На всякий случай преображенцы держали наготове пистолеты. Радовало лишь то, что ехали не впотьмах.
– А чего тут допоздна не спят? - спросил Левушка, глядя на свет в окошках. - Смотри ты, в каждом доме кто-то бесонницей мается! Матвей Ильич, это по твоей части!
– Очень просто, - объяснил доктор. - Ты в Санкт-Петербурге к уличным фонарям привык, а тут их еще не понаставили. Потому велено обывателям ночью свечи в окошках ставить. Для тебя же стараются!
– Видать, Юшков дармоедом был. Это ведь его забота - фонари, - буркнул Архаров.
Беглый московский обер-полицмейстер ни в ком добрых чувств не вызывал. И сам Еропкин, всякому умеющий сыскать оправдание, даже фабричным, сбившимся в шайки, при воспоминании о Юшкове несколько терялся.
– Вот поставят тебя сюда обер-полицмейстером - и вешай себе фонари хоть на каждом кусту, - пошутил Бредихин.
И опять за шуткой Архарову почудился страх.
– Пришли, сударики мои, - по-взрослому сказала девчонка. - Во двор пожалуйте! Там и коновязь у нас, и сенцо.
Всадники въехали во двор.
* * *
В тесной горнице низенькая, толстая, грудастая сводня Марфа, утянутая в узкий лиф, в кружевах, в преогромном чепце-дормезе на высоко взбитых волосах, рассаживала четырех девок.
– Ты, Парашка, сюда, пусть тебя первую увидят. Ты, Дунька, сразу не суйся, ты у окошечка сколько можно побудь, - наставляла она своих питомиц, наподобие генерала, выдвигая вперед одни полки и становя в засаду другие.
Красавица Парашка, девка дородная, с румянцем во всю щеку, своим, а не из баночки, цену себе знала и вышла - словно корабль на морской простор выплыл. Сходство усиливалось тем, что на ней была хитрая накидочка-адриенна, широкая и тонкая, отделанная рюшем и вроде бы сомкнутая у горла, но, когда Парашка садилась (сесть тоже следовало умеючи), края расходились так лукаво, что низкий, ниже некуда, вырез на груди обнаруживался и словно бы зазывал шаловливую руку.
Дунька тоже была хороша, но в ином роде. Ей еще не исполнилось восемнадцати, в ремесло она пошла недавно, с легкой Марфиной руки, и Марфа не раз предсказывала девке славное будущее. Круглолицая Дунька имела удивительные глаза - раскосые, вроде заячьих, и при том большие, темные, дерзкие. Ростом она до Парашки не дотягивала, статности в фигуре не имела, но и тощенькой ее бы злейшая врагиня не назвала - все, что требовалось, было и округлым, и упругим.
Она отошла к окошечку, уже понимая замысел Марфы - после Парашки, которая в Марфином хозяйстве олицетворяла присказку «товар - лицом», ее, Дунькино, появление будет - как если бы после долгих уговоров открыли укладочку с жемчугами.
– Малашка, куда лезешь? Ты вот так, бочком, и пасть-то не разевай! Очень нужно, чтобы гости первым делом твою беззубую пасть увидели! - Марфа сама за руку отвела Малашку на указанное ей место. - Ты до последнего пасть-то веером прикрывай! Парашка, мушку на морду сажай, вот сюда… ох, дурища…
Марфа выхватила у девки из руки кругленькую, отделанную перламутром мушечницу, сама выбрала и прилепила ей большую мушку на подбородок. Молниеносно подумала - и нашлепнула еще одну туда, где расходились края адриенны.
– И жеманничай поделикатнее! - велела она, зная простоту питомицы. - Мушка на тебе - «кокеткой» зовется, вот и соответствуй… Погоди, еще одну на щеку налепим. Та означает - на все согласна! Учитесь, девки, пока я добрая.
– Опять лучший гость дуре Парашке достанется, - обиженно шепнула Дуньке Малашка.
Тут ворвалась Глашка.
– Идут, идут! - воскликнула она страшным шепотом.
– Свечи зажигай, дура, - тут же велела Марфа.
Девки, встав, как задуманно, начали жеманно охорашиваться.
Первым вошел Матвей.
– Какого славного гостя Бог послал! - обрадовалась, оценив его крупное телосложение, Марфа.
– Я к столу гость, - кладя на этот самый стол полуполтину, заявил Матвей. - Мне бы провианту домашнего, да наливочки, да пирожка, а то впору уж взвыть на казенной солонине. А нимфы пусть кого другого полюбят.
Пока Марфа смотрела на него с изумлением, вошли Левушка, Бредихин, Медведев и Архаров.
– Пятеро, - сказала она. И обвела взглядом мужчин. Последним увидела Архарова - и на него-то уставилась пристальнее, чем на молодежь.
Всякие лица видела она в своем доме. Но чтобы к девкам приходил такой пасмурный и неприятный на вид кавалер - кажется, впервые.
Марфа прочитала на этом крупном и тяжелом лице явственное недоверие. А было еще иное - то, что она по-бабьи учуяла. Сильный и довольно причудливый норов, победа над коим могла бы ее несколько развлечь…
Архаров еще не знал, что многие Марфины эскапады объясняются борьбой со скукой. А смотрел на нее весьма недоверчиво по понятной причине - неизвестно еще, сколько запросит за девку.
Марфа усмехнулась.
– А что ж! - объявила она задорно. - Коли гость хорош, так я и сама не хвора принять! Особливо столь ядреного кавалера!
При этом недвусмысленно взглянула на Архарова. Он даже немного растерялся от такой отваги и такого комплимента - воображение представило ему диковинную картину: как они оба с Марфой, люди весьма в теле, валятся на постель, и тут же слышится треск ломающихся ножек…
Но он тут же справился с зародившейся было улыбкой. Сводне и полагается подпускать шуточки-прибауточки. Надо же - только в Москве и довелось услышать про себя: ядреный кавалер. Но так ведь оно и есть.
Архаров хмыкнул, укладывая меткое словечко в память. А Марфа, сделав этот прикидочный выстрел, занялась другими гостями.
– Милости прошу, сударики мои! - звала она к столу. - Девицы стосковались, пироги в печи перестояли!
– Пироги - это мне! - потребовал Матвей. - Да и вот что - девки-то чистые?
– Экий ты грубый, - заметила Марфа. - А как им чистыми не быть? Девицы ко мне прямиком из Франции прибыли, из города Берлина. Живут тихо, уж разве что какой хороший гость пожалует, дворянского звания, так я им позволяю беседой развлечь. Грязи набраться негде! Вот, извольте радоваться, Лизета!
Парашка встала перед Матвеем и сделала реверанс.
– Благородных родителей чадо! Графских кровей! Родители померли, родня сироту обобрала, я приютила. Вот Жанета, вот Фаншета, вот Лизета…
Она показала на Малашку, у которой только глазищи торчали над кружевным краем веера.
– Ты, тетенька, говори да не заговаривайся, - усмехнулся Архаров.
Марфа опять взглянула на него - и на миг Архарову показалось, будто перед ним противник со шпагой, взглядом мерящий расстояние.
Но противник тут же отступил, опуская клинок. И это Архарову понравилось - баба не глупа, видит, на кого можно наскакивать со своими шалостями, а на кого - нет.
– А они у меня все Лизеты! - Марфа рассмеялась. - Да садись ты, сударь, в ногах правды нет. Девки, тащите пироги!
– Надо же, кругом мор, а вы веселитесь, - сказал Бредихин. - Нет чтоб о душе подумать…
– Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон - чума! - с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. - Да и кормиться как-то надо.
– Чего ж раньше смерти помирать? - поддержал ее Архаров.
– Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, - объявила Марфа.
– Кто, я? - Архаров несколько ошалел от этого признания.
– Ты, сударик,- подтвердила Марфа. - Я вам что скажу. Девкам и старухам - тем подавай красавчиков. Молодым женкам - тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий - остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!
Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.
Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь - и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.
Матвей расхохотался.
– Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! - закричал он.
– Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, - добавил Бредихин. - Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?
– Ты, сударь, видать, из горячих, - льстиво сказала Парашка. - Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.
– Постой, - удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.
Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти - ничего не припухло.
– Садись, - позволил. - Тут вроде ничего, без подарочков…
– Грешно тебе, сударь, так-то, - сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. - Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что - в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.
– А знаете, как одна умная баба сказала? - спросил Архаров. - С попом - свято, с дворянином - честно, а с чувашином и грех - да лучше всех!
Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.
Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.
Он навострил ухо.
– В вашей комнате спит, - тихонько отвечала Глашка.
– Вперемежку, вперемежку! - командовал Бредихин. - Дама - кавалер, дама - кавалер!
– Я не кавалер, меня к пирогам! - требовал Матвей.
– Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! - бойко отвечала Марфа. - Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…
Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе - ухом к губам.
– Ты, Тучков, вот что… - прошептал Архаров. - Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…
И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.
Коли по правде - он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.
Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден - только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…
Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.
Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.
Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул - там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало - под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней - скрытого злоумышленника не обнаружил.
Оставалась левая дверь.
Левушка встал перед ней, прислушался - тихо. Сквозь платок нажал на ручку - отворилась…
Войдя, он прямо ахнул:
– Ишь ты! Гнездышко!
Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок - тех же тонов.
Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…
– И птенчик! - обрадовался Левушка. - Ишь ты! Спит пташечка…
Он шагнул было к постели, протянул руку - и отступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– А чего тут допоздна не спят? - спросил Левушка, глядя на свет в окошках. - Смотри ты, в каждом доме кто-то бесонницей мается! Матвей Ильич, это по твоей части!
– Очень просто, - объяснил доктор. - Ты в Санкт-Петербурге к уличным фонарям привык, а тут их еще не понаставили. Потому велено обывателям ночью свечи в окошках ставить. Для тебя же стараются!
– Видать, Юшков дармоедом был. Это ведь его забота - фонари, - буркнул Архаров.
Беглый московский обер-полицмейстер ни в ком добрых чувств не вызывал. И сам Еропкин, всякому умеющий сыскать оправдание, даже фабричным, сбившимся в шайки, при воспоминании о Юшкове несколько терялся.
– Вот поставят тебя сюда обер-полицмейстером - и вешай себе фонари хоть на каждом кусту, - пошутил Бредихин.
И опять за шуткой Архарову почудился страх.
– Пришли, сударики мои, - по-взрослому сказала девчонка. - Во двор пожалуйте! Там и коновязь у нас, и сенцо.
Всадники въехали во двор.
* * *
В тесной горнице низенькая, толстая, грудастая сводня Марфа, утянутая в узкий лиф, в кружевах, в преогромном чепце-дормезе на высоко взбитых волосах, рассаживала четырех девок.
– Ты, Парашка, сюда, пусть тебя первую увидят. Ты, Дунька, сразу не суйся, ты у окошечка сколько можно побудь, - наставляла она своих питомиц, наподобие генерала, выдвигая вперед одни полки и становя в засаду другие.
Красавица Парашка, девка дородная, с румянцем во всю щеку, своим, а не из баночки, цену себе знала и вышла - словно корабль на морской простор выплыл. Сходство усиливалось тем, что на ней была хитрая накидочка-адриенна, широкая и тонкая, отделанная рюшем и вроде бы сомкнутая у горла, но, когда Парашка садилась (сесть тоже следовало умеючи), края расходились так лукаво, что низкий, ниже некуда, вырез на груди обнаруживался и словно бы зазывал шаловливую руку.
Дунька тоже была хороша, но в ином роде. Ей еще не исполнилось восемнадцати, в ремесло она пошла недавно, с легкой Марфиной руки, и Марфа не раз предсказывала девке славное будущее. Круглолицая Дунька имела удивительные глаза - раскосые, вроде заячьих, и при том большие, темные, дерзкие. Ростом она до Парашки не дотягивала, статности в фигуре не имела, но и тощенькой ее бы злейшая врагиня не назвала - все, что требовалось, было и округлым, и упругим.
Она отошла к окошечку, уже понимая замысел Марфы - после Парашки, которая в Марфином хозяйстве олицетворяла присказку «товар - лицом», ее, Дунькино, появление будет - как если бы после долгих уговоров открыли укладочку с жемчугами.
– Малашка, куда лезешь? Ты вот так, бочком, и пасть-то не разевай! Очень нужно, чтобы гости первым делом твою беззубую пасть увидели! - Марфа сама за руку отвела Малашку на указанное ей место. - Ты до последнего пасть-то веером прикрывай! Парашка, мушку на морду сажай, вот сюда… ох, дурища…
Марфа выхватила у девки из руки кругленькую, отделанную перламутром мушечницу, сама выбрала и прилепила ей большую мушку на подбородок. Молниеносно подумала - и нашлепнула еще одну туда, где расходились края адриенны.
– И жеманничай поделикатнее! - велела она, зная простоту питомицы. - Мушка на тебе - «кокеткой» зовется, вот и соответствуй… Погоди, еще одну на щеку налепим. Та означает - на все согласна! Учитесь, девки, пока я добрая.
– Опять лучший гость дуре Парашке достанется, - обиженно шепнула Дуньке Малашка.
Тут ворвалась Глашка.
– Идут, идут! - воскликнула она страшным шепотом.
– Свечи зажигай, дура, - тут же велела Марфа.
Девки, встав, как задуманно, начали жеманно охорашиваться.
Первым вошел Матвей.
– Какого славного гостя Бог послал! - обрадовалась, оценив его крупное телосложение, Марфа.
– Я к столу гость, - кладя на этот самый стол полуполтину, заявил Матвей. - Мне бы провианту домашнего, да наливочки, да пирожка, а то впору уж взвыть на казенной солонине. А нимфы пусть кого другого полюбят.
Пока Марфа смотрела на него с изумлением, вошли Левушка, Бредихин, Медведев и Архаров.
– Пятеро, - сказала она. И обвела взглядом мужчин. Последним увидела Архарова - и на него-то уставилась пристальнее, чем на молодежь.
Всякие лица видела она в своем доме. Но чтобы к девкам приходил такой пасмурный и неприятный на вид кавалер - кажется, впервые.
Марфа прочитала на этом крупном и тяжелом лице явственное недоверие. А было еще иное - то, что она по-бабьи учуяла. Сильный и довольно причудливый норов, победа над коим могла бы ее несколько развлечь…
Архаров еще не знал, что многие Марфины эскапады объясняются борьбой со скукой. А смотрел на нее весьма недоверчиво по понятной причине - неизвестно еще, сколько запросит за девку.
Марфа усмехнулась.
– А что ж! - объявила она задорно. - Коли гость хорош, так я и сама не хвора принять! Особливо столь ядреного кавалера!
При этом недвусмысленно взглянула на Архарова. Он даже немного растерялся от такой отваги и такого комплимента - воображение представило ему диковинную картину: как они оба с Марфой, люди весьма в теле, валятся на постель, и тут же слышится треск ломающихся ножек…
Но он тут же справился с зародившейся было улыбкой. Сводне и полагается подпускать шуточки-прибауточки. Надо же - только в Москве и довелось услышать про себя: ядреный кавалер. Но так ведь оно и есть.
Архаров хмыкнул, укладывая меткое словечко в память. А Марфа, сделав этот прикидочный выстрел, занялась другими гостями.
– Милости прошу, сударики мои! - звала она к столу. - Девицы стосковались, пироги в печи перестояли!
– Пироги - это мне! - потребовал Матвей. - Да и вот что - девки-то чистые?
– Экий ты грубый, - заметила Марфа. - А как им чистыми не быть? Девицы ко мне прямиком из Франции прибыли, из города Берлина. Живут тихо, уж разве что какой хороший гость пожалует, дворянского звания, так я им позволяю беседой развлечь. Грязи набраться негде! Вот, извольте радоваться, Лизета!
Парашка встала перед Матвеем и сделала реверанс.
– Благородных родителей чадо! Графских кровей! Родители померли, родня сироту обобрала, я приютила. Вот Жанета, вот Фаншета, вот Лизета…
Она показала на Малашку, у которой только глазищи торчали над кружевным краем веера.
– Ты, тетенька, говори да не заговаривайся, - усмехнулся Архаров.
Марфа опять взглянула на него - и на миг Архарову показалось, будто перед ним противник со шпагой, взглядом мерящий расстояние.
Но противник тут же отступил, опуская клинок. И это Архарову понравилось - баба не глупа, видит, на кого можно наскакивать со своими шалостями, а на кого - нет.
– А они у меня все Лизеты! - Марфа рассмеялась. - Да садись ты, сударь, в ногах правды нет. Девки, тащите пироги!
– Надо же, кругом мор, а вы веселитесь, - сказал Бредихин. - Нет чтоб о душе подумать…
– Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон - чума! - с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. - Да и кормиться как-то надо.
– Чего ж раньше смерти помирать? - поддержал ее Архаров.
– Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, - объявила Марфа.
– Кто, я? - Архаров несколько ошалел от этого признания.
– Ты, сударик,- подтвердила Марфа. - Я вам что скажу. Девкам и старухам - тем подавай красавчиков. Молодым женкам - тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий - остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!
Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.
Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь - и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.
Матвей расхохотался.
– Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! - закричал он.
– Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, - добавил Бредихин. - Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?
– Ты, сударь, видать, из горячих, - льстиво сказала Парашка. - Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.
– Постой, - удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.
Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти - ничего не припухло.
– Садись, - позволил. - Тут вроде ничего, без подарочков…
– Грешно тебе, сударь, так-то, - сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. - Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что - в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.
– А знаете, как одна умная баба сказала? - спросил Архаров. - С попом - свято, с дворянином - честно, а с чувашином и грех - да лучше всех!
Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.
Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.
Он навострил ухо.
– В вашей комнате спит, - тихонько отвечала Глашка.
– Вперемежку, вперемежку! - командовал Бредихин. - Дама - кавалер, дама - кавалер!
– Я не кавалер, меня к пирогам! - требовал Матвей.
– Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! - бойко отвечала Марфа. - Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…
Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе - ухом к губам.
– Ты, Тучков, вот что… - прошептал Архаров. - Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…
И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.
Коли по правде - он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.
Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден - только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…
Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.
Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.
Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул - там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало - под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней - скрытого злоумышленника не обнаружил.
Оставалась левая дверь.
Левушка встал перед ней, прислушался - тихо. Сквозь платок нажал на ручку - отворилась…
Войдя, он прямо ахнул:
– Ишь ты! Гнездышко!
Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок - тех же тонов.
Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…
– И птенчик! - обрадовался Левушка. - Ишь ты! Спит пташечка…
Он шагнул было к постели, протянул руку - и отступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55