Кратким и цепким вопросам профессионала, прощупывающим операцию по всем
швам.
- Да, это уже нечто более реальное, - подытоживает бывший
полицейский, покончив с вопросами. - После проверки по всем каналам,
пожалуй, можно будет приступить к подготовке.
- Смотрите, чтобы ваши проверки не затянулись, - роняет Дрейк.
- Проверка отнимет ровно столько времени, сколько будет необходимо.
Кроме ледяной улыбки Ларкина, я вижу знак, который подает мне шеф:
"Мотай отсюда!"; я прощаюсь и ухожу - пускай звери рычат друг на друга без
свидетелей.

- Вы ужасно аппетитная женщина, Дорис. Здоровый дух в здоровом теле -
вот что вы такое.
- А вы, мистер Питер, - ужасный льстец, - произносит Дорис по своему
обыкновению.
Я застал ее в номере за сменой белья. Она работает, а я сижу в
потертом кресле, выжидая, когда можно будет занять любимое горизонтальное
положение.
- Вы, конечно, уже знаете новость? - выпрямляясь, спрашивает Дорис.
- Ничего не знаю. Какую новость?
- Ну как же! Вашего соотечественника пристукнули.
- Это невозможно!
- Абсолютный факт! - говорит хозяйка гостиницы. - Его труп нашли в
каком-то заброшенном доме, через две улицы отсюда. Вот чем кончается дело,
когда человек собьется с правильной дорожки, - нравоучительно добавляет
она. - Сначала гашиш, а потом - пуля.
- Полиции придется повозиться...
- И не надейтесь! Для полиции такое происшествие - мелочь, мистер
Питер. Если хотите знать, она даже рада, когда такие типы убивают друг
друга. Это облегчает ей работу.
- Глоток виски, Дорис? Совсем маленький!
- Вечером я воспользуюсь вашим приглашением, мистер Питер, а сейчас
не могу. Не то еще сопьюсь. - И Дорис с улыбкой исчезает.
Не знаю, приходилось ли вам замечать, с каким особым удовольствием
ложишься одетый на только что застланную постель. Конечно, не в обуви.
Ноги можно положить на спинку кровати. Вы ложитесь, прикрываете глаза и
начинаете размышлять, расплетать узел своих забот, пока не увидите, куда
привела ниточка.
В самом деле, полиция вряд ли станет возиться и проводить сложные
анкеты по поводу убийства некоего торговца наркотиками, да еще эмигранта.
Убийству уделят строчек пять в "черной хронике", после чего оно будет
предано забвению. Дело сдадут в архив, откуда при надобности его нетрудно
будет извлечь. А возникнет такая надобность, и будет ли оно извлечено на
белый свет, - это зависит только от моего шефа. Больше ни от кого.
У бедняги Майка была привычка торопиться в разговоре. И поскольку он
торопился, то допускал ошибки, а поскольку допускал ошибки, ему
приходилось их поправлять. Очевидно, так же он действовал и в жизни. Но в
жизни исправлять ошибку можно не всегда. Поправки наносят другие люди. И
обязательно не в твою пользу.
В эти места его занесло волей случая. Благодаря торговле гашишем в
розницу и связям с другими такими же мелкими торговцами ему удалось
добраться до шефа. В его пылающей физиономии Майк увидел восходящее солнце
своей большой удачи. И предложил ему план, в который, наверное, и сам
поверил, - план быстрого обогащения. Ему хотелось блеснуть и стать
доверенным лицом шефа.
Момент был весьма подходящий: самому Дрейку уже тесно здесь, на
глухой улочке, которую он превратил в свою империю. Он уже задыхается
здесь, с его-то размахом. Жажду новых завоеваний породила идея пересылки
мизерного пакетика с гашишем через Балканы, потому что путь по
Средиземноморью день ото дня становится все сложнее и труднее. А потом
огонек идеи разгорелся в пожар мечты о постоянном солидном канале
переброски наркотиков в огромных количествах. Однако в один прекрасный
день выяснилось, что эта мечта - мираж, и виновник разочарования
поплатился за легкомыслие. Приговор над ним приведен в исполнение, а его
место занял другой человек. Этот человек - я, и я должен нести двойное
бремя: ответственность за убийство, которого не совершал, и
ответственность за операцию, проводить которую должны были другие.
Перспектива блестящая, ничего не скажешь. Как это выразилась Дорис?
Сначала - гашиш, а потом - пуля.
Некоторое время я колеблюсь, какую позицию занять при таком положении
вещей: позицию пессимиста ("дела плохи") или позицию оптимиста ("могло
быть и хуже"); потом замечаю, что посередине между этими двумя
непримиримыми позициями возник силуэт молодого человека с бледным лицом, в
черном плаще и черной шляпе; ни дать ни взять "погребальный" Райт, с той
разницей, что от него веет не цветущей сиренью, а холодным дуновением
смерти.
Я заметил его в один из первых дней моего шатания по Дрейк-стрит. Он
стоял у книжной витрины, лениво жевал жвачку и рассматривал журналы с
видом человека, которому нечем заняться. Он посмотрел в мою сторону, но не
проявил ко мне никакого внимания, а повернулся и вошел в магазин.
Наверное, просто не узнал меня. Но я его узнал, правда видел я его не
дольше минуты - в вагоне поезда; он стоял напротив меня и стрелял в
Борислава.
Я подозревал, что это и есть наемный убийца шефа, а от Дрейка узнал,
что его зовут Марк. Ни из какого другого источника я не мог бы узнать его
имя; никто никогда к нему не обращался; никто о нем не говорил. Люди не
любят говорить о смерти, а Марк на этой улице был олицетворением смерти.
Или, если угодно, он был ее чрезвычайным и полномочным послом.
Иногда я видел, как в час обеденного наплыва публики он стоит в
магазине мистера Оливера и лениво листает какой-то журнал, пережевывая
вечную жвачку. Я встречал его в кафе, где он стоял у медной стойки и
лениво тянул кока-колу, один-одинешенек, будто между ним и словоохотливыми
потребителями гиннес пролегли целые километры. Или замечал, как он
бесцельно слоняется по Дрейк-стрит. Кажется, это и было его главным
занятием - шататься по улице и зевать по сторонам; даже профессиональный
убийца не может заниматься убийствами по восемь часов в день, а страстей у
него, кажется, не было никаких, даже самых распространенных. Жвачка
заменяла ему спиртное, а картинки в журналах - женщин.
Лет ему, пожалуй, около тридцати, но у него лицо без возраста, худое
и бледное; это зеленоватая нездоровая бледность азартных игроков и людей,
ведущих ночной образ жизни впрочем, профессиональные убийцы не обязательно
относятся к этой последней категории. Лицо, покрытое маской
непроницаемости, хотя это, наверное, даже не маска; лицо, выражающее
полное бесстрастие и полную пустоту; такие выражения лиц бывают только у
людей, не обремененных представлениями о добре и зле.
Нет, это не горилла из зверинца Дрейка. У него утонченные, деликатные
жесты ювелира или скрипача - словом, человека, привыкшего обращаться с
тонкими и сложными инструментами. Хотя его инструмент не отличается особой
изысканностью и требует всего лишь меткого глаза. Помещается же этот
инструмент, вероятно, в особом внутреннем кармане под мышкой; может,
именно поэтому он никогда, даже в жаркие дни, не расстается со своим
поплиновым плащем: опасается, как бы не был заменен этот самый карман.
Темный силуэт. И темная личность. До того темная, что чем больше я о
ней думаю, тем сильнее у меня темнеет в глазах. И я засыпаю.

В течение следующих дней шеф еще раза два или три вызывает меня для
уточнения операции. А потом забывает обо мне. Наверное, ждет, чем кончится
проверка Ларкина.
Надо полагать, что вместе с паспортом мне дано негласное разрешение
покидать пределы Дрейк-стрит, потому что когда я начинаю всерьез нарушать
ее границы, никто ничего мне не говорит. То ли за мной следят на
расстоянии, то ли рыжий решил, что я у него в руках, но так или иначе, я
наконец-то могу дышать свежим воздухом. Если он имеется в Сохо.
Сохо - один из городов, составляющих метрополию-лабиринт британской
столицы. Сохо - это переплетение улиц вроде Дрейк-стрит; иные из них
веселее нашей улочки, другие - еще мрачнее; вереницы ресторанов -
французских, испанских, итальянских, греческих, китайских и даже
английских; клубы и бары, предлагающие эротические зрелища; дорогие
увеселительные заведения для изысканной публики; грязные притоны
алкоголиков и наркоманов.
Сохо - это толпы, стекающиеся сюда в полуденные и вечерние часы и
поджидающие их туземные жители; это проститутки, караулящие добычу с
сумочками под мышкой и сигаретами в зубах; это крикливые завывалы кабаре;
гомосексуалисты в вызывающих нарядах; уличные торговцы порнографическими
сувенирами и марихуаной; уличные фотографы и сутенеры.
Сохо. После роскоши Парк-лейн и Бонд-стрит, после импозантных фасадов
Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, после Трафальгарской площади и ансамбля
Букингемского дворца этот город покажется вам тесным, мрачным и душным. Но
если вы до этого целые недели провели в сыром желобе Дрейк-стрит, вам не
до придирок. У меня, например, такое чувство, что я много часов провел в
засевшем между этажами лифте и теперь наконец могу всей грудью вздохнуть
на лестничной клетке.
И я пользуюсь свободой, чтобы потягивать кофе то в одном, то в другом
баре, стоя на углу, рассматривать толпу, разглядывать витрины или читать
небольшие объявления, вывешенные дамами, которые предлагают свои услуги в
качестве натурщиц, или джентльменами, нуждающимися в таковых.
Иногда, особенно под вечер, потому что самое тягостное время дня -
это вечер, я иду на Пикадилли поглазеть на другую жизнь и другой мир, вход
куда мне заказан; полюбоваться игрой новых реклам на фасадах, которая
начинается еще днем. Названия напитков и жвачек вспыхивают и гаснут, и
вспыхивают снова, синие, красные, зеленые, золотистые знаки неутомимо
настойчиво бегут по фасадам, доказывая, что в прозаичном ремесле торговли
есть и поэтическая сторона.
А по тротуарам движется лондонская толпа, люди идут группами и
парами, направляясь в театры, кино и рестораны. Изредка попадаются в толпе
одиночки вроде меня. Все-таки утешение: я не один такой.
Посреди площади над потемневшей бронзой фонтана возвышается статуя.
Каждый день тысячи людей проходят по Пикадилли, не замечая этой статуи и
даже не зная о ее существовании, - они спешат, им не до скульптуры. Но мне
спешить некуда, и потому я сумел обнаружить статую, что было нелегко:
фигурка небольшая и совсем теряется среди высоких зданий, в многоцветном
пожаре неона и потоках машин, среди которых упрямо прокладывают себе путь
красные лондонские автобусы в два этажа.
Это не адмирал Нельсон - он стоит на Трафальгарской площади. И не
королева Анна - она в Вестминстере. Это небольшое изваяние античного
Эроса, неожиданный и милый каприз чудовищного города, выросшего на войнах
и грабежах. Небольшое изваяние, как и подобает мелкому капризу. Легко
догадаться, что малютка Эрос, стоящий на одной ноге и целящийся из лука в
поток машин, вряд ли сумеет поразить кого-нибудь своей стрелой. И от этого
он кажется еще трогательнее.
Раз уж речь зашла о святом чувстве любви, должен упомянуть, что
однажды во время своих скитаний я встретил Линду. Дрейку ужасно хочется,
чтобы между Линдой и мной возникла симпатия и чувство взаимного
притяжения. Не знаю, зачем ему это надо; вряд ли он мечтает соединить нас
священными узами брака для долгой и счастливой совместной жизни с
множеством отпрысков. Но каковы бы ни были его мотивы, все попытки
сблизить нас наталкиваются на спонтанную и вполне взаимную антипатию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45