноль-ноль! - кричала в трубку дочь. - И Андриану дай пятьсот долларов! - если возьмет, конечно..." (Марина была уверена, что Голощапов будет благородно отказываться, но знала, что мать настоит на своем).
Галина Ильинична ничего не забыла и уже с 13.30 выглядывала в окно: не подъехала ли та красивая машина с риэлтерами? На улице ничего не происходило, если не считать того, что трактор, экскаватор и группа людей в оранжевых жилетах разбирали завал камней на месте ночного бара "Русский Самурай". Двое мужчин (один, что странно, нес ведро) вышли из подъехавшего авто и пошли в подъезд, но это были не риэлтеры, да и авто не иностранное, а наше, русское. "Москвич". (Галина Ильинична безошибочно отличала иномарки от отечественных машин, но все отечественные упорно называла "москвичами", абсолютно не замечая разницы).
А в 13.55 к дому подъехала иномарка с "Добрыми Людьми" - старушка сразу узнала красивую, выдержанной формы, машину. Вышли те самые, что были в прошлый раз, вежливые и приятные молодые люди (впрочем, один был неопределенный какой-то - из-за бритой - ах, мода! - головы). Он-то и заметил Галину Ильиничну в окне, приветливо махнул ей рукой и что-то, улыбаясь, сказал товарищу. Тот закивал головой...
- Карга старая уже в окне засветилась, усекла нас, - сказал Ваня Хлюпик и помахал рукой. - Лыбится.
- Ништяк, доулыбалась, - подтвердил Ширяйка, посмотрел налево и увидел руины "Русского Самурая". - Глянь, братан: землетрясение, что ли?
- "Дорожный патруль" смотреть надо. Сказали: бомба с механизмом. Абубакара-Черныша на части разорвало, а Жир-Хан - я с ним на Вятлаге чалился - задохнулся под обломками. И х.. с ними, двумя зверями меньше стало...
Под козырьком подъезда качались два только что опохмелившихся мужика в "польтах" и кроличьих шапках: типичные алкаши из "спального" района, явно безработные или малооплачиваемые. Рядом стояло ведро с мусором, а чуть поодаль - бутылка с остатком водки.
- Ну, и чё, чё? - бормотал тот, что повыше. Он был совсем пьян, его "вело" в сторону, но он хватался за товарища, а тот все пытался отцепить чужие пальцы от своего рукава. - Ты мне адрес напиши, куда ехать. Я же по шестому разряду пахал, на все руки, бля...
- Ручки нет, - отвечал второй, пониже ростом, коренастый.
- Как - нет? - пьяный повернул голову и мутными глазами посмотрел на идущих к подъезду Хлюпика и Ширяйку. - Мужики, ручка есть, а? на айн момент, а?
У Хлюпика был "Паркер" с золотым пером (он "заиграл" его у Голощапова ещё месяц назад - и не отдал). Ваня не хотел давать какой-то пьяни хорошую ручку и толкнул Ширяйку:
- Есть ручка? Дай мужику.
- Да откуда? Что я, писарь, что ли? Сам дай.
Высокий схватил Хлюпика за рукав:
- Земляк, адрес запишу - и все, а? Дай!
- Ладно, - сжалился Хлюпик. - Только не дави сильно.
- Да что я, семижильный, что ли? - обиделся высокий. - Щас в подъезде, на приступочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Одновременно с интересом к формам общественной жизни и к её изменениям у Монгола возник интерес к самому себе. Не то чтобы он вдруг возлюбил себя (никогда не любил особенно), а просто жалко стало - и не теперешнего, взрослого, а того пацана Леху, что сиживал когда-то в голубятне, гонял мяч и шайбу, прогуливал уроки и мог однажды повернуть не налево, как случилось, а направо - как хотелось. Мать, конечно же, мечтала видеть его не вором, пусть и "в законе", а флотским офицером, подобно покойному деду по отцу Алексею Фомичу, инженер-капитану первого ранга, зачинателю советских авианосных кораблей. "Будешь, Алеша, на всем готовом: и одежка и кормежка", - приводила веские доводы мать. - "Дедушка во время войны был сыт, одет и обут, не то, что мы здесь, в эвакуации." Правда, Серафима Николаевна не поминала о трех ранениях "сытого и обутого дедушки", а также о том, что, сопровождая на эсминце печально известный конвой PQ-17, Алексей Фомич был выброшен взрывной волной за борт в ледяную воду и провел в ней более трех часов. Лишь могучие запасы организма и жизнелюбивая вятская кровь не дали окоченеть до смерти. Монгол частенько думал об этом - то в БУРе, то в ШИЗО - внутренне изнывая до отчаяния от голода и холода. "Дед, наверное, застрелился бы, если бы дожил до моих отсидок. И меня бы грохнул недрогнувшей рукой."
Все эти мысли неслись со скоростью экспресса "Москва-Питер". Монгол давно уже думал не словами, как бы "читая" или "проговаривая", а по-другому - невозможно было объяснить: как... За пять-шесть минут он успевал прокрутить невероятные объемы "оперативной" информации, проанализировать их и вынести решение. Еще быстрее "крутились" воспоминания; но тут с анализом было посложней, кто-то внутри начинал оспаривать результаты, растаптывал в прах аргументы. После этого ныло, как у старпёра, сердце, хотя Монгол на здоровье не жаловался, был крепок и закален.
Вернувшись к событиям, происходившим в зоне, Монгол не смог оценить их хотя бы с малой толикой логики. Никак не выходило, что подобный "хипиш" нужен "семерке": зона, конечно, малость покраснела, но не была, скажем, такой беспредельной как "пятерка", где нижние шконки продавались этапникам за деньги, отморозки отбирали посылки и передачи у бессловесных мужиков, а менты до смерти гноили в шизняках идейную отрицаловку. Здесь, на "семерке", он, Монгол, мог бы справиться с уклоном без всякого бунта. Ну, исколошматили бы пару "бугров", напрягающих работой; поджарили бы кого-нибудь из кухонного персонала; "зверьков" загнали бы дальше дальнего и все, песец! Никакого хипиша и кильдыма, мужики пашут, едят, пьют чай; блатота ест, пьет чай, бережет мужиков от "наездов" и паники; зона дает план; Хозяин добреет и держит на привязи кумовьев...
"Хорошо ему в Москве, - подумал Монгол о Вредителе. - Давай, Леха, организуй народ, дави, Монгол, шуми, действуй: деньги дадим... Держим на контроле Зимлаг."
Так и написал Вредитель в последней "маляве": "держим на контроле", будто он секретарь райкома или директор спецПТУ для малолетних и трудновоспитуемых, а не бродяга, арестант и и босяк, пусть даже и в законе...
Монгол вдруг понял, что бунт на "семерке" заказан Москвой исключительно из-за него, Монгола, что просто в других зонах и нет человека, способного своим авторитетом поднять блатных и мужиков на бузу. Ведь большинство знает, что такое зоновский или тюремный бунт, чем он кончается... За другим бы не пошли, даже за Рыжиком или за Кормой не пошли бы. Но, похоже, сейчас уже не идут и за ним, Монголом: сами по себе громят, режут, бьют, жрут магазинные продукты. Короче, все шло так, как и предупреждал его этот баклан-диссидент Шахов. Надо было прислушаться.
Он присел на корточки возле будки. Тузик бежал от барака со знакомой белой чашечкой. Из-под самопальной салфетки струился еле заметный парок.
Обгоняя Тузика промчались двое в несуразных чушковых "гнидах": один высокий, другой пониже. Монгол узнал "обиженных", Мариванну и Гулю. Гуля размахивал левой рукой, а правой прижимал что-то, находившееся под ватником. Петухи бежали к "зверинцу".
- Монгол, смотри! - вдруг завопил Тузик и махнул правой рукой вверх, чуть не уронив чашку с чифиром.
Алексей поднял глаза. В небе кружил дельтаплан, управляемый Ванькой-Балконщиком. Со стороны КПП стрекотнул АК-74, дельтаплан повело в сторону, но Балконщик выправил его и поднялся повыше. Вторая очередь его не достала, и вскоре летучий зек завернул на ещё один вираж, пытаясь выпрямить полет в направлении Чум-озера.
- Во дают! - восхитился Тузик, ставя перед Монголом чашку.
- Кому тюрьма, а кому мать родна, - согласился Монгол.
- Ему бы щас гранату какую - он бы пособил братве! - продолжал радоваться Тузик.
- Дай Бог ему живому слинять отсель, - махнул Монгол на Тузика рукой. - Ладно, чифирнем - и в промзону!
Он отхлебнул из чашечки пару глотков, передал Тузику. Тот тактично отпил положенное и задвигал левой ладонью, как бы обмахивая грудь: мол, все, хорош, больше не буду.
Из домика "вахты" тянулся черный дымок: зеки выкуривали из "стакана" Панциря-Бронько, обложив "убежище" горящими кусками автомобильных скатов. Прапор и сам бы вышел, но уронил под ноги ключи и никак не мог согнуться, чтобы поднять их. "Какая ж сука его придумала, стакан этот?!" - извивался Бронько в узком вместилище, задыхаясь от едкого дыма.
Справа от "вахты" более сотни самых оголодавших мужиков осаждали "магазин-ларек". Ларечный шнырь Касимов (Индюк) спрятался в бочке с хамсой. Рыбы, впрочем, в бочке было маловато, зато рассолу хватало, и татарин Касимов молил аллаха, чтобы зеки побыстрей поделили конфеты, сигареты, маргарин и ушли: между крышкой и поверхностью вонючей жижи едва хватало места для головы, приходилось время от времени нырять.
У локалки "козлятника" бушевала толпа побольше, но её пока ещё сдерживал уговорами Окоемов. Сами "козлы" уже заперлись, загородились шконками и вооружились стальными шконочными полосами, справедливо полагая, что в плен их брать не будут. Стоять решили насмерть.
- Вот же эпическая сила! Такая фортецыла накрылась! - ни к кому не обращаясь громко говорил мечущийся по бараку завхоз Жукипукин-Лунников. Мне же через год домой по двум третям, а?
- Мужики! Вы только не волнуйтесь, - волновался в локалке Окоемов. Какие у вас претензии? Изложите по существу. Зачем же всех подряд мочить, калечить?
Окоемов вовсе не боялся зеков, он давно уже вообще ничего не боялся, кроме перемен в чем-либо. У него даже мелькнула мысль выйти из локалки, поговорить с каторжным народом поближе, лицом к лицу.
- Требования наши просты, понял! - заорал объявившийся и в этой группе зеков, словно Фигаро, Лаборант. - Чтоб сюда приехал министр, а ещё лучше президент! Мы президенту нашему верим, а вы, мусора, вводите его в заблуждение. Он, поди, не знает, как нас щемят в местах лишения свободы! А не приедет никто - будем всех подряд мочить, калечить!...
Со стороны промзоны вдруг послышался грохот и лязг открываемого шлюза. Внутренние ворота раздвинулись, открыв взорам зеков, "обстреливавших" административное здание, более сотни солдат в касках под прикрытием пластиковых щитов. В руках бойцов были резиновые дубинки. Солдаты, однако, не двигались.
Не двинулись и зеки.
МОСКВА
МУСОРОПРОВОД
1
Галина Ильинична Лесовицкая никак не могла предположить, что её тихая и кроткая Мариночка, доченька её послушная, неожиданно, да ещё и с детьми, отправится в аэропорт Домодедово, чтобы лететь в ужасный край, в Зимлаг, в Злоямово! Только что она позвонила и сообщила это пренеприятнейшее известие! Впрочем, Галина Ильинична пометалась, нервничая, недолго: вспомнила себя - и покойного мужа в Иркутлаге. Она, молодая и красивая, тоже ездила, Боже мой, в общем вагоне - в такую даль! И поездка не принесла ничего - ни ей, ни Грише. Свидания не дали, жить и работать было негде, видела она мужа лишь один раз - когда вели по "коридору" из колючей проволоки на завод ЖБИ - стропить и грузить на платформы огромные плиты. Она его узнала сразу в серой массе, не могла не узнать, да и он вдруг поднял голову, кивнул ей и даже чуть махнул рукой. Вот и все.
В нынешнее время в лагерях свидания почти без проблем, и, говорят, заключенному даже могут дать отпуск по чрезвычайным обстоятельствам - для этого нужно, чтобы внезапно умер близкий родственник (это буду я, знала старушка) или случилось стихийное бедствие: землетрясение, ураган, пожар...
Никак не могла Галина Ильинична полновесно осудить дочь за её самовольство. "Пусть, пусть... Пусть она сама увидит жизнь во всей её, ха-ха, красе...". Когда Виктор сел первый раз, Галина Ильинична сама возила дочь: пока Мариночка двое суток пребывала на свидании с Виктором, мать её жила в грязной двухэтажной гостинице с неуместно игривым названием "Гнездышко" - кроме неё "гнездовались" два снабженца и старичок-отец, приехавший, как и Лесовицкие, на свидание к сыну.
"Мама, не забудь о "Добрых Людях! Четырнадцать ноль-ноль! - кричала в трубку дочь. - И Андриану дай пятьсот долларов! - если возьмет, конечно..." (Марина была уверена, что Голощапов будет благородно отказываться, но знала, что мать настоит на своем).
Галина Ильинична ничего не забыла и уже с 13.30 выглядывала в окно: не подъехала ли та красивая машина с риэлтерами? На улице ничего не происходило, если не считать того, что трактор, экскаватор и группа людей в оранжевых жилетах разбирали завал камней на месте ночного бара "Русский Самурай". Двое мужчин (один, что странно, нес ведро) вышли из подъехавшего авто и пошли в подъезд, но это были не риэлтеры, да и авто не иностранное, а наше, русское. "Москвич". (Галина Ильинична безошибочно отличала иномарки от отечественных машин, но все отечественные упорно называла "москвичами", абсолютно не замечая разницы).
А в 13.55 к дому подъехала иномарка с "Добрыми Людьми" - старушка сразу узнала красивую, выдержанной формы, машину. Вышли те самые, что были в прошлый раз, вежливые и приятные молодые люди (впрочем, один был неопределенный какой-то - из-за бритой - ах, мода! - головы). Он-то и заметил Галину Ильиничну в окне, приветливо махнул ей рукой и что-то, улыбаясь, сказал товарищу. Тот закивал головой...
- Карга старая уже в окне засветилась, усекла нас, - сказал Ваня Хлюпик и помахал рукой. - Лыбится.
- Ништяк, доулыбалась, - подтвердил Ширяйка, посмотрел налево и увидел руины "Русского Самурая". - Глянь, братан: землетрясение, что ли?
- "Дорожный патруль" смотреть надо. Сказали: бомба с механизмом. Абубакара-Черныша на части разорвало, а Жир-Хан - я с ним на Вятлаге чалился - задохнулся под обломками. И х.. с ними, двумя зверями меньше стало...
Под козырьком подъезда качались два только что опохмелившихся мужика в "польтах" и кроличьих шапках: типичные алкаши из "спального" района, явно безработные или малооплачиваемые. Рядом стояло ведро с мусором, а чуть поодаль - бутылка с остатком водки.
- Ну, и чё, чё? - бормотал тот, что повыше. Он был совсем пьян, его "вело" в сторону, но он хватался за товарища, а тот все пытался отцепить чужие пальцы от своего рукава. - Ты мне адрес напиши, куда ехать. Я же по шестому разряду пахал, на все руки, бля...
- Ручки нет, - отвечал второй, пониже ростом, коренастый.
- Как - нет? - пьяный повернул голову и мутными глазами посмотрел на идущих к подъезду Хлюпика и Ширяйку. - Мужики, ручка есть, а? на айн момент, а?
У Хлюпика был "Паркер" с золотым пером (он "заиграл" его у Голощапова ещё месяц назад - и не отдал). Ваня не хотел давать какой-то пьяни хорошую ручку и толкнул Ширяйку:
- Есть ручка? Дай мужику.
- Да откуда? Что я, писарь, что ли? Сам дай.
Высокий схватил Хлюпика за рукав:
- Земляк, адрес запишу - и все, а? Дай!
- Ладно, - сжалился Хлюпик. - Только не дави сильно.
- Да что я, семижильный, что ли? - обиделся высокий. - Щас в подъезде, на приступочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56