В воздухе отчетливо воняло серой. На краю пустыря, на ясном фоне туманного города, возвышались, словно охранники вокруг пустого концлагеря, нефтяные вышки.
Я заехал в неправильное место, в неправильное время: я вообще все сделал неверно. Офицер, позволивший арестованному завладеть оружием, — преступник. Я выключил мотор, чувствуя, что из-под хвоста вот-вот польется.
— О машине можете не беспокоиться, — сказала Молли. — Выходите. Ключи оставьте в зажигании.
— Я остаюсь.
— Ничего подобного. Предупреждаю — я выстрелю. Вы не имеете права высылать меня обратно в Миннесоту, чтобы надо мной там все потешались. Я не собираюсь пыхтеть заместо настоящего преступника, который стырил эту камеру. Один неверный шаг — и я вас прикончу.
Ее глаза яростно полыхали синевой.
— Пистолет на предохранителе, Молли. Он не выстрелит.
Она схватилась за кожух и изо всей силы попыталась его оттянуть. Дуло поехало вниз. Тогда я взялся за него сначала одной, а затем обеими руками.
Девушка стала царапать мне кисти. Я выкрутил пистолет из ее рук, выставил его в окно и выпалил в пустоту. Отдача, которой я не ожидал, подбросила мою руку кверху. Я очень осторожно поставил пистолет на предохранитель и убрал его в левый карман пиджака.
— Ты могла меня убить. И что было бы после, а?
— Теперь можете на меня всех собак повесить, — сказала она угрюмо. — И надолго упрятать за решетку.
— Мне это неинтересно. Я бы хотел, чтобы ты жила в таком месте, где пожилые не будут тебя колотить, а молодые не станут из-за тебя умирать. — После того как я выстрелил в ночь, злости во мне не осталось ни капли.
— Неужели на свете есть подобное место? — Ее взгляд скользнул за черные поля к выпуклому горизонту. Едкий запах выжигал ноздри.
Мы въехали в Лонг-Бич.
Глава 19
Гостиница «Нептун» находилась посередине огромного пустыря, раскинувшегося между неоновыми огнями деловой части города и темной пропастью порта. Вывеска «Комната с ванной — доллар пятьдесят» то потухала, то вновь загоралась, и это дерганье наводило на ассоциации с параличной старухой. Рядом со входом располагался бар, где за стойкой восседали матросы с небольшим количеством девиц. У них были полуночные лица. В холле не оказалось ни света, ни людей. Зелень помытых стен легла на лицо Молли смертельной бледностью, превратив ее темно-коричневые волосы в зеленовато-золотистые. Она привычно огляделась, словно это место было ей хорошо знакомо.
Из-за конторки выглянул ночной портье. Им оказался молодой человек с прогрессивной стрижкой — ежиком на макушке и длинными, свисавшими на уши волосами. Он носил алую рубаху и расписные подтяжки.
— Двойной номер? — произнес он нагловатым тенорком.
— Нет.
— Коли приволокете её в одинарный, все равно заплатите как за двойной.
— Я полицейский.
Он крякнул, провел пальцами по своему ежику и выпрямился, нацепив на физиономию подобие улыбки.
— Что ж сразу не сказали?
— У вас здесь остановился человек по имени Артур Лемп.
Парень оглянулся на доску с ключами.
— Его нет в номере.
— Когда он ушел?
— Не могу сказать. Вечером я его не видел. Предыдущим тоже.
— А когда?
— Похоже, что позапрошлым. Ведь вечера так похожи. — Он опустил руку ладонью вниз, вознамерившись показать скуку и безрадостность этих самых однообразных вечеров.
— С кем?
— Ни с кем. Этот старикан — одиночка.
— Друзья?
— Лично я ни одного не видел. Приходил он всегда один, это я помню точно, примерно в это время.
— А где он проводил вечера?
Парень выразительно перевернул руку.
— Откуда мне знать? В барах?.. Я ведь не циклоаналитик. Но видок у него был как у прожженного пьянчуги.
Молли фыркнула.
— Мне и в морге так же показалось, — сказал я.
Молодой человек потрогал рот, а затем приложил палец к носу.
— Мертв?
Я кивнул.
Рука Молли вцепилась в мой локоть. Ее яростный шепот впился мне в ухо:
— Вы не говорили, что он умер. Надули меня, приволокли сюда...
Я стряхнул ее руку и обратился к портье:
— Лемпа убили сегодня утром. Я бы хотел осмотреть его комнату.
— Ордер у вас есть?
— В подобном случае ордер не нужен. Речь идет об убийстве. Умер человек.
Пожав худыми плечами, он снял с доски ключ, снабженный биркой, и запустил его по стойке в мою сторону.
— Думаю, вы понимаете, что делаете. Номер три-семнадцать. Ничего, если я останусь здесь? Заменить меня некому. От лифта свернете налево. Последний номер в конце коридора, у пожарного выхода.
— Благодарю. — Я повернулся к Молли. — Вы пойдете со мной.
— Не хочу.
— А я не желаю, чтобы вы тут болтались без присмотра и нарывались на очередные неприятности.
Я взял ее за руку и повел к лифту. С жутким протестующим скрипом машина подняла нас на третий этаж. Мы повернули налево и пошли вперед, ориентируясь по красным огонькам в конце коридора.
Молли шла, еле волоча ноги.
По звукам, исходящим из-за тонких стен и дверей, угадывались тревожные сны, пьяные разборки, вороватая любовь. Я безумно устал от этого хлынувшего на нас потока чужих жизней, затопивших узкий коридор подобно потопу. Внезапно я почувствовал, что кошмар вот-вот станет реальностью, ибо увидел себя со стороны — крошечное существо, пробирающееся по венам гигантского, корчащегося в судорогах тела.
Ключ свободно повернулся в замке, и мы вошли в комнату. От выключателя на внутренней стороне стены к потолку тянулась витая жила. Две слабых сорокаваттных лампочки осветили простую железную койку, умывальник в углу, рахитичное бюро и несколько квадратных футов вытертого коврика.
Через наполовину прикрытое жалюзи окно по диагонали шла пожарная лестница — железная, черная, на фоне жуткой вечерней тьмы над крышами.
— Так, значит, вот, где он обретался, — презрительно сказала Молли. — В этакой-то берлоге, а сам о норках, лимузинах... Старая грязная вонючка.
— Вы очень своеобразно выражаете печаль по умершему...
— Как умею. Вы не видели, что он сотворил со мной? Тогда поглядите...
Внезапно сбросив с плеч пальто, она дотянулась до молнии сзади и обнажила лопатки. Спина была исполосована сине-черными рубцами, которые уже стали наливаться зеленью и желтизной.
— Это его работа. Мексиканский ремень; как раз после этого случая я его и погнала. И знаете, как он объяснил это проявление «нежности»? Что способен на что угодно ради привязанности. Что, видите ли, он старый и никому не нужный, потому и побил меня.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже, только не его. — Она застегнула молнию. — Как вы думаете, сколько предложений стать манекенщицей у меня появится, пока на спине сияет подобное расписание?
— Молли, присядьте пока. Сейчас я должен заняться делом.
Она села на единственный стул и уставилась в стену. Инструмент маляра оставил на стене и потолке мириады крошечных серпообразных следов, и казалось, что по комнате прокатилась волна каких-то кошмарных существ, которые цеплялись коготками за стены.
Шкафа не было, а на крючках за дверью ничего не висело. Ящики бюро оказались пустыми. Я подошел к застеленной кровати и откинул простыни. Под ними ничего не оказалось, кроме коричневатых пятен на матраце. Я поднял матрац и прислонил его к стене. Чемодан Лемпа оказался под кроватью. Он был сделан из дубленой парусины и украшен коричневой кожей. Отделка уже порядком пообтрепалась, а замок заржавел. Внутри лежал пакет белья, присланный из китайской прачечной, который я не удосужился вскрыть; пинтовая бутылка дешевого «бурбона», закутанная в изъеденный молью свитер; аккуратно сложенный коричневый костюм с потускневшим значком полицейского департамента Сан-Франциско, прикрепленным к внутреннему нагрудному карману; револьвер 38-го калибра; коробка патронов, пачка лакричных пастилок, тяжелый перочинный нож, снабженный ножничками для подравнивания ногтей; пара черных кожаных ботинок с бритвенными разрезами на носках; порядком заплесневелая половина гамбургера с ветчиной, завернутая в вощеную бумагу; пустой бумажник из крокодиловой кожи; почти пустая бутылка с этикеткой «Пот-н-Зии — Гормональный Эликсир»; и пара бронзовых детских башмачков на голубой ленте.
На самом дне оказалось несколько книг и бумаг. Одна книжка была озаглавлена «Истинное значение ваших снов», на обложке я узрел распухшую от фантазий человеческую голову. Лемповские интересы замечательно просматривались в подборе литературы: судя по иллюстрациям, он превратился в законченного садиста. На титульном листе одного из этих шедевров кто-то нацарапал химическим карандашом такие стишки:
Молли, Молли, веселушка,
Дева — девочка-резвушка!
С золотыми волосами,
Сине-синими глазами
Ты в одиннадцать за мною прилетай,
Полетим с тобою, Молли, прямо в рай
Припев: Девочка веселая моя, волосы как золото горят.
В бумагах я нашел письмо, написанное помощником окружного прокурора графства Сан-Диего, датированное 1941 годом, в котором Лемп рекомендовался на работу в качестве охранника на авиационный завод; выцветший снимок молодого лысого мужчины, Лемпа, стоящего под опавшим кленом и держащего на руках ребенка в длинной одежде, и свидетельство о рождении: «Артур Джордж Лемпке, Питтсбург, Пенсильвания, родился 14 июня 1892 года; отец — Артур Лемпке, рабочий, его жена — Тринити, домохозяйка». Чтобы уместить всю свою жизнь в единственном документе, Лемп карандашом накорябал на загнутом уголке официального конверта, в который было вложено свидетельство: «Распорядок — отправить письмо на Велли-Висту-Ранч, Риджкрест-роуд в пяти, полд. не позже. — Майнер отвезет мальчика в пустыню до доставки почты (субб.) 9.00 — 9.30 ут. — поезд уходит со станции 11 часов — самолет улет, из Междун. Аэр. 2.00».
Но Лемп отправился на небеса сразу же после одиннадцати и опоздал на этот рейс. Я открыл бутылку «бурбона» и хорошенько глотнул. Боже! Какой скукой и мраком веяло от этих стен, из чемодана, от объедков лемповской жизни. И я содрогнулся, почувствовав могильный холод, заползающий мне в душу. Безумие.
— Главное — не забыть спереть выпивку у мертвеца. Какая низость. — Молли поднялась со своего места и направилась ко мне и сказала робко: — Я бы тоже заглотнула этого пойла, мистер.
— От меня ни капли не получишь.
— Отчего же? — улыбнулась она задабривающе.
— Оттого, что я не спаиваю малолеток и не отнимаю у малышей леденцы.
— Я не малолетка. Я уже регулярно выпиваю в течение нескольких лет.
От дешевого неочищенного виски внутри у меня все зажглось и осветилось, и тогда я увидел, что нахожусь в центре какого-то дьявольского лабиринта, в который составными частями входили: расписание похищения ребенка и пара детских башмачков; безвкусное любовное послание стареющего мужчины на обложке извра-шенческой книжонки и молоденькая, но уже растленная до мозга костей девица. И улыбочка Молли, пустая, как стены, и затертая, как половик, внезапно все поставила на свои места.
— Ты, дитя лесное, — сказал я. — Укройся листвой.
Память, словно расплывшиеся в воде чернила, оживила ее холодные глаза.
— Вы говорите затасканнейшие вещи. Я ведь только этим и занимаюсь. Еще маленькой я играла листьями осенью. Мы тогда всей семьей играли.
— Это было до наводнения?
— До.
Я опустился на корточки и принялся запихивать вещи в чемодан. По телу разливалась огненная волна. Зло трудно возненавидеть, но можно пересились ненависть и самому стать злом. Я ненавидел не Молли и даже не Лемпа, а тщетность желаний, неистовое разбазаривание жизненной энергии и тот омерзительный нуль, что поджидал их в конце.
Какие неуклюжие у меня руки! Складывая коричневый костюм, я выронил на пол бумажник из крокодиловой кожи.
Молли на четвереньках подползла к нему.
— Давай сюда, — сказал я. — Это улика.
— Бумажник Керри... Я сделала ему подарок на прошлый день рождения. Тридцать лет — не шутка, а у меня в то время как раз были деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31