- Значит, хватит ему валяться, - отзывается тот, что пониже. - Не то
слишком разжиреет.
- Пускай жиреет, Боб, - великодушно заявляет высокий. - Как бы ни
разжирел, все равно ненадолго.
- Нет, при таком режиме он и вовсе обленится, - возражает
приземистый.
Они еще немного спорят, поднимать меня с постели или дать разжиреть,
но голоса их слабеют, и я опять погружаюсь в темноту и забвение, или, как
здесь выражаются, в ваксу.
Когда я вновь прихожу в себя, на улице опять стоит день, хоть
непонятно, какой - тот самый или следующий. Наверное, все-таки следующий,
потому что я уже могу открыть оба глаза, и боль утихла. Я один, и это тоже
приятно. На полу рядом с матрацем стоит бутылка молока, оно помогает мне
утолить и голод, и жажду, после чего я машинальным жестом курильщика лезу
в карман пиджака, брошенного в изголовье, и только тут вспоминаю, что у
меня нет не только сигарет, но и паспорта.
"У нас здесь есть посольство", - не без гордости заявлял я недавно
одной особе. Совершенно верно, посольство есть. Но я для него не
существую. Я должен действовать сам - как могу, насколько могу и пока
могу. На случай провала или смертельной опасности у меня есть лазейка,
одна-единственная. Если, конечно, я смогу вовремя до нее добраться.
А если и доберусь, так что? Вернусь домой и скажу: я отступил. Меня
как следует вздули, и я спасовал. У меня стащили паспорт, и я спасовал.
Дверь кладовки, которая служит мне больничной палатой, пронзительно
скрипит. На пороге появляется рослый Ал.
- А, вы изволили открыть глазки? В таком случае благоволите
подняться, сэр. Если вы поклонник чистоты, можете ополоснуться, умывальник
в коридоре. И поживее, вас ждет шеф.
Я пробую встать и, к своему удивлению, действительно выпрямляюсь,
хотя и не без труда. Это уже успех. Темный коридор слабо освещен мутной
лампочкой, а над умывальником висит треснутое зеркало, и в этом неуместном
предмете роскоши видна моя физиономия. Самое главное, что я могу себя
узнать, и это еще один успех, тем более что паспорта у меня нет и сравнить
изображение в зеркале не с чем. Я узнаю себя в основном по носу: каким-то
чудом он почти не пострадал, хотя нос - наиболее уязвимое место; остальная
часть картины состоит из ссадин, синяков и опухолей. Тяжелых повреждений
не наблюдается.
Вероятно, то же можно сказать и о других частях тела, несмотря на
ощутимые боли. Раз руки слушаются и ноги держат, значит, еще поживем.
Ободренный этой мыслью, я ополаскиваю лицо, вытираюсь тряпкой, висящей на
гвозде рядом с умывальником, и в сопровождении рослого детины поднимаюсь
по бетонной лестнице.
- Продолжайте в том же духе, - приказывает Ал, когда я нерешительно
останавливаюсь на площадке первого этажа.
Я поднимаюсь на второй этаж.
- Стойте здесь! Ждите!
В узкой прихожей, освещенной старинной бронзовой люстрой, всего две
двери. Ал приоткрывает одну из них, просовывает голову внутрь и что-то
говорит. Потом распахивает дверь пошире и бросает мне:
- Входите!
Я вступаю в обширное помещение, уют которого не вяжется с убожеством
лестницы и прихожей. Тяжелая викторианская мебель, диван и кресла, обитые
плюшем табачного цвета, шелковые обои им в тон, огромный персидский ковер
и прочее в этом роде. Однако меня интересуют не детали обстановки, а
хозяин кабинета, который стоит возле мраморного камина, где пламенеют
куски искусственного угля, - скучная пластмассовая имитация, подсвеченная
изнутри обыкновенной лампочкой.
Камин служит прекрасным дополнением к стоящему возле господину, или,
если угодно, тот сам служит счастливым дополнением к камину. Его голова
пылает жаром: рыжие со ржавчиной кудри, в которых белые нити, рыжие со
ржавчиной лохматые бакенбарды и красное лицо, в середине которого кто-то
приклеил небольшой, но уж вовсе алый уголек носа. На фоне этого знойного
пейзажа резко выделяются холодной голубизной небольшие живые глазки,
которые испытующе ощупывают меня.
- Значит, вы все-таки воскресли! - заявляет этот человек, покончив с
осмотром.
Тон у него добродушный - настолько, насколько может быть добродушен
львиный рык.
- Кажется, это вас я должен благодарить.
- Пожалуй. Хотя я не жажду благодарности. Надо сказать, из вас
сделали хорошую отбивную.
Очевидно, хозяин кабинета поддерживает свой накал довольно банальным
горючим: он берет с письменного стола высокий хрустальный стакан, в
который налито на два пальца золотистой жидкости, отпивает глоток и только
после этого спрашивает:
- А что, собственно, с вами случилось?
Я пожимаю плечами.
- Ничего особенного. Насколько я разбираюсь в проститутках, меня
заманили в простейшую ловушку. Приманка для дураков, и этим дураком
оказался я. Меня избили, обобрали и вышвырнули на улицу.
- Это неприятно, - кивает мой хозяин. Он достает из кармашка жилета
длинную сигару и начинает аккуратно разворачивать целлофановую обертку.
- Ничего страшного, - пренебрежительно буркаю я. - Единственное, о
чем я жалею, - это паспорт.
Рыжий отрывает взгляд от сигары.
- У вас взяли и паспорт?
Я киваю.
- Кому он мог понадобиться?
- Понятия не имею. Короткими пухлыми пальцами он лезет в кармашек
жилета, достает миниатюрные ножницы и заботливо обрезает кончик сигары.
Потом убирает ножницы, берет со стола тяжелую серебряную зажигалку и
сосредоточенно раскуривает сигару. После чего направляет мне в лицо густую
струю дыма вместе с вопросом:
- А что написано у вас в паспорте?
- Имя - Петр Колев, национальность - болгарин, род занятий -
заведующий хозяйственной частью судна и прочее. Номер я, кажется, забыл.
- Номер не так важен. - Рыжий небрежно поводит в воздухе дымящейся
сигарой. - Ведь вы не номер, друг мой, вы - человек!
И после этого заявления спохватывается:
- Да садитесь же!
Я сажусь в большое кресло, чувствуя, как дрожат у меня ноги, а рыжий
предлагает:
- Глоток виски для бодрости духа? Наверное, при этом он нажимает
какую-то кнопку на столе, потому что в кабинет тут же врываются Ал и Боб.
Похоже, эти молодчики решили, что застанут смертельную схватку хозяина с
чужаком, но в комнате царит мир и тишина, и они хмуро застывают у дверей,
со сжатыми кулаками.
- Принесите чего-нибудь выпить! - велит рыжий. - Обо всем приходится
напоминать!
Ал вкатывает в кабинет передвижной бар на колесиках, хозяин делает
небрежный жест, означающий "проваливай!", поудобнее устраивается в кресле
и берется за бутылку.
- Обычно я позволяю себе не больше двух пальцев виски в час, -
поясняет он. - Стараюсь выполнять предписания этой нудной породы - врачей.
Но не могу же я пренебречь гостем ради каких-то предписаний! Что
поделаешь, характер!
Я принимаю стакан, в который мой хозяин собственноручно бросил два
кубика льда, делаю для храбрости большой глоток и чувствую: мне чего-то
страшно не хватает.
- У вас не найдется сигареты?
- Разумеется, найдется, мой друг, как это я не подумал...
Он достает с нижней полки бара тяжелую ониксовую шкатулку, полную
сигарет, и даже идет к столу за зажигалкой. Я глубоко затягиваюсь и
чувствую, как проклятый яд начинает оказывать благотворное воздействие на
мой изнуренный организм.
- Значит, болгарин? - рассеянно говорит хозяин, глядя на дымящийся
кончик сигары. - Болгарин, - признаюсь я.
- А как оказались в Лондоне?
Приходится коротко рассказать ему о запое.
- М-да-да-а... - рычит рыжий. - Значит, корабль ушел, а вы остались.
Почему? Вам так хотелось или?..
- Мне хотелось выпить, - говорю я и беру свой стакан. - Я редко пью,
но иногда на меня находит, и... и все тут.
- Вот почему пить надо регулярно, - нравоучительно говорит рыжий. -
Человек как машина, ему нужен ритм. Иначе, мой друг, случается авария.
- Она уже случилась.
- И что же теперь?
Я молча пожимаю плечами.
- Но вы, наверное, думали о каком-то выходе из положения?
- Когда трещит голова, много не надумаешь.
- И все-таки? - настаивает рыжий и смотрит на меня холодными голубыми
глазами.
- Наверное, придется поискать в телефонном указателе адрес посольства
и пойти туда.
- Это тоже выход, - кивает рыжий. - Если только вас оттуда не
вышвырнут.
- Почему вышвырнут?
- А кто вы, в сущности, такой? Я бы на месте ваших дипломатов
обязательно вас вышвырнул. Человек без документов, неизвестно кто...
- Но можно выяснить, кто я такой.
- Да, если кто-нибудь пожелает тратить на вас время. А если выяснят,
что тогда? Вами займутся вплотную: не вернулись на корабль, самовольно
остались в чужой стране...
- Вы правы, - вздыхаю я. - Но у меня, к сожалению, нет другого
выхода. Я думал найти какую-нибудь работу и дождаться возвращения корабля.
Но насколько я понял, работу здесь найти нелегко. А идти в подметальщики,
честно говоря, не хочется.
- Даже если захотите, ничего не выйдет. Вакантных мест нет.
- Вот видите, - уныло говорю я.
И чтобы отчасти вернуть себе присутствие духа, закуриваю новую
сигарету. Хозяин молчит и смотрит то на кончик укоротившейся сигары, то на
мою физиономию. При его пламенной внешности сам он, кажется, человек
довольно уравновешенный. Лицо его излучает спокойствие, нечто среднее
между добродушной сонливостью и добродушной прямотой. На нем традиционная
униформа делового британца: черный пиджак и брюки в серую полоску;
развалившись в кресле, он задумчиво смотрит на меня, в самом деле похожий
на добряка, озабоченного судьбой своего ближнего.
- В сущности, я, пожалуй, могу кое-что вам предложить, - говорит он.
- Это было бы верхом великодушия с вашей стороны. Вы уже спасли меня
однажды...
- Здесь поблизости у меня три заведения, - продолжает мой собеседник
не торопясь, будто рассуждает вслух. - Ставить вас вышибалой я,
разумеется, не собираюсь... какой из вас вышибала, если не вы бьете, а вас
бьют... В официанты вы тоже не годитесь. Эту работу у нас поручают другому
полу - длинные бедра, высокая грудь и прочее, чем вы, насколько я могу
судить, не располагаете...
Он умолкает. Я тоже молчу, потому что возражать неуместно, особенно
по последнему пункту.
- Остается место швейцара. Твердого жалованья, конечно, не обещаю...
Но у вас будет жилье, к которому вы уже, наверное, привыкли за последние
три дня, будет бесплатная еда, форменная одежда за счет фирмы, а если вы
сумеете завоевать расположение клиентов, то будут и карманные деньги.
Я терпеливо слушаю и молча курю. Он спрашивает:
- Ну, что вы на это скажете?
- Я тронут вашим великодушием, но, пожалуй, рискну обратиться в
посольство.
Рыжий удивленно смотрит на меня и хладнокровно интересуется:
- В сущности, вы что себе воображаете?
- Абсолютно ничего, - поспешно уверяю я. - Не стану отнимать у вас
время на интимные подробности, но воображения-то мне как раз всегда не
хватало.
- Чего же вы ждете? Что я предложу вам место директора? Или мое
собственное?
- Я не настолько требователен. Но швейцаром быть не собираюсь - хотя
бы потому, что не хочу смущать душевный мир покойной мамы.
- Вы, кажется, считаете, что эконом куда выше швейцара?
- Именно. Это опять-таки интимные подробности, но позвольте вас
поставить в известность, что у меня высшее образование, я знаю три языка и
в швейцары не пойду даже к вам, при всей моей признательности.
- Бросьте лицемерить, - все так же спокойно говорит рыжий, - я уже
сказал, что не нуждаюсь в благодарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45