Уж он-то был доволен…
– Какими делами они занимались?
– К ним приходили дамы.
– Какие дамы и с какой целью?
– Богатые, по платьям было видно. На лицах вуаль. С какой целью? А вам как кажется, герр комиссар?
Полицейский закурил и окинул Френцеля взглядом.
– Помнишь, что я сказал в начале разговора? Как должна проходить наша беседа?
В лучах света кружилась пыль. Френцель тупо сопел, понятия не имея, как ответить на этот вопрос. В голове у него засело одно: через два часа мастер из Польши сядет у Орлиха за стол.
– Я здесь задаю вопросы, Френцель, не ты. Понятно?
– Виноват, – опомнился дворник. – Так о чем вы спрашивали?
– Зачем приходили к ним дамы? Отвечай кратко и не раздумывая.
Лицо Френцеля растянулось в беззубой усмешке.
– Перепихнуться.
– Откуда ты знаешь? – Сообщение совсем не позабавило ведущего допрос.
– Подслушивал под дверью.
– Сколько комнат в той квартире?
– Одна комната и кухня.
– Дама с одним парнем находилась в комнате, а остальные сидели на кухне?
– Не знаю, меня не звали. Дамы приходили по одной, иногда вдвоем. Бывало, кто-нибудь из Шмидтов выходил, стоило даме прийти. Иной раз все оставались в квартире. Когда как…
– Соседи не жаловались?
– Поступило только две жалобы на дамский визг и писк… Да и дам-то было не так много. Всего несколько человек.
– Ты видел когда-нибудь братьев в маскарадных костюмах?
– В маскарадных? – не понял Френцель. – Это как?
– Ты в театре бывал?
– Несколько раз.
– Шмидты одевались когда-нибудь, как актеры на сцене? Напяливали наряды Зорро, рыцарей и так далее?
– Да. Это когда толстый к ним приезжал…
– Какой толстый?
– Не знаю. Жирный, надушенный. Всегда подкатывал на автомобиле с надписью «Банкеты» или что-то такое… Я издалека плохо вижу.
– Этот толстый часто приезжал?
– Несколько раз.
– К ним наверх он поднимался?
– Да. Потом все вместе садились в машину и куда-то ехали. Он им, наверное, неплохо платил. Они после закатывались к Орлиху, это от нас недалеко, и пили от души.
– Еще какие-нибудь другие мужчины приходили к Шмидтам?
– Еще один. Только он являлся с двумя женщинами. Одна на инвалидной коляске. Он сам втаскивал коляску с калекой на последний этаж.
– Ты узнал бы этого мужчину?
– И его, и женщину. Лиц они не закрывали.
– А калеку в коляске?
– Она была под вуалью.
– Как выглядел этот человек и вторая женщина, здоровая?
– Да как сказать… Он высокий, она рыжая. Красивая девица.
– Возраст?
– Ему под пятьдесят, ей около двадцати.
– Исчезновение этой четверки тебя не удивило? Почему в полицию не заявил?
– Удивить-то удивило… Бывало, они пьянствовали у Орлиха. Но два дня пройдет – и они, глядишь, дома… А тут неделя… Что до полиции… Виноват, не люблю полицейских. Но я бы сегодня и так заявил.
– Почему сегодня?
– По субботам они всегда были дома, в этот день к ним приходил высокий с девушкой и калекой.
– Хочешь сказать, они являлись регулярно, каждую субботу?
– Так точно. В один и тот же час. Но не всей компанией сразу. Сперва мужчина с калекой, а через несколько минут рыжая.
– Во сколько они приходили?
– Аккурат полчасика осталось. В шесть. – Френцель вынул из кармана часы. – Всегда ровно в шесть.
– В прошлую субботу они были?
– Да. Но без рыжей.
– В последний раз ты видел Шмидтов именно тогда?
– Нет, днем раньше. За ними толстый приезжал. В экипаже. Вместе куда-то отправились.
– Откуда ты знаешь, что в субботу они были дома, если в последний раз ты их видел в пятницу?
– Я их не видел. Но они были в квартире.
– Подслушивал?
– Так точно.
– И что ты услышал?
– Их голоса и стоны калеки.
– А мужчину-сопровождающего?
– Его не слышал.
– Свободен. – Полицейский сначала вынул часы, а потом указал Френцелю на дверь. – Это тебе на извозчика, – две десятки перекочевали в карман дворника, – можешь идти домой. Только запомни: вот этот верзила, – полицейский указал на шкафоподобного, – пару дней за тобой присмотрит. Подожди, еще вот что… За что ты не любишь полицейских?
– Они такие подозрительные, даже когда приходишь к ним добровольно с заявлением. – Френцель опять испугался собственной дерзости. – Но к вам это не относится… ей-богу. Лично вы и не похожи на полицейского.
– А на кого я похож?
– На пастора, – ответил Френцель и прибавил по себя: «Который отправился по бабам».
По винтовой лестнице дворник несся сломя голову и, очутившись на тротуаре, с удивлением обнаружил, что всю его усталость как рукой сняло. Выбежав на перекресток, Френцель свистком подозвал извозчика, даже не посмотрев на многоэтажный дом, где его только что допрашивали. Все его мысли были заняты тем, как бы побыстрее добраться до дома, взять деньги и занять свое место в кафе Орлиха, где мастера будут мериться силами за залитым пивом столом.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, без четверти шесть вечера
Под тяжелыми шагами трех мужчин лестница содрогалась. Мок, Вирт и Цупица поднялись наконец на пятый этаж доходного дома на Гартенштрассе, 46, и, с трудом переводя дыхание, остановились перед дверью квартиры номер 20. Зловоние, разносящееся из уборной на лестничной площадке второго этажа, заставило их поморщиться.
– Унитаз небось засорился, – буркнул Вирт и, не снимая перчаток, достал из кармана отмычку.
Мок несильно, чтобы не поцарапать обувь, толкнул носком ботинка приоткрывшуюся дверь. Потянуло затхлым воздухом, пропитанным ненавистным Моку со времен гимназии запахом раздевалки при гимнастическом зале. Эберхард вынул маузер и движением головы приказал Цупице также взять оружие наизготовку. В темную прихожую Мок вошел первым, нащупал в потемках выключатель, и помещение залил грязно-желтый свет. Полицейский резко отскочил в сторону – на случай нападения. Но никто на него не бросился. Доски пола, выкрашенные коричневой краской, скрипнули под ногами. Цупица распахнул дверь большого шкафа. Пальто и костюмы, больше ничего. В тусклом свете лампы, накрытой абажуром из газеты, было трудно определить даже цвет одежды в шкафу. Мок указал Вирту и Цупице на комнату, сам же включил свет в кухне, такой же жидкий, как и в прихожей. Здесь царил беспорядок, типичный для жилищ, где нет женского попечения. Горы тарелок, заляпанных застывшим соусом, чашки со слоем засохшего кофе на дне, окаменевшие булки и выщербленные стаканы с потеками смолоподобной жидкости – все это громоздилось в глубокой полукруглой раковине, на столе, на табуретах и даже на полу. Целый рой потревоженных зеленых мясных мух взмыл в воздух. Перед глазами у Мока расплывчато заколебалась надпись на настенном коврике: «Morgenstunde hat Gold im Munde». Хотя форточка была открыта, кисло воняло мокрым тряпьем.
– Никого! – крикнул из комнаты Вирт.
Мок с облегчением покинул кухню – все-таки в комнате, наверное, почище будет, рабочее помещение как-никак.
Так оно и оказалось. Вылитый гостиничный номер средней руки, если в нем неделю не убирать. Окна на улицу. Две широкие железные койки аккуратно прикрыты покрывалами с вышитыми красными розами. Между кроватями тумбочка с настольной лампой изысканных форм. Голые стены. Ни намека на уют – ложись на кровать, гляди на лампу и борись с мыслями о самоубийстве.
Мок сел на одну из коек и посмотрел на своих людей.
– Цупица, ступай к дворнику и глаз с него не спускай весь вечер. И весь завтрашний день. – Подождав, пока Вирт переведет его приказ на язык жестов, Мок обратился к самому толмачу: – Ты, Вирт, мчись за Смолором – Опицштрассе, тридцать семь. Притащишь его сюда. Если его нет дома, отправляйся на виллу барона Бокенхайм-унд-Билау – Вагнерштрассе, тринадцать. Отдашь камердинеру записку для Смолора.
Мок вырвал из блокнота листок и написал ровным наклонным бисерным почерком: «Курт, немедленно явиться на Гартенштрассе, 46, квартира 20».
– А я, – добавил Мок, отвечая на немой вопрос Вирта, – подожду рыжеволосую.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, четверть седьмого вечера
Мок давно уже обратил внимание, что после пребывания в кенигсбергском госпитале у него появилось особое отношение к рыжеволосым женщинам. Не желая верить, что сестра милосердия была лишь плодом его фантазии, фантомом, которому дало жизнь его подстегнутое морфином воображение, он провожал взглядом каждую случайно встреченную «огненногривую» (как он их про себя называл). На улицах ему частенько попадались рыжие локоны, выбивающиеся из-под шляпки, или толстые огненные косы, так и хлещущие по спине, – конечно, если их обладательница куда-то торопилась. Таких дам Мок старался обогнать, заглядывал им в лицо, приподнимал шляпу и со словами «Извините, я принял вас за другую» удалялся. Вслед ему посылали взгляд, полный страха, высокомерия или разочарования – в зависимости от того, была перед ним неопытная девица, женщина, любящая своего мужа, или распутная горничная. Самого Мока в таких случаях всякий раз ждало горькое разочарование, чтобы не сказать отчаяние. Ни одна из встреченных им доселе рыжеволосых не была похожа на сестру милосердия из его снов. Сейчас он был далек от отчаяния, хотя вовсе не уверен, что девушка, стоящая перед ним на пороге квартиры «четырех матросов», – та самая, о которой он рассказывал Рютгарду морозными ночами в Курляндии. В бледном свете прикрытой газетой лампочки любая явившаяся сюда дщерь Евы показалась бы видением из сна.
– Извините за опоздание, я… – Тут девушка испуганно смолкла, увидев перед собой незнакомца.
– Прошу. – Мок отодвинулся от двери, освобождая проход; всего лишь минуту назад в эту дверь тихонько постучали.
Девушка робко вошла, с беспокойством осмотрелась, при виде загаженной кухни наморщила напудренный носик (чуть задранный кверху). Мок ногой захлопнул дверь, взял гостью под руку и провел в комнату. Она сняла шляпку с вуалью, бросила на койку плащ и осталась в красном платье до лодыжек, под которым тревожно вздымалась налитая грудь. Платье было слегка старомодное, прикрывало все прелести и, к бешенству Мока, сверху заканчивалось помятым жабо.
Рыжеволосая присела на кровать рядом с брошенным плащом и заложила ногу на ногу, приоткрывая высокие зашнурованные сапожки.
– Что теперь будет? – спросила она с несколько театральным испугом. – Что вы со мной хотите сделать?
– Ассистент уголовной полиции Эберхард Мок, – еле выговорил полицейский, щуря глаза и боясь лишиться языка.
Девушка смотрела на него с улыбкой. Мок не улыбался. Мок не дышал. У Мока зудело тело. Мок потел. Мок никак не мог понять, похожа ли сидящая перед ним девушка на видение из его снов? Образ рыжеволосого ангела из Кенигсберга размылся, стерся, сделался нереальным. Настоящей была только эта девушка. Эта девушка и ее улыбка – разом очаровательная, презрительная и кокетливая.
– И что же из этого следует, герр криминальассистент? – Красавица вытянула два пальца – указательный и средний – в немой просьбе закурить.
– Дать тебе сигарету? – прохрипел Мок и, увидев в ее глазах насмешку, принялся лихорадочно обшаривать карманы пиджака.
Портсигар он поднес так близко к лицу гостьи, что распахнувшаяся крышка чуть не хлопнула ее по носу. Рыжеволосая ловко выхватила сигарету и, обхватив худыми пальцами дрожащую руку Мока с зажигалкой, закурила.
Мок тоже закурил, припоминая советы старого комиссара Отто Вихлидала. Именно Отто когда-то направил его на работу в отдел III-б, подразделение из двух человек, которое в годы войны и разгула проституции разрослось до комиссии нравов. Вихлидал, зная, что молодой полицейский может не устоять перед женскими прелестями, наставлял его так:
– Представь себе, Мок, что эта женщина когда-то была маленькой девочкой, которая прижимала к груди плюшевого мишку и ездила на лошади-качалке. А потом представь себе, что эта девочка прижимает к груди изъеденный сифилисом член и елозит по жирным, мокрым, покрытым вшами волосам в паху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Какими делами они занимались?
– К ним приходили дамы.
– Какие дамы и с какой целью?
– Богатые, по платьям было видно. На лицах вуаль. С какой целью? А вам как кажется, герр комиссар?
Полицейский закурил и окинул Френцеля взглядом.
– Помнишь, что я сказал в начале разговора? Как должна проходить наша беседа?
В лучах света кружилась пыль. Френцель тупо сопел, понятия не имея, как ответить на этот вопрос. В голове у него засело одно: через два часа мастер из Польши сядет у Орлиха за стол.
– Я здесь задаю вопросы, Френцель, не ты. Понятно?
– Виноват, – опомнился дворник. – Так о чем вы спрашивали?
– Зачем приходили к ним дамы? Отвечай кратко и не раздумывая.
Лицо Френцеля растянулось в беззубой усмешке.
– Перепихнуться.
– Откуда ты знаешь? – Сообщение совсем не позабавило ведущего допрос.
– Подслушивал под дверью.
– Сколько комнат в той квартире?
– Одна комната и кухня.
– Дама с одним парнем находилась в комнате, а остальные сидели на кухне?
– Не знаю, меня не звали. Дамы приходили по одной, иногда вдвоем. Бывало, кто-нибудь из Шмидтов выходил, стоило даме прийти. Иной раз все оставались в квартире. Когда как…
– Соседи не жаловались?
– Поступило только две жалобы на дамский визг и писк… Да и дам-то было не так много. Всего несколько человек.
– Ты видел когда-нибудь братьев в маскарадных костюмах?
– В маскарадных? – не понял Френцель. – Это как?
– Ты в театре бывал?
– Несколько раз.
– Шмидты одевались когда-нибудь, как актеры на сцене? Напяливали наряды Зорро, рыцарей и так далее?
– Да. Это когда толстый к ним приезжал…
– Какой толстый?
– Не знаю. Жирный, надушенный. Всегда подкатывал на автомобиле с надписью «Банкеты» или что-то такое… Я издалека плохо вижу.
– Этот толстый часто приезжал?
– Несколько раз.
– К ним наверх он поднимался?
– Да. Потом все вместе садились в машину и куда-то ехали. Он им, наверное, неплохо платил. Они после закатывались к Орлиху, это от нас недалеко, и пили от души.
– Еще какие-нибудь другие мужчины приходили к Шмидтам?
– Еще один. Только он являлся с двумя женщинами. Одна на инвалидной коляске. Он сам втаскивал коляску с калекой на последний этаж.
– Ты узнал бы этого мужчину?
– И его, и женщину. Лиц они не закрывали.
– А калеку в коляске?
– Она была под вуалью.
– Как выглядел этот человек и вторая женщина, здоровая?
– Да как сказать… Он высокий, она рыжая. Красивая девица.
– Возраст?
– Ему под пятьдесят, ей около двадцати.
– Исчезновение этой четверки тебя не удивило? Почему в полицию не заявил?
– Удивить-то удивило… Бывало, они пьянствовали у Орлиха. Но два дня пройдет – и они, глядишь, дома… А тут неделя… Что до полиции… Виноват, не люблю полицейских. Но я бы сегодня и так заявил.
– Почему сегодня?
– По субботам они всегда были дома, в этот день к ним приходил высокий с девушкой и калекой.
– Хочешь сказать, они являлись регулярно, каждую субботу?
– Так точно. В один и тот же час. Но не всей компанией сразу. Сперва мужчина с калекой, а через несколько минут рыжая.
– Во сколько они приходили?
– Аккурат полчасика осталось. В шесть. – Френцель вынул из кармана часы. – Всегда ровно в шесть.
– В прошлую субботу они были?
– Да. Но без рыжей.
– В последний раз ты видел Шмидтов именно тогда?
– Нет, днем раньше. За ними толстый приезжал. В экипаже. Вместе куда-то отправились.
– Откуда ты знаешь, что в субботу они были дома, если в последний раз ты их видел в пятницу?
– Я их не видел. Но они были в квартире.
– Подслушивал?
– Так точно.
– И что ты услышал?
– Их голоса и стоны калеки.
– А мужчину-сопровождающего?
– Его не слышал.
– Свободен. – Полицейский сначала вынул часы, а потом указал Френцелю на дверь. – Это тебе на извозчика, – две десятки перекочевали в карман дворника, – можешь идти домой. Только запомни: вот этот верзила, – полицейский указал на шкафоподобного, – пару дней за тобой присмотрит. Подожди, еще вот что… За что ты не любишь полицейских?
– Они такие подозрительные, даже когда приходишь к ним добровольно с заявлением. – Френцель опять испугался собственной дерзости. – Но к вам это не относится… ей-богу. Лично вы и не похожи на полицейского.
– А на кого я похож?
– На пастора, – ответил Френцель и прибавил по себя: «Который отправился по бабам».
По винтовой лестнице дворник несся сломя голову и, очутившись на тротуаре, с удивлением обнаружил, что всю его усталость как рукой сняло. Выбежав на перекресток, Френцель свистком подозвал извозчика, даже не посмотрев на многоэтажный дом, где его только что допрашивали. Все его мысли были заняты тем, как бы побыстрее добраться до дома, взять деньги и занять свое место в кафе Орлиха, где мастера будут мериться силами за залитым пивом столом.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, без четверти шесть вечера
Под тяжелыми шагами трех мужчин лестница содрогалась. Мок, Вирт и Цупица поднялись наконец на пятый этаж доходного дома на Гартенштрассе, 46, и, с трудом переводя дыхание, остановились перед дверью квартиры номер 20. Зловоние, разносящееся из уборной на лестничной площадке второго этажа, заставило их поморщиться.
– Унитаз небось засорился, – буркнул Вирт и, не снимая перчаток, достал из кармана отмычку.
Мок несильно, чтобы не поцарапать обувь, толкнул носком ботинка приоткрывшуюся дверь. Потянуло затхлым воздухом, пропитанным ненавистным Моку со времен гимназии запахом раздевалки при гимнастическом зале. Эберхард вынул маузер и движением головы приказал Цупице также взять оружие наизготовку. В темную прихожую Мок вошел первым, нащупал в потемках выключатель, и помещение залил грязно-желтый свет. Полицейский резко отскочил в сторону – на случай нападения. Но никто на него не бросился. Доски пола, выкрашенные коричневой краской, скрипнули под ногами. Цупица распахнул дверь большого шкафа. Пальто и костюмы, больше ничего. В тусклом свете лампы, накрытой абажуром из газеты, было трудно определить даже цвет одежды в шкафу. Мок указал Вирту и Цупице на комнату, сам же включил свет в кухне, такой же жидкий, как и в прихожей. Здесь царил беспорядок, типичный для жилищ, где нет женского попечения. Горы тарелок, заляпанных застывшим соусом, чашки со слоем засохшего кофе на дне, окаменевшие булки и выщербленные стаканы с потеками смолоподобной жидкости – все это громоздилось в глубокой полукруглой раковине, на столе, на табуретах и даже на полу. Целый рой потревоженных зеленых мясных мух взмыл в воздух. Перед глазами у Мока расплывчато заколебалась надпись на настенном коврике: «Morgenstunde hat Gold im Munde». Хотя форточка была открыта, кисло воняло мокрым тряпьем.
– Никого! – крикнул из комнаты Вирт.
Мок с облегчением покинул кухню – все-таки в комнате, наверное, почище будет, рабочее помещение как-никак.
Так оно и оказалось. Вылитый гостиничный номер средней руки, если в нем неделю не убирать. Окна на улицу. Две широкие железные койки аккуратно прикрыты покрывалами с вышитыми красными розами. Между кроватями тумбочка с настольной лампой изысканных форм. Голые стены. Ни намека на уют – ложись на кровать, гляди на лампу и борись с мыслями о самоубийстве.
Мок сел на одну из коек и посмотрел на своих людей.
– Цупица, ступай к дворнику и глаз с него не спускай весь вечер. И весь завтрашний день. – Подождав, пока Вирт переведет его приказ на язык жестов, Мок обратился к самому толмачу: – Ты, Вирт, мчись за Смолором – Опицштрассе, тридцать семь. Притащишь его сюда. Если его нет дома, отправляйся на виллу барона Бокенхайм-унд-Билау – Вагнерштрассе, тринадцать. Отдашь камердинеру записку для Смолора.
Мок вырвал из блокнота листок и написал ровным наклонным бисерным почерком: «Курт, немедленно явиться на Гартенштрассе, 46, квартира 20».
– А я, – добавил Мок, отвечая на немой вопрос Вирта, – подожду рыжеволосую.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, четверть седьмого вечера
Мок давно уже обратил внимание, что после пребывания в кенигсбергском госпитале у него появилось особое отношение к рыжеволосым женщинам. Не желая верить, что сестра милосердия была лишь плодом его фантазии, фантомом, которому дало жизнь его подстегнутое морфином воображение, он провожал взглядом каждую случайно встреченную «огненногривую» (как он их про себя называл). На улицах ему частенько попадались рыжие локоны, выбивающиеся из-под шляпки, или толстые огненные косы, так и хлещущие по спине, – конечно, если их обладательница куда-то торопилась. Таких дам Мок старался обогнать, заглядывал им в лицо, приподнимал шляпу и со словами «Извините, я принял вас за другую» удалялся. Вслед ему посылали взгляд, полный страха, высокомерия или разочарования – в зависимости от того, была перед ним неопытная девица, женщина, любящая своего мужа, или распутная горничная. Самого Мока в таких случаях всякий раз ждало горькое разочарование, чтобы не сказать отчаяние. Ни одна из встреченных им доселе рыжеволосых не была похожа на сестру милосердия из его снов. Сейчас он был далек от отчаяния, хотя вовсе не уверен, что девушка, стоящая перед ним на пороге квартиры «четырех матросов», – та самая, о которой он рассказывал Рютгарду морозными ночами в Курляндии. В бледном свете прикрытой газетой лампочки любая явившаяся сюда дщерь Евы показалась бы видением из сна.
– Извините за опоздание, я… – Тут девушка испуганно смолкла, увидев перед собой незнакомца.
– Прошу. – Мок отодвинулся от двери, освобождая проход; всего лишь минуту назад в эту дверь тихонько постучали.
Девушка робко вошла, с беспокойством осмотрелась, при виде загаженной кухни наморщила напудренный носик (чуть задранный кверху). Мок ногой захлопнул дверь, взял гостью под руку и провел в комнату. Она сняла шляпку с вуалью, бросила на койку плащ и осталась в красном платье до лодыжек, под которым тревожно вздымалась налитая грудь. Платье было слегка старомодное, прикрывало все прелести и, к бешенству Мока, сверху заканчивалось помятым жабо.
Рыжеволосая присела на кровать рядом с брошенным плащом и заложила ногу на ногу, приоткрывая высокие зашнурованные сапожки.
– Что теперь будет? – спросила она с несколько театральным испугом. – Что вы со мной хотите сделать?
– Ассистент уголовной полиции Эберхард Мок, – еле выговорил полицейский, щуря глаза и боясь лишиться языка.
Девушка смотрела на него с улыбкой. Мок не улыбался. Мок не дышал. У Мока зудело тело. Мок потел. Мок никак не мог понять, похожа ли сидящая перед ним девушка на видение из его снов? Образ рыжеволосого ангела из Кенигсберга размылся, стерся, сделался нереальным. Настоящей была только эта девушка. Эта девушка и ее улыбка – разом очаровательная, презрительная и кокетливая.
– И что же из этого следует, герр криминальассистент? – Красавица вытянула два пальца – указательный и средний – в немой просьбе закурить.
– Дать тебе сигарету? – прохрипел Мок и, увидев в ее глазах насмешку, принялся лихорадочно обшаривать карманы пиджака.
Портсигар он поднес так близко к лицу гостьи, что распахнувшаяся крышка чуть не хлопнула ее по носу. Рыжеволосая ловко выхватила сигарету и, обхватив худыми пальцами дрожащую руку Мока с зажигалкой, закурила.
Мок тоже закурил, припоминая советы старого комиссара Отто Вихлидала. Именно Отто когда-то направил его на работу в отдел III-б, подразделение из двух человек, которое в годы войны и разгула проституции разрослось до комиссии нравов. Вихлидал, зная, что молодой полицейский может не устоять перед женскими прелестями, наставлял его так:
– Представь себе, Мок, что эта женщина когда-то была маленькой девочкой, которая прижимала к груди плюшевого мишку и ездила на лошади-качалке. А потом представь себе, что эта девочка прижимает к груди изъеденный сифилисом член и елозит по жирным, мокрым, покрытым вшами волосам в паху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38