– Ахти мне, был чужой, был! - вспомнил один из лакеев. - И как раз про его милость господина капитан-поручика спрашивал - где расположиться изволили!
– Тащи сюда! - потребовал Архаров.
Притащили Никодимку. Его уже приставили колоть дрова - ранние холода заставили начать топить печи не в срок, опять же - особняк был новый, хотя и успел за лето просохнуть, но дров требовал немало.
– Ты, что ли, сожитель? - удивился Архаров. - Гнать его в три шеи!
И чуть было не брякнул, что Никодимка - из дома, который посетила чума, но вовремя воздержался - в особняке бы началась немалая паника. Когда столько народу живут скученно, друг к дружке жмутся, одно слово о чуме может произвести целый бунт, особливо среди офицеров.
– Ваши милости, Николаи Петровичи, я же пригожусь! - и Никодимка опять запричитал, что детинка он справный, за всем присмотрит, комар носу не подточит!
– А коли ты такой толковый, объясни, сделай милость, откуда вот это взялось! - Архаров показал ему платок и монеты. - Кто это мне тут милостыньку подал?!
– Так это, должно, Марфа! - совершенно не удивившись, отвечал Никодимка.
– Как - Марфа? Она в Даниловом монастыре помирает! - возмутился Левушка.
– Так это она сейчас помирать изволит, а вчера была в добром здравии и Глашку посылала… Выходит, к вам посылала! Я-то не докумекал, а она втихомолку девчонку снарядила, про ваши милости ей приказала, девчонка побежала, а тут и несчастье…
– Молчи, Христа ради! - взревел Архаров.
– Дармоед прав! - воскликнул Левушка. - Как раз у Марфы и могли сойтись все три рубля! Бог ее ведает, чем она, кроме девок, промышляет!
– Молчи, - приказал Архаров. - Уведи сожителя, не то я его… ты знаешь!…
Левушка вытолкал Никодимку из гостиной, которую отдали под офицерский бивак.
– С чего ты взял, будто Марфа к нам Глашку послала, да еще с деньгами? - спросил он тихонько.
– А к кому же? - удивился Никодимка. - Она давеча все вас вспоминала. Ядреные, говорит, кавалеры Николаи Петровичи…
– А деньги откуда взяла?
– А того не ведаю.
– К вам кто-то приходил?
– Нет, ваша милость, не было гостей.
– Может, Марфа сама выходила? Припасов купить? - подсказал Левушка.
– Выходила ли Марфа? Так она меня к дочке спосылала, я к дочке бегал, узнать, все ли в добром здравии, а она, может, и выходила, она - отчаянная голова, это ее Иван Иванович так выучил, и пистолет он же подарил, - затараторил Никодимка.
И тут вышел Архаров.
– Коли Марфа, то надобно ее расспросить, - сказал он.
– Побойся Бога, Архаров, как ты ее расспрашивать станешь?! Она же зачумленная лежит, бредит!
– Может, и не бредит. Больше-то прислать некому, больше про меченые рубли никто не знал. А они где-то все вместе сошлись - про это я ее и спрошу. Где она сразу все три раздобыла. И девка эта, Глашка, будь она неладна! Нет чтоб меня дождаться!
– Так ты на часы погляди! Не могла ж она по чужому дому весь день околачиваться! Проскользнула, покрутилась, деньги оставила - да и прочь подалась!
– Быть того не может, чтобы Марфа не велела ей чего на словах передать!
Опять Архаров затеял розыск, спрашивая уже про девку лет четырнадцати, опять переполошил все население особняка. Прислуга только диву давалась - как девка, никого не спрашивая, сразу отыскала архаровский тюфяк.
– Может, кто из солдат указал? - предположил денщик Фомка.
– Надо ехать к Марфе, - вдруг окончательно решил Архаров и тут же, не дожидаясь криков приятеля, решительно повернулся к нему: - Коли ты, Тучков, за мной увяжешься, пеняй на себя, недосчитаешься передних зубов.
– Николаша, ты сдурел! Сам, добровольно, лезешь в чумной барак! Гляди, там и останешься.
– Останусь - значит, так Бог велел.
На Архарова накатило упрямство. Примерно такое же, какое им владело, когда он выходил драться. Только противница была опасная - моровая язва, она же чума.
Как перед дракой он наскоро сводил все мысли к двум-трем попроще, да и те из головы выкидывал, так и теперь: имущество, коли что, достанется младшему братцу Ивану, больше некому, похоронят иждивением графа Орлова, который эту кашу заварил. Вот и все.
Ему необходимо было видеть Марфу - и все тут! В бреду ли, не в бреду ли… Бог милостив - авось на краткий миг очухается!
Архаров велел седлать себе свежую лошадь, зарядил седельные пистолеты. С собой взял охрану в количестве четырех человек и проводника из еропкинской дворни. Левушку послал матерно - если тот окажется в Даниловом монастыре, то и в бараки тоже потащится, хватит на Преображенский полк одного спятившего обалдуя.
К монастырю он приехал уже ночью.
Пускать его не хотели, Самойловича звать не желали, тогда Архаров потребовал доктора Матвея Воробьева. Воробьев был в бараках, дежурил - так что и за ним не пошли. Тогда Архаров поднял шум. Прибежали караульные солдаты, он велел позвать кого-либо из офицеров, привели Бредихина. Тогда-то выяснилось, что Самойлович не в монастыре, а ночует в Павловской больнице, неподалеку.
Бредихин дал человека - показывать дорогу и чтобы не возникло осложнений с охраной больницы. Теперь, после того, как бешеная толпа разгромила бараки и забила насмерть врачей, строгости вокруг медицины граф Орлов развел неимоверные.
Самойлович спал, не раздеваясь, а только скинул свой обкуренный армяк и завернулся во вполне приличный шлафрок. Он вышел к Архарову, признал его, выслушал просьбу, очень ей удивился - и, разумеется, отказал.
– Я не для того здесь главным врачом поставлен, чтобы дозволять всякие безобразия!
– У меня поручение от его сиятельства графа Орлова. На днях в бабий барак привезли женщин. Их должны были запомнить, их мортусы на фуре привезли. Коли хоть одна жива, я должен с ней видеться и говорить, - Архаров не раз и не два повторил эти простые слова.
– Да русским языком же вам повторяю - никак нельзя, господин Архаров, посторонних в бараки не допускаем.
– Они хоть живы?
– Возможно, и живы, но входить в барак не позволяю.
– Я должен их видеть, - хмуро сказал Архаров.
– Не могу допустить, они заразны, - отвечал Самойлович.
– Я должен их видеть. Приказание его сиятельства графа Орлова.
– Не могу.
Помолчали.
– Сам-то ты, сударь, как-то заразы избегаешь, и прочие врачи с тобой вместе, - заявил Архаров.
– Сам-то я берегусь.
– Ну и я поберегусь. Мне лишь вопроса два или три задать.
Архаров с неудовольствием обнаружил в своем голоса этакие просительные нотки.
Эти вопросы вдруг сделались для него самым важным в свете делом.
Они еще некоторое время препирались, Архаров грозил неудовольствием графа, Самойлович же - неудовольствием Господа Бога и своей докторской совести, так на так и вышло.
Пока спорили, Архарову пришла на ум логическая неувязка.
– Послушай, сударь, ведь коли так - коли зараза настолько сильна, то и выздоравливать никто не должен. А они у тебя лежат среди таких же заразных - и ведь выздоравливают! Как сие получается?
– Как - одному Богу ведомо, - тут же скоренько отвечал врач. - А мы подметили такую особенность чумы. Валит она - сразу наповал, тут тебе и жар, и бред, и пот прошибает, и кровавая рвота - как у кого. Лежит такой страдалец четыре дня, лежит пять дней, много - шесть, иных к постелям привязываем, чтобы в помутнении рассудке не сбежали. И тут - или помер, или на поправку пошел. Как если бы Господь определил моровой язве для ее злодеяния только сей довольно краткий срок. Возможно, те микроскопические создания, которые больного изнутри разъедают, дольше не живут…
Но это он добавил с некоторым сомнением.
– Сами помирают? - уточнил Архаров.
– Хотелось бы, чтоб помирали. Или же в теле у страдальца за это время образуется сила, способная справиться с язвой. Нам главное - продержать больного этот срок, не дать ему помереть, а потом уже полегче.
Архаров вновь стал просить и грозить.
Самойлович, очевидно, устав и от своего ремесла, и от занудливого гвардейца, призадумался.
– Черт с вами, капитан-поручик. Я дам вам записку к доктору Вережникову. Он в Даниловом монастыре ведает женскими бараками, - сказал Самойлович Архарову. - Пусть сам решает, я не могу… я знаю, что не положено…
Архаров с запиской поскакал обратно и наконец был впущен в монастырь. Его свита осталась снаружи и была им отправлена к солдатским палаткам, где горели костры, - чтоб хоть не мерзнуть осенней ночью.
В самом монастыре старенький инок-привратник велел ему обождать - не появится ли кто из насельников или из служителей. Такой человек появился - средних лет, с длинной острой бородой, по виду - монах, но только обряженный, как показалось Архарову, в исподнее - белые штаны, белую рубаху, поверх - большой фартук. Но, скорее всего, это просто была старая одежда, застиранная почти до белизны.
– Ванюша, сходи за Василием Андреевичем, - велел инок этому человеку.
Некоторое время спустя пришли двое - служитель с факелом и молодой, худощавый, сердитый доктор, даже при факельном свете - бледный, из той породы, которую Господь, слепив уверенной рукой и по канонам мужской красоты, почему-то позабыл раскрасить, так она и осталась белокожей и светлоглазой до ощущения полной прозрачности. Даже крутые завитки густых и жестких вьющихся волос, не убранных в обычную прическу, были как раз таковы - разве что самую малость желтоваты.
Взяв записку, доктор Вережников с большим неудовольствием ее прочитал.
– Приказание его сиятельства графа Орлова, - в который уж раз повторил Архаров. - Не отступлюсь. Ночевать тут, на дворе, останусь.
– Этак он и впрямь заразу подцепит, - сказал молодой доктор, судя по лицу и повадке - человек весьма независимый. - Ладно, недосуг нам ученые диспуты с гвардией затевать. Пусть ваша милость в безопасное переоденется, а кафтанчик с прочим добром мы пока прокоптим. Иначе вы у нас прорву времени отнимете, а послушаться все равно придется.
Архаров онемел.
Он и вообразить не мог, что врач способен так разговаривать с гвардейским офицером.
Возможно, сказывалось, что Архаров, будучи постоянно здоров и ни разу не побывав на войне, не схлопотав даже пустячной царапины от пули или клинка, мало сталкивался с докторами, разве что с Матвеем - но тому бы просто не дозволил себя лечить.
Василий Андреевич - тоже из полковых врачей, как Самойлович, из тех врачей, что на турецкой войне с фельдмаршалом Румянцевым побывали, и потому воспитавший в себе решительность и уверенность, на архаровский взгляд даже чрезмерные, растолковал: посетитель с ног до головы переоденется в наряд смотрителя, который потом сдаст, а его собственная одежда, пока он будет в бараке разводить белендрясы (так и выразился!), пройдет обработку целительным дымом, куда более действенным, чем навозный - Самойлович как раз проверял еще один изобретенный им курительный порошок, так что опасность невелика.
– Хрен с вами, - сказал на это Архаров. - Где тут раздеться можно?
Он был готов проделать это и на дворе, но служитель отвел его в пустовавшую келью.
Весь в белом, несуразном, охваченный по пузу огромным фартуком, в чьих-то влажных от уксуса здоровенных башмаках, похожий на неуклюжее и сильно недовольное привидение, Архаров был отконвоирован служителем и Василием Андреевичем через двор и какие-то калитки к женским баркам.
Внутри было тесно, мрачно, горело всего несколько свеч, постели стояли вплотную. В изножии каждой приколот был листок со сведениями о больной. Женщины лежали по-разному - иные, в твердой памяти, переговаривались между собой, иные метались в бреду. Некоторые и впрямь были привязаны.
Архаров увидел в углу огонек лампады перед образами Богородицы и целителя Пантелеймона, перекрестился.
– Ищите свою бабу, - сказал Василий Андреевич и дал ему простенький медный подсвечник с одним огарком.
– Вновь привезенные в том углу, - подсказал служитель и поспешил на зов.
Архаров пошел вдоль постелей, честно вглядываясь в лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55