- Мистер Дрейк спас меня. "Выбросьте весь этот мусор, - сказал он
мне, - и переходите на современность". "Какую современность?" - спросил я,
как последний простачок. "Секс и насилие, - сказал он, - разве вы не
знаете, на что сейчас самый высокий спрос?.." Положа руку на сердце,
мистер Питер, скажу, что эти артикулы не в моем вкусе, но что делать,
когда над тобой повисает угроза банкротства...
Он смотрит на меня широко раскрытыми выцветшими глазами, будто в
самом деле ждет ответа, но я знаю, что ответ ему не нужен и что
вопросительное предложение - всего лишь литературный прием.
- У мистера Дрейка девиз: "Деньги не пахнут". Это, может быть,
некрасивый девиз, но, к сожалению, совершенно верный. В конце концов, мы
только продаем то, что нужно этим господам, которые каждый день торчат у
стеллажей. Что они требуют, то мы и поставляем, не так ли?
Я успокаиваю его, заявляя, что это, пожалуй, так, хотя он не
нуждается в успокоении, он давно привык вознаграждать себя за житейские
разочарования духовной пищей, например "Диалогами" Платона. Мы еще немного
беседуем о том о сем, причем я выступаю главным образом в роли слушателя,
пока мне не приходит в голову, что пора заглянуть к итальянцу и
посмотреть, что он там делает.
Само собой разумеется, итальянец делает спагетти, пиццы и все прочее,
что только может делать итальянец, если он держит ресторан. Что касается
самого заведения, то главное его украшение - всевозможные медные сосуды,
начищенные до ослепительного блеска и развешанные по стенам и под потолком
вперемешку с копчеными окороками и колбасами. В начале обеденного часа
дюжина мраморных столиков заведения обычно густо населена, и потому я
прихожу сюда только к часу дня, когда здесь можно есть, не опасаясь, что в
любую минуту тебе в бок вонзится чей-то локоть.
В это же время - когда схлынет толпа проголодавшихся служащих и
случайных едоков - ресторан посещают его завсегдатаи, в том числе и
адъютанты Дрейка - траурный красавец Райт и болгарин Михаил Милев, или,
как его тут по-свойски называют, Майк.
Этот болгарский Майк - человек сравнительно молодой, хотя какой
именно смысл вложен в это слово, сказать трудно. Мальчишкой я считал, что
если человеку стукнуло тридцать, то он уже старик. А Милеву уже давно
перевалило за тридцать, он уверенно приближается к следующему десятилетию.
Помимо возраста, о нем трудно сказать что-либо определенное: особых примет
он не имеет и вообще все у него слишком обыкновенное. До того
обыкновенное, что нечего ни описать, ни запомнить, не считая его привычки
- а она, как известно, вторая натура - держать себя с подчеркнутой
важностью и самоуверенностью. Оно и понятно. Надо же чем-то возмещать
нехватку собственного достоинства и уверенности в себе.
Милев выступает так торжественно, будто принимает парад королевской
гвардии перед Букингемским дворцом; делает заказ таким громким голосом,
будто весь ресторан обязан знать, что этот господин сегодня будет есть не
что иное, как бифштекс с макаронами, процесс еды сопровождает такой
жестикуляцией, будто не обедает, а дает уроки хороших манер за столом.
Той же претенциозностью блистает его костюм, который ясно показывает,
что Майк полностью в курсе всех модных веяний на Карнеби-стрит. Впрочем,
не считая ярких шейных платков, воротничков особого покроя и обуви на
двойном каблуке, костюм Майка чаще всего состоит из синей хлопчатобумажной
куртки и таких же брюк - традиционного рабочего костюма американских
скотоводов, который неизвестно почему стал в наше время символом шика у
молодежи.
Отношения между ковбоем Майком и этим агентом похоронного бюро
Райтом, насколько можно судить со стороны, весьма прохладны и чаще всего
исчерпываются пожеланиями доброго дня. Это уже кое-что, если учесть, что
мне, например, даже такое обычное приветствие не полагается, хотя оба они
прекрасно знают, что их шеф - и мой шеф.
А может, именно поэтому оба смотрят сквозь меня как сквозь стекло.
Для них я - всего лишь неизвестно откуда взявшийся выскочка. А выскочки
вызывают неприязнь во все времена и на всех меридианах.
Сытный обед у итальянца навевает мечтательное настроение, и я начинаю
грезить об обширных прериях, то бишь простынях обширной кровати в
"Аризоне", куда и отправляюсь. Поднявшись к себе в номер приняв
горизонтальное положение, я просматриваю дневной выпуск газеты. Вернее,
пробегаю только заголовки, ибо по опыту знаю, что коварная дремота скоро
одолеет меня. А содержание газеты подождет до вечера. Как известно, вечер
- самая тягостная часть дня в скучной гостинице и в чужой стране.
Часа в четыре я отправляюсь в закусочную и, чтобы приободриться,
выпиваю чашку кофе. Затем произвожу очередное нарушение закона - покидаю
Дрейк-стрит и располагаюсь на скамейке в сквере. Мои наблюдатели давно
свыклись с этими нарушениями и смотрят на них сквозь пальцы, потому что
спокойно могут следить за мной через окно закусочной и между делом сыграть
партию в покер.
Вытянув ноги, я сижу на скамейке и веду наблюдение, объект которого
не имеет ничего общего с моими профессиональными интересами. Это - дети
квартала. Они играют в классики или катаются на велосипедах по дорожке.
После прокопченного желоба Дрейк-стрит эта картина в самом деле навевает
душевный покой.
Затем, если мне уже окончательно нечего делать и окончательно надоело
торчать в кафе с красоткой из Реммон-бара, я одолеваю несколько метров
тротуара до ближайшего клуба и спускаюсь в розовый полумрак, чтобы выпить
дозу виски под звуки очередной стрип-мелодии. Что касается солистки,
исполняющей вечный номер программы, она так же неинтересна, как и
глазеющие на нее из зала самцы. Вечный номер обнажения плоти... А плоть
жалка, как утверждают французы. Особенно та, которую предлагает своим
клиентам Дрейк-стрит. В ее клубы нанимаются либо впавшие в лютую нужду
студентки, привлеченный возможностью заработать лишний фунт, либо
труженицы тротуара, они двигаются, как автоматы, и раздеваются, как
автоматы, в ритме неизменного бурлеска.
Потом - опять захожу к итальянцу. Потом - опять "Аризона". Если Дорис
не дежурит внизу, я приглашаю ее в номер, угощаю стаканчиком виски и
завожу разговор. По вопросам быта Дрейк-стрит Дорис - куда более полный и
надежный источник информации, чем годовая подшивка "Таймса".
- Вы - замечательная женщина, Дорис, - говорю я, чтобы расположить ее
к себе. - Здоровый дух в здоровом теле - вот что вы такое.
- О, вы ужасный льстец, мистер Питер, - отвечает Дорис и слегка
розовеет.
- Ничего подобного. Я говорю сущую правду. Стоит только посмотреть на
вас, а потом на некоторых других...
- О, если вы сравниваете меня с уличными женщинами... Но что делать,
надо же людям как-то жить...
Эта фраза, впрочем, как и любая другая, для меня - удобный повод для
того, чтобы небрежно поинтересоваться, как, в сущности, живет тот или иной
обитатель Дрейк-стрит, или за счет чего живет, или как жил раньше, -
словом, наметить Дорис исходные позиции, после чего начинаются
непринужденные и обильные словоизлияния. Ими она вознаграждает себя за
целый день принудительного молчания во время уборки комнат или дежурства.
- Мисс Бренда Нельсон? О, она сначала выступала в "Еве", самом
большом кабаре мистера Дрейка, вы там, конечно, были. Всего пять лет назад
"Ева" была единственным предприятием, а теперь видите, как все изменилось,
кто оказался на пороге разорения, кто решил закрыть заведение, а мистер
Дрейк давал собственнику ссуду или выкупал предприятие; так наша улица и
превратилась в Дрейк-стрит. Со мной и братом было то же самое, мы уже
собирались закрыть гостиницу, так что мы в самом деле должны быть
благодарны ему за то, что он выкупил "Аризону" и оставил нас здесь
работать за проценты...
- Да, действительно, - перебиваю я. - А Бренда?
- О, мисс Бренда - стреляная птица. Она так закрутила голову старику
своими позами и своим недоступным видом и так вошла к нему в доверие, что
теперь он без нее ни шагу. Она страшно хитрая, мистер Питер, уж вы
поверьте. Раз я говорю, то так оно и есть.
- А эта другая, Линда Грей?
- Ее я плохо знаю. А раз не знаю, не стану говорить. Она поет в
"Еве", говорят, божественно. Кое-кто считает, что она достойна лучшей
участи, чем сцена кабаре, но я, как вы понимаете, не из тех, кто может
ходить в "Еву" и слушать Линду Грей или кого там еще...
- Говорят, она ходит с этим, с болгарином, - делаю я выстрел наугад.
- Не может быть, - энергично мотает головой Дорис. - Линда с таким не
пойдет, уж можете мне поверить. Она метит повыше. Очень ей нужен какой-то
болгарин!.. О, мистер Питер, извините, я забыла, что вы тоже болгарин...
Только вы - совсем другое дело, это я не ради комплимента, вы - совсем
другое дело...
Я готов поинтересоваться, в каком смысле, но молчу, чтобы не ставить
бедняжку в неудобное положение. Другое дело? Чепуха. На Дрейк-стрит и в
окружении Дрейка все - одного поля ягоды.
- Вы - серьезный человек, - продолжает Дорис свою хвалебную песню. -
Я серьезного человека за версту вижу. А этот Майк и года здесь не пробыл,
а уже торгует наркотиками на перекрестке...
- Зачем же ему торговать наркотиками? Он ведь работает на Дрейка?
- Ну и что, если работает? Вы думаете, он в золоте купается? Когда
человек не может без карт и без проституток, как Майк, ему надо много
денег.
- Значит, мистер Дрейк торгует и наркотиками? - неосторожно
интересуюсь я.
- О-о-о, этого я не сказала! - предостерегающе поднимает руку Дорис.
Потом нагибается ко мне поближе и негромко предупреждает:
- Здесь, на этой улице, мистер Питер, есть вещи, о которых не
говорят.
Или в эту минуту, или позже - словом, в самый разгар беседы, на
лестнице слышен зов:
- Дорис, где ты?
- Брат зовет, - поясняет моя собеседница, чтобы я не подумал, что ее
ищет любовник. - Пойду сменю его, а то ему потом сидеть на дежурстве всю
ночь.
И, одним духом опорожнив стакан, чтоб виски не пропадало зря, Дорис
желает мне спокойной ночи и выбегает из комнаты.
Спокойной ночи. В комнате с ободранной мебелью, навевающей
безграничную тоску. На улице, где много такого, о чем не говорят. Перед
лицом неизвестности, таящей такое, чего пока угадать нельзя.
Спокойной ночи.
Уже две недели я прогуливаю новый костюм по Дрейк-стрит. Раз утром в
закусочную, где я допиваю свой кофе, врывается слегка запыхавшийся Боб и
сообщает, что шеф немедленно требует меня к себе. Немедленно значит
немедленно, и коренастая горилла стоит и ждет, чтобы я поднялся со стула,
после чего ведет меня в генеральный штаб.
Кабинет Дрейка и вправду похож на штаб: кроме шефа, здесь находятся
Бренда, Райт, Милев и еще какой-то тип, которому далеко за сорок и
которого все присутствующие называют мистером Ларкиным.
На этот раз Дрейк обходит мое умение воскресать. Он просто указывает
на кресло и поясняет:
- Садитесь и слушайте, Питер. Слушайте внимательно, потому что вам,
возможно, придется взять слово.
Я сажусь, закуриваю сигарету - собственную, а не из ониксовой
шкатулки - и превращаюсь в слух. Говорит Майк Милев. По-видимому, он
только начал свое выступление, и я вряд ли упустил что-нибудь важное.
- Мистер Дрейк совершенно прав: поездка Райта не принесла успеха, но
я же не мог знать, что мои приятели, все трое (значит, был и третий,
отмечаю я) окажутся такими трусами, что поделаешь, с годами люди меняются,
и с этими тремя у меня уже давно нет контактов, но, как я уже неоднократно
вас информировал, связи у меня там весьма широкие, исключительно широкие,
да что делать, если большинство моих людей не знает английского, а те, кто
знает, оказались непригодны для дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45