Так и есть, у стены свалены старые шторы. Схватив одну, я выскочила во двор, подумав, что мне не хватало только выступить теперь в качестве матадора. Вроде, женщин среди них не было?
Я успела подогнать машину к воротам и остановить её у машины того, с разбитым черепом, а коза все ещё пыталась выпутаться из щторы. Помогла своему бедолаге спуститься с крыльца, тут пришлось метнуться в дом за второй шторой, ну и наработаюсь же я сегодня! Бегом перетаскивала я в машину свою макулатуру, пока фотограф на заднице из последних сил пересекал двор. Мы ещё были у ворот, когда коза расправилась со второй шторой, но на нас нападать не стала, только глядела издали. Может, ей потребовалось время на обдумывание происходящего?
Забросив в машину свою поклажу, я доволокла бедолагу и тоже забросила на переднее сиденье. Ворота мы захлопнули перед самым носом стража, который уже успел прийти в себя.
Нам обоим понадобилось какое-то время, чтобы отдышаться. Я отодвинула назад, насколько можно, сиденье с пострадавшим, чтобы он сумел вытянуть ноги. Сквозь зубы он по-прежнему издавал душераздирающие стоны. Потом поинтересовался:
— Кто ты?
— Тебе какая разница? Скорая помощь, ниспосланная небесами.
— А я думал — дьявол, — признался он. — Ей Богу, думал — отдал концы и в ад попал, на растерзание дьявола… Ох. извини, — спохватился он, — я не расист, ничего против негров не имею, но уж очень ты того… И с рогами.
— Это не рога, а косички, — пояснила я, делая левый поворот.
— А выглядело прямо как рога! А это кто там был? Труп?
— Точно такой труп, как и ты. Послушай, давай поговорим по-хорошему. Ты забрал у железнодорожника сумку Миколая. Откуда ты знал, что она там?
Фотограф ответил не сразу.
— Подглядывал я, — признался он наконец. — Миколай, подлец, втянул меня в грязное дело, я на него ишачил как негр… ох, извини! А потом он настроился пойти с полицией на мировую, и я понял — мне конец. Он ведь, падла, мог запросто подвести человека под монастырь, ему это — раз плюнуть. Слушай, а ты его знала?
— Знала.
— Ну, тогда нечего тебе объяснять. А я подглядел, как от него эту сумку вынесла девушка, его бывшая симпатия, он с ней давно порвал. Она на машине приехала, пока бензином заправлялась, я успел позвонить… И на своём мотоцикле-за ней. На вокзале я видел, как она спёрла чужую сумку, и сразу понял — не Миколая, другую. Ну я и стал дежурить на вокзале, охотиться за сумкой Миколая. Видел, как дежурный из камеры хранения забрал её домой. Там я выдал себя за посланца той девушки, он мне сумку и отдал.
Я обратила внимание на то, как он слегка запнулся, когда сказал «успел позвонить». Потом, пытаясь замаскировать вырвавшуюся фразу, заспешил и старался обратить моё внимание на другие детали. Ладно, сейчас не стану об этом расспрашивать, всему своё время.
— Остальное мне известно, — сказала я.
— Что было в сумке?
— Улики против меня. И бумажка, где написано было, что остальное спрятано в подвале этого дома, тут они себе малину устроили. Ну я и приехал поискать, в бумаге вычитал про подземный ход из беседки.
— А звонил ты кому? — безжалостно спросила я и, прежде чем он успел ответить, сама догадалась, — Эти два бандита со свёртком, завёрнутым в брезент, были от тебя? Ну, те, что затеяли потасовку с дежурным камеры хранения?
По всему чувствовалось, что фотографу очень не хотелось об этом говорить, но стрессы, испытанные за последний час, явно ослабили его силу воли и способность сопротивляться.
— Это был мой брат, — признался он. — Я договорился с ним.
— Их свёрток был завернут в брезент. Где они его взяли?
— Они не брали, брезент был у меня. Я его взял у Миколая, ещё летом.
Все понятно. В спешке схватили первое, что подвернулось под руку, Подвернулся брезент Миколая, Если бы не знакомый брезент, наверное, ничего бы и не было. Никакие подозрения не зародились бы в моей душе, не стала бы я отбирать сумку, бить головой в живот. Черт бы побрал все на свете идиотские стечения обстоятельств!
— Как же они успели?
— С Познанской недалеко. Я на Познанской живу.
Вспомнила я, как тыкалась во все углы вокзала в поиске камеры хранения. За это время они десять раз успели бы доехать, ничего удивительного. А если ещё вспомнить, как отдала сумку дежурному, как попросила у него жетончик, как звонила, висела на телефоне! Как полгода потом торчала у камеры хранения, решая, что теперь делать… С Жолибожа успели бы доехать, не то что с Познанской.
— Ладно, что было дальше?
— Ты сама, похоже, все знаешь. Нашёл я беседку, пробрался в туннель…
— …и тебе на голову свалилось перекрытие.
— Не сразу. Влез я в туннель, значит, через беседку, добрался до мастерской, взял что надо и хотел вылезти через люк в погребе, в дом. Не смог, люк не смог открыть. Пошёл обратно тем же самым путём, через туннель, и тут как обрушится! Я отскочил назад, поэтому меня не совсем засыпало. А долго я там лежал?
— Зависит от того, когда пошёл. Сразу? Как только забрал сумку?
— Почти сразу.
— Тогда не очень долго. Часа два-три. Получается, я поехала сюда через час после того, как ты заявился.
Моему собеседнику с каждой минутой становилось хуже, он едва мог сидеть. Я велела сообщить его домашний адрес. Вообще-то следовало бы отвезти его прямиком в больницу, но уж очень мне нужна была сумка Миколая. А от Познанской до Хожей, где больница, рукой подать.
— Спасла я тебе жизнь или нет? — поставила я вопрос ребром.
— Спасла, факт. Просто чудо…
— Так вот, отдашь мне за это сумку Миколая и считай, мы квиты. У тебя сейчас в квартире этот самый братец?
— Да нет, я живу один. Он только ждал у моего телефона.
— А сейчас его там нет?
— Сейчас там никого нет.
— Очень хорошо. Сделаем так. Подъедем к твоему дому, ты дашь мне ключи от квартиры, я поднимусь, возьму сумку, а потом отвезу тебя в больницу. И никому обо мне ни слова. Ну, если будет нужда, скажешь, какая-то незнакомая негритянка, а впрочем, говори что хочешь. Ты сильно замешан в деле с фальшивомонетчиками?
— Как тебе сказать? Может, и порядочно. Я им цвета подбирал. Заставили меня, мерзавцы, силой. Я ведь чем раньше занимался? Голых снимал, когда у нас порнография ещё была под запретом, и, как последний дурак, последний кретин, попался! Побоялся их шантажа, они каким-то образом получили мои плёнки, негативы, грозились посадить за решётку, и я, как последний дурак, как…
— Об этом ты уже говорил!
— А что я теперь буду делать? Все мои негативы остались в туннеле, землёй засыпаны…
— Очень хорошо, пусть там и лежат. А что лежит на заднем сиденье моей машины? Эти бумаги я выгребла из шкафа.
— Должно быть, улики против других. Ведь тот подонок, который сейчас делом заправляет, держит всех в руках. Значит, ты их забрала? Очень хорошо!
— Так это он купил дом?
— Не такой он дурак, подговорил другого, если что и обнаружат в доме противозаконного, другой и будет отвечать.
— А почему все осталось как раньше? Приходи и снова печатай денежки. Никто не сторожит, вдруг украдут?
— Ведь очень хорошо законспирировано, никто и не найдёт. Кому придёт в голову, что под подвалами есть ещё один этаж? А производство приостановили до лучших времён, видала, сколько этого добра наготовили? Надолго хватит. Про ход из беседки вообще мало кто знал, я бы тоже не нашёл, если бы не указания в сумке Миколая. Не только было написано, но и нарисовано.
До улицы Познанской осталось совсем немного. Надо успеть расспросить об остальном.
— А в этом доме ты никогда не был?
— Был как-то раз, но меня везли на машине и позаботились, чтобы я не увидел куда. В доме сразу в погреб загнали, я и не разобрался, где это. И заставили работать. Цвета я им подбирал, да я тебе уже говорил. Не волнуйся, придёт время, опять возьмутся бумажки штамповать.
—А ты знаешь этих людей? Их фамилии, адреса?
— Теперь уже знаю, через Миколая. Слушай, а мне в больнице ноги не отрежут? — вдруг забеспокоился он.
— Пошевели пальцами. Можешь?
— Вроде могу.
— Значит, только придавило или кость какая треснула.
— Боль жуткая…
—Считай, Господня кара за дурость. Этот дом, что ли?
— Этот.
—Давай ключи.
Он сунул руку в карман, скривился от боли, извлёк ключи и вдруг отдёрнул руку.
— Ты чего?
— Знаешь, а ведь я те бумаги сжёг.
— Что? Какие бумаги?
— Ну те, что были в сумке Миколая. Все, что могло гореть, взял выгреб из сумки и сжёг над унитазом. Пепел туда спустил. Доллары там были, фальшивые наверное, фотографии, что я сам делал. Разные записки, фотографии, да я не разбирал, все подряд сжигал. Одну только бумагу и прочёл, ту самую, в которой Миколай описал дом в Поеднане, как найти, как из беседки пройти. Я несколько раз прочитал, выучил наизусть и тоже сжёг. Остались только матрицы.
В жутком волнении слушала я этот хаотичный рассказ, не зная, радоваться или огорчаться. Конечно, записи Миколая были бы бесценны для полиции, ну да что уж теперь. А при чем здесь матрицы? Ведь матрицы же у меня с собой.
— О каких матрицах ты говоришь?
— Медные матрицы, чтобы с них печатать. И нумераторы. Не знаю, как Миколаю удалось это у них свистнуть, похоже, старые. Одна из них алюминиевая, на сто долларов…
Я вздрогнула.
— И это осталось в сумке? У тебя дома?
— В сумке. Времени было в обрез, ими я не стал заниматься, сунул в шкафчик в прихожей, за обувью спрятал…
Врал он или говорил правду, я все равно проверить не могла. Хотя многое я так себе и представляла. Нельзя терять времени. Оставив фотографа в машине, я поднялась в его квартиру, нашла в шкафчике за обувью сумку Миколая, и камень свалился с души. Не соврал! В сумке и в самом деле что-то осталось, и она по-прежнему была очень тяжёлая. Бумаги, которые сжёг фотограф, облегчили её лишь немного. Потом я подошла к телефону.
— Примите к сведению, я говорю серьёзно, — начала я своё сообщение в полицию. — В одном из домов посёлка Поеднане, в четырех километрах за Тарчином, в доме, где ремонт, лежит человек с разбитой головой. Двигаться он не может. Если ему не оказать медицинской помощи — помрёт. А у нас никто не может так оперативно оказывать помощь, как полиция. Привет!
И я выключилась. Поскольку моё сообщение явно записывали на магнитофон, говорила я почти шёпотом. По шёпоту голос трудно опознать.
Не назвала я полиции своей фамилии, хотя там успели рявкнуть: «Фамилия!», не сказала ни словечка о подземных апартаментах и их интересном содержании. Не стоит пока. А вдруг я чего-то не учла и мне придётся опять нанести туда визит. С сумкой в руках поспешила я к машине, отвезла жертву собственной глупости на Хожую, остановилась у приёмного покоя больницы. Отдав ему ключи, я подошла к дежурному приёмного покоя и заявила, что привезла жертву несчастного случая. На заданный мне вопрос поспешила ответить отрицательно. Нет, это не я наехала на несчастного, ноги ему повредили без моего участия, я же благородно лишь доставила его в больницу. Санитары с носилками спустились к машине, пострадавший подтвердил, что не я виновница его несчастья, я дождалась, чтобы его переложили на носилки, и поспешила убраться восвояси.
Полночи заняло у меня изучение трофея. Начала я с рисунков. Сто долларовых купюр было две, несомненно, лучшая из них была делом рук Павла, да беда в том, что я не в состоянии была определить, которая из них лучшая. На всякий случай я уничтожила обе. Уничтожать я могла с удобствами, не то что глупый фотограф. В квартире тётки был камин. Наверно, его давно не топили, тяга была та ещё, в комнатах изрядно надымило, но шедевры фальшивомонетного искусства уничтожить удалось. К сожалению, матрицы не сгорали. Пришлось их сначала выстирать в ванне с горячей водой, с щёткой и мылом, тёрла я их изо всех сил, а потом кулинарными ножницами разрезала на мелкие кусочки. Не все, только самые старшие, времён Павла, остальными пока не занималась.
Покончив с этим и отдыхая после трудов неправедных, я призадумалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45