За ними в ряд по трое ехали гвардейцы. И, хотя отправились в путь заблаговременно, прибыли как раз к началу отпевания - впрочем, коли бы граф изволил задержаться, то и отпевание бы без него не начинали.
Замоскворечье тянулось, как долгая зима, и было таким же унылым. Люди попрятались, колонна шла в полной тишине. Даже колокола не звонили.
Ближайший колокол, подавший гулкий голос, как раз и был в Донском монастыре.
Карета подкатила к воротам, Орлов с Волковым и Еропкиным вышли, пересекли двор, с непокрытыми головами вошли в тот храм, где был изловлен покойный владыка Амвросий.
Там уже стоял на возвышении гроб, а в нем можно было, встав на цыпочки, разглядеть правильное лицо старца с ровно расчесанными волосами, уложенными по плечам, с короткой бородой и с двумя ранами на левой щеке - как говорили Архарову монахи, их нанес первый из убийц случившимся в руках колом. Проверить сие было невозможно.
На голове у владыки Амвросия была шитая жемчугом митра, в бледных руках - небольшой крест.
Народу в храм набилось немало - и это невзирая на чуму. Приплелись старушки-богомолки, которые уж не один десяток отпеваний видели. Архаров поглядел на них с любопытством - ему сделалось любопытно, о чем они шепчутся, поминают ли покойника, или спорят, сколько должно быть при его церковном ранге певчих на хорах.
Для графа и его свиты было оставлено место справа от иконостаса и уже охранялось поспешившими вперед измайловцами под командой Фомина. Главное было - избежать соприкосновения с толпой.
Когда Орлов, Волков и Еропкин встали впереди офицеров, бывший рядом инок подал знак - начинать. Раздался голос, своей торжественностью враз прекращающий тихие разговоры и вселяющий в храм скорбную тишину:
– Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков!…
И тут же другой голос начал псалом девяностый - «Живый в помощи Вышняго…»
Архарову доводилось бывать на панихидах, хотя и реже, чем церковным старушкам. Псалом он тоже знал - с детства, когда учился читать по божественным книгом под руководством старого пономаря. И тогда же он задал вопрос, на который до сих пор не получил ответа: «перьями Своими осенит тебя», сказано в псалме, но что за перья?… Пономарь объяснял про крылатых ангелов, херувимов и серафимов, но речь-то шла не о них.
Архаров невольно отвлекся, вспомнил лицо пономаря; вспомнил ту осень, когда задавал вопросы; комнатку простую со стенами, не оклеенными обоями; молодое лицо матушки, которой не видал целую вечность, вспомнил и ощутил досадливую неловкость; деда с его охотничьими рассказами; еще что-то - а меж тем отпевание совершалось должным чином, иереи кадили, голоса певчих играли и переливались в вышине. Странная расслабленность снизошла на душу - Архаров, пытаясь истребить позникающие перед внутренним взором картинки давнего житья, принялся сам, своими словами, просить у Господа милости для владыки, погибшего мученической смертью за то лишь, что был умен, многознающ и желал прекратить распространение заразы.
На ум пришел старый инок, рассказавший, что владыка Амвросий был в свое время префектом Александро-Невской семинарии, и Архаров вдруг представил себе: как было бы славно, коли бы все те иереи, которых он обучал служению, встали сейчас на молитву. Эта придуманная им картина очень ему самому понравилась. Он мысленно попросил Господа об этом - и свеча, на которую он глядел, вдруг выкинула вверх длинное и острое пламя, как если бы ответ на прошение был милостивым.
После канона запели стихиры, после восьми стихир последовали заповеди блаженств - как если бы душа владыки Амвросия, устремившись ввысь, уже предстала перед раскрытыми вратами Божьего рая и первым узрела евангельского благоразумного разбойника…
– Разбойника, рая, Христе, жителя, на кресте Тебе возопиша, помяни мя, предсодеял еси… - произносил нараспев быстрый, но отчетливый голос, и тут у дверей храма возникла суматоха.
– …покаянием его, и мене сподоби недостойнаго… - успел еще пропеть голос, и тут был перекрыт криком.
Так кричит человек, испытывающий сильнейшую боль, подумал Архаров, и что же могло стать источником боли в храме Божием?
Но одновременно он уже подтолкнул Левушку, стоявшего рядом, да и другие офицеры графской свиты стали пробиваться к месту зарождения суматохи.
Первым добрался до виновника кто-то из семеновцев.
– Я выведу его, - услышали Архаров и Левушка голос офицера, и тут же - другой, пронзительный:
– Нет, не-ет! Пустите меня к гробу!
– Вот только юродивого тут недоставало, - буркнул Архаров, прокладывая дорогу локтями.
Семеновец держал в охапке невысокого плотненького монашка в скуфеечке, навзрыд плачущего, рвущегося к телу владыки. Архаров увидел его лицо - белое, восковое, увидел редкую русую бородку, и понял, кто это такой.
– Пусти его, - сказал он семеновцу. - Пусти, Бахметов. Он уж беды не причинит.
Монашек рванулся - и тут же люди расступились перед ним, он в несколько шагов оказался у гроба и рухнул на колени.
– Прости меня, владыко! Прости, Христа ради!… Не ведал есмь, что творил!…
Архаров подошел сзади и положил ему руку на плечо.
– Покаялся в грехе - и будет. Вставай, Устин Петров. Сейчас иная беседа начнется.
Монашек повернулся к нему - и тут лишь Архаров по-настоящему вгляделся в бледное лицо.
Он обнаружил в глазах - безумие, в дерганье рта - величайшее напряжение души, и только.
Рядом с Архаровым оказался орловский адьютант Вася Муравьев.
– К его сиятельству в карету, - быстро шепнул он распоряжение.
Архаров подхватил стоявшего на коленях Устина, думал поставить на ноги, но тот стоять не желал. Вдвоем с Бахметовым вытащили дьячка из храма и усадили на жухлую траву.
– Хорошо хоть, успели отпеть, когда его нелегкая принесла, - сказал Бахметов. - Вот ведь выдумал - при гробе каяться!
– А где же? - жалобно спросил Устин. - Я его сгубил, я - смерти причина… Я кругом виноват!
– Это ты его сиятельству скажешь, - тут семеновец громко вздохнул. - Как же это тебя, дурака, угораздило?
Устин не выдержал сочувствия в голосе - разрыдался.
– Страшно небось? А ты молись, - посоветовал Бахметов. - Ты ведь не иначе как в помутнении рассудка…
– Нет! - закричал Устин. - Нет! Все понимал! Нечистый попутал!
– Оставь его, Бахметов, а то так и будет вопить, - сказал Архаров. - А лучше помоги его до кареты довести.
Тут из храма быстро вышел граф Орлов.
– Кто таков? - строго спросил он Устина, нависнув над ним, маленьким и съежившимся, словно накренившаяся башня вавилонская.
– Петров Устин… при Всехсвятском храме… - всхлипывая, отвечал Устин и, неловко дернувшись, встал перед графом на колени.
– Устин Петров? Тот самый? - Орлов повернулся к Архарову. - Ну, услужил! В чумном городе в одиночку убийцу выследил! Быть тебе полковником!
В глазах графа было истинное восхищение.
– И как тебе только удалось? - спросил он, но ответа, видать, не ждал. - Велик Господь! Не оставил убийство нераскрытым! Теперь следует допросить этого…
Орлов с высоты своего нешуточного роста посмотрел на маленького кругленького Устина. И тот тоже глядел на него, задрав жалкую бородку, - то ли с надеждой, то ли совсем ошалев от своей беды и страстного признания в смертном грехе.
– Я сам допрошу, - хмуро сказал Архаров. Очень ему не нравился бессмысленный взгляд Устина.
– И доложишь.
– Доложу, ваше сиятельство.
– Придется его пока подержать у Еропкина. Найдем там какой-либо чулан, - деловито распорядился граф. - И, как возвращаться в Петербург, я его с собой заберу. Там пусть судят.
Он невольно улыбнулся - ему очень хотелось явиться пред государынины очи победителем чумы, да еще с изловленным убийцей митрополита в обозе.
Архаров же смотрел на лицо Устина - и при слове «судят» увидел испуг.
Что-то с этим испугом было не так…
– Полезай, - велел граф Устину, показывая на подкатившую карету. - Натворил бед - держи теперь ответ. Садись с ним, Архаров. И береги мне этого убийцу пуще глаза!
– Он не убийца, - вдруг произнес Архаров.
– Как это вдруг - не убийца? Ты с хрена, что ли, сорвался?
– Не убийца, ваше сиятельство, - повторил Архаров.
– Ты же сам его выследил! Что ты мне тут вракаешь! - граф наклонился над Устином, глядя глаза в глаза: - Ты! Ты убил владыку Амвросия? Ты?
– Я убил, - отвечал Устин.
– Ну так какого тебе еще рожна, Архаров, надобно? Сам признался! Не под кнутом! Потом допросишь - он тебе и сообщников выдаст!
Не желая более рассуждать о вещах очевидных, граф развернулся и пошел обратно в храм - дослушивать отпевание.
– Дурак, - сказал Архаров Устину. - Кого выгораживаешь? Некого выгораживать-то…
– Я во всем виновен.
Архаров невольно усмехнулся - не ложь, нет, но и не правда.
– Вот так-то лучше. Во всем виновен - может, и так. А митрополита не убивал. Другие убивали.
– А ты почем знаешь, Архаров? - спросил очень удивленный поворотом дела Бахметов.
– По роже вижу.
И Архаров, глядя мимо коленопреклоненного Устина, тяжко задумался.
– Тащи его скорей в карету, - посоветовал Бахметов. - Там с ним и разбирайся.
– Твоя правда. Подымайся, Устин Петров. Пошли.
В еропкинской карете, предоставленной графу на время его московских дел, было довольно простора, чтобы удобно сесть шестерым. Архаров устроился по-царски, на заднем сидении, Устин же и в карете встал на колени. Сейчас, несколько придя в себя после шумного и всенародного покаяния, он вытер глаза и нос, тихо бормотал молитвы. Архаров прислушался - и узнал то правило, которое богобоязненный человек вычитывает вечером накануне исповеди и причастия.
– Ну, докладывай, дурак, как ты владыку убивал, - вдруг потребовал он.
– Убил по злобе души, - отвечал Устин. - И по сатанинскому наущению.
– Это понятно. А чем ты его убивал? Что у тебя в руках было? Палка?
– Палка, - тут же согласился Устин.
Вранье было таково, как если бы поперек Устинова лица нарисовались буквы «врет».
– Прелестно. Ты подошел к владыке и ударил его палкой так, чтобы сразу насмерть? Как тебе сие удалось?
Устин задумался.
– Я ткнул его, попал в лицо.
– Да, в щеку. Потом что было?
– Владыка упал.
– И его затоптали?
– Затоптали.
– И ты топтал?
– И я топтал.
Устин, очевидно, был готов соглашаться со всем, что было сейчас не в его пользу. А Архаров смотрел в его лицо и видел - сейчас Устин как будто учится спокойно отвечать на неизбежные вопросы. Спроси его, не стрелял ли он в митрополита, - статочно, ответит ровным голосом «стрелял».
– Врешь, - преспокойно заявил Архаров. - Врешь и не краснеешь. А коли я тебя спрошу - для чего ты его убил? Чем он тебе не угодил? Что ответишь, дурень?
– Он Богородицу обокрал.
– Подумай своей дурьей башкой - возможно ли обокрасть Богородицу, которая на небе? Может, он кого иного обокрал?
– Нет, Богородицу, - тупо повторил Устин.
– Врешь. Тут дело нечисто.
В дверцу кареты постучали. Архаров выглянул и увидел Левушку. Тот, невзирая на печальное событие, вовсю улыбался.
Архаров приоткрыл дверцу.
– Жениаль! - сказал ему Левушка. - Еропкин за твое здравие свечку ставит, Волков надулся, как индейский петух! Воображает, как граф про это про все государыне расскажет - как по его приказу ловко убийцу схватили! Этак его сиятельство и впрямь себе фавор вернет.
– Молчи, Тучков, - приказал Архаров. - Не убивал он, а на себя наговаривает.
Левушка удивился, но спорить не стал. Коли Архаров вдруг так заговорил, видать - неспроста.
Оставив дверцу полуприкрытой, Архаров так, чтобы слышал Левушка, обратился к Устину:
– А рубль ты куда девал?
– Какой рубль? - и лицо, и голос Устина ожили, вот теперь в них показалась настоящая тревога.
– Тот, что я тебе на пороге оставил. В конфектной бумажке.
– Не было рубля…
– Врешь.
– Не знаю, где тот рубль…
– А, может, кто-то другой забрался на двор и унес бумажку с рублем? - предположил Левушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Замоскворечье тянулось, как долгая зима, и было таким же унылым. Люди попрятались, колонна шла в полной тишине. Даже колокола не звонили.
Ближайший колокол, подавший гулкий голос, как раз и был в Донском монастыре.
Карета подкатила к воротам, Орлов с Волковым и Еропкиным вышли, пересекли двор, с непокрытыми головами вошли в тот храм, где был изловлен покойный владыка Амвросий.
Там уже стоял на возвышении гроб, а в нем можно было, встав на цыпочки, разглядеть правильное лицо старца с ровно расчесанными волосами, уложенными по плечам, с короткой бородой и с двумя ранами на левой щеке - как говорили Архарову монахи, их нанес первый из убийц случившимся в руках колом. Проверить сие было невозможно.
На голове у владыки Амвросия была шитая жемчугом митра, в бледных руках - небольшой крест.
Народу в храм набилось немало - и это невзирая на чуму. Приплелись старушки-богомолки, которые уж не один десяток отпеваний видели. Архаров поглядел на них с любопытством - ему сделалось любопытно, о чем они шепчутся, поминают ли покойника, или спорят, сколько должно быть при его церковном ранге певчих на хорах.
Для графа и его свиты было оставлено место справа от иконостаса и уже охранялось поспешившими вперед измайловцами под командой Фомина. Главное было - избежать соприкосновения с толпой.
Когда Орлов, Волков и Еропкин встали впереди офицеров, бывший рядом инок подал знак - начинать. Раздался голос, своей торжественностью враз прекращающий тихие разговоры и вселяющий в храм скорбную тишину:
– Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков!…
И тут же другой голос начал псалом девяностый - «Живый в помощи Вышняго…»
Архарову доводилось бывать на панихидах, хотя и реже, чем церковным старушкам. Псалом он тоже знал - с детства, когда учился читать по божественным книгом под руководством старого пономаря. И тогда же он задал вопрос, на который до сих пор не получил ответа: «перьями Своими осенит тебя», сказано в псалме, но что за перья?… Пономарь объяснял про крылатых ангелов, херувимов и серафимов, но речь-то шла не о них.
Архаров невольно отвлекся, вспомнил лицо пономаря; вспомнил ту осень, когда задавал вопросы; комнатку простую со стенами, не оклеенными обоями; молодое лицо матушки, которой не видал целую вечность, вспомнил и ощутил досадливую неловкость; деда с его охотничьими рассказами; еще что-то - а меж тем отпевание совершалось должным чином, иереи кадили, голоса певчих играли и переливались в вышине. Странная расслабленность снизошла на душу - Архаров, пытаясь истребить позникающие перед внутренним взором картинки давнего житья, принялся сам, своими словами, просить у Господа милости для владыки, погибшего мученической смертью за то лишь, что был умен, многознающ и желал прекратить распространение заразы.
На ум пришел старый инок, рассказавший, что владыка Амвросий был в свое время префектом Александро-Невской семинарии, и Архаров вдруг представил себе: как было бы славно, коли бы все те иереи, которых он обучал служению, встали сейчас на молитву. Эта придуманная им картина очень ему самому понравилась. Он мысленно попросил Господа об этом - и свеча, на которую он глядел, вдруг выкинула вверх длинное и острое пламя, как если бы ответ на прошение был милостивым.
После канона запели стихиры, после восьми стихир последовали заповеди блаженств - как если бы душа владыки Амвросия, устремившись ввысь, уже предстала перед раскрытыми вратами Божьего рая и первым узрела евангельского благоразумного разбойника…
– Разбойника, рая, Христе, жителя, на кресте Тебе возопиша, помяни мя, предсодеял еси… - произносил нараспев быстрый, но отчетливый голос, и тут у дверей храма возникла суматоха.
– …покаянием его, и мене сподоби недостойнаго… - успел еще пропеть голос, и тут был перекрыт криком.
Так кричит человек, испытывающий сильнейшую боль, подумал Архаров, и что же могло стать источником боли в храме Божием?
Но одновременно он уже подтолкнул Левушку, стоявшего рядом, да и другие офицеры графской свиты стали пробиваться к месту зарождения суматохи.
Первым добрался до виновника кто-то из семеновцев.
– Я выведу его, - услышали Архаров и Левушка голос офицера, и тут же - другой, пронзительный:
– Нет, не-ет! Пустите меня к гробу!
– Вот только юродивого тут недоставало, - буркнул Архаров, прокладывая дорогу локтями.
Семеновец держал в охапке невысокого плотненького монашка в скуфеечке, навзрыд плачущего, рвущегося к телу владыки. Архаров увидел его лицо - белое, восковое, увидел редкую русую бородку, и понял, кто это такой.
– Пусти его, - сказал он семеновцу. - Пусти, Бахметов. Он уж беды не причинит.
Монашек рванулся - и тут же люди расступились перед ним, он в несколько шагов оказался у гроба и рухнул на колени.
– Прости меня, владыко! Прости, Христа ради!… Не ведал есмь, что творил!…
Архаров подошел сзади и положил ему руку на плечо.
– Покаялся в грехе - и будет. Вставай, Устин Петров. Сейчас иная беседа начнется.
Монашек повернулся к нему - и тут лишь Архаров по-настоящему вгляделся в бледное лицо.
Он обнаружил в глазах - безумие, в дерганье рта - величайшее напряжение души, и только.
Рядом с Архаровым оказался орловский адьютант Вася Муравьев.
– К его сиятельству в карету, - быстро шепнул он распоряжение.
Архаров подхватил стоявшего на коленях Устина, думал поставить на ноги, но тот стоять не желал. Вдвоем с Бахметовым вытащили дьячка из храма и усадили на жухлую траву.
– Хорошо хоть, успели отпеть, когда его нелегкая принесла, - сказал Бахметов. - Вот ведь выдумал - при гробе каяться!
– А где же? - жалобно спросил Устин. - Я его сгубил, я - смерти причина… Я кругом виноват!
– Это ты его сиятельству скажешь, - тут семеновец громко вздохнул. - Как же это тебя, дурака, угораздило?
Устин не выдержал сочувствия в голосе - разрыдался.
– Страшно небось? А ты молись, - посоветовал Бахметов. - Ты ведь не иначе как в помутнении рассудка…
– Нет! - закричал Устин. - Нет! Все понимал! Нечистый попутал!
– Оставь его, Бахметов, а то так и будет вопить, - сказал Архаров. - А лучше помоги его до кареты довести.
Тут из храма быстро вышел граф Орлов.
– Кто таков? - строго спросил он Устина, нависнув над ним, маленьким и съежившимся, словно накренившаяся башня вавилонская.
– Петров Устин… при Всехсвятском храме… - всхлипывая, отвечал Устин и, неловко дернувшись, встал перед графом на колени.
– Устин Петров? Тот самый? - Орлов повернулся к Архарову. - Ну, услужил! В чумном городе в одиночку убийцу выследил! Быть тебе полковником!
В глазах графа было истинное восхищение.
– И как тебе только удалось? - спросил он, но ответа, видать, не ждал. - Велик Господь! Не оставил убийство нераскрытым! Теперь следует допросить этого…
Орлов с высоты своего нешуточного роста посмотрел на маленького кругленького Устина. И тот тоже глядел на него, задрав жалкую бородку, - то ли с надеждой, то ли совсем ошалев от своей беды и страстного признания в смертном грехе.
– Я сам допрошу, - хмуро сказал Архаров. Очень ему не нравился бессмысленный взгляд Устина.
– И доложишь.
– Доложу, ваше сиятельство.
– Придется его пока подержать у Еропкина. Найдем там какой-либо чулан, - деловито распорядился граф. - И, как возвращаться в Петербург, я его с собой заберу. Там пусть судят.
Он невольно улыбнулся - ему очень хотелось явиться пред государынины очи победителем чумы, да еще с изловленным убийцей митрополита в обозе.
Архаров же смотрел на лицо Устина - и при слове «судят» увидел испуг.
Что-то с этим испугом было не так…
– Полезай, - велел граф Устину, показывая на подкатившую карету. - Натворил бед - держи теперь ответ. Садись с ним, Архаров. И береги мне этого убийцу пуще глаза!
– Он не убийца, - вдруг произнес Архаров.
– Как это вдруг - не убийца? Ты с хрена, что ли, сорвался?
– Не убийца, ваше сиятельство, - повторил Архаров.
– Ты же сам его выследил! Что ты мне тут вракаешь! - граф наклонился над Устином, глядя глаза в глаза: - Ты! Ты убил владыку Амвросия? Ты?
– Я убил, - отвечал Устин.
– Ну так какого тебе еще рожна, Архаров, надобно? Сам признался! Не под кнутом! Потом допросишь - он тебе и сообщников выдаст!
Не желая более рассуждать о вещах очевидных, граф развернулся и пошел обратно в храм - дослушивать отпевание.
– Дурак, - сказал Архаров Устину. - Кого выгораживаешь? Некого выгораживать-то…
– Я во всем виновен.
Архаров невольно усмехнулся - не ложь, нет, но и не правда.
– Вот так-то лучше. Во всем виновен - может, и так. А митрополита не убивал. Другие убивали.
– А ты почем знаешь, Архаров? - спросил очень удивленный поворотом дела Бахметов.
– По роже вижу.
И Архаров, глядя мимо коленопреклоненного Устина, тяжко задумался.
– Тащи его скорей в карету, - посоветовал Бахметов. - Там с ним и разбирайся.
– Твоя правда. Подымайся, Устин Петров. Пошли.
В еропкинской карете, предоставленной графу на время его московских дел, было довольно простора, чтобы удобно сесть шестерым. Архаров устроился по-царски, на заднем сидении, Устин же и в карете встал на колени. Сейчас, несколько придя в себя после шумного и всенародного покаяния, он вытер глаза и нос, тихо бормотал молитвы. Архаров прислушался - и узнал то правило, которое богобоязненный человек вычитывает вечером накануне исповеди и причастия.
– Ну, докладывай, дурак, как ты владыку убивал, - вдруг потребовал он.
– Убил по злобе души, - отвечал Устин. - И по сатанинскому наущению.
– Это понятно. А чем ты его убивал? Что у тебя в руках было? Палка?
– Палка, - тут же согласился Устин.
Вранье было таково, как если бы поперек Устинова лица нарисовались буквы «врет».
– Прелестно. Ты подошел к владыке и ударил его палкой так, чтобы сразу насмерть? Как тебе сие удалось?
Устин задумался.
– Я ткнул его, попал в лицо.
– Да, в щеку. Потом что было?
– Владыка упал.
– И его затоптали?
– Затоптали.
– И ты топтал?
– И я топтал.
Устин, очевидно, был готов соглашаться со всем, что было сейчас не в его пользу. А Архаров смотрел в его лицо и видел - сейчас Устин как будто учится спокойно отвечать на неизбежные вопросы. Спроси его, не стрелял ли он в митрополита, - статочно, ответит ровным голосом «стрелял».
– Врешь, - преспокойно заявил Архаров. - Врешь и не краснеешь. А коли я тебя спрошу - для чего ты его убил? Чем он тебе не угодил? Что ответишь, дурень?
– Он Богородицу обокрал.
– Подумай своей дурьей башкой - возможно ли обокрасть Богородицу, которая на небе? Может, он кого иного обокрал?
– Нет, Богородицу, - тупо повторил Устин.
– Врешь. Тут дело нечисто.
В дверцу кареты постучали. Архаров выглянул и увидел Левушку. Тот, невзирая на печальное событие, вовсю улыбался.
Архаров приоткрыл дверцу.
– Жениаль! - сказал ему Левушка. - Еропкин за твое здравие свечку ставит, Волков надулся, как индейский петух! Воображает, как граф про это про все государыне расскажет - как по его приказу ловко убийцу схватили! Этак его сиятельство и впрямь себе фавор вернет.
– Молчи, Тучков, - приказал Архаров. - Не убивал он, а на себя наговаривает.
Левушка удивился, но спорить не стал. Коли Архаров вдруг так заговорил, видать - неспроста.
Оставив дверцу полуприкрытой, Архаров так, чтобы слышал Левушка, обратился к Устину:
– А рубль ты куда девал?
– Какой рубль? - и лицо, и голос Устина ожили, вот теперь в них показалась настоящая тревога.
– Тот, что я тебе на пороге оставил. В конфектной бумажке.
– Не было рубля…
– Врешь.
– Не знаю, где тот рубль…
– А, может, кто-то другой забрался на двор и унес бумажку с рублем? - предположил Левушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55