В звуках рояля, исторгнутых
пальчиками внучки, Почуваев предполагал отмокать, вымывать соли зла и
зависти и благоденствовать в окружении нежно привязаных близких.
Без деньжат не шибко привяжешь! Почуваев инспектировал бассейн;
протер тряпицей никелированные краны, поручни ступеней, ведущих в воду,
все чин чином, будто общенародный бассейн, оборудование привозное, марка
каэр - краденное - другим не разживешься.
Почуваев пузом плюхнулся на раскладушку, перевернулся на спину -
вокруг ростки тюльпанов - посетовал про себя, что не споро цветы прут из
земли, задерживаются, будто чуют: не даст Почуваев поцвести всласть,
срежет, и на рынок - из красоты дензнаки качать, а как же иначе? Чуть
тормозни, и баня рассыплется, и рояль растает, и дочь продолжит гнить и
тратить невосполнимые года с нелюбимым и за тридевять земель.
Мушки вскакивали на нос, на уши, бегали взапуски по лбу, и сну никак
не удавалось крепко заарканить отставника, только дремой охаживал бог
Гипноз разомлевшего в мечтаниях сменщика Васьки Помрежа.

Тень бесспорно мелькнула в коридоре и, похоже, скрылась в кухне.
Акулетта ухватила Леху за полу и потянула за собой, гвардия при шампурах и
ключах подустала - бессонная ночь, игра, абрау-дюрсо, скачки-ездки по
Москве из конца в конец...
От усталости Четыре валета утерял страх, покорился и тараном,
прикрывая собой Акулетту, распахнул дверь: кухонный стол пуст, на плите
пусто, ни чайника, ни кастрюли, ни сковород, на табуретке длинноносая
девка с рыжей челкой и жабьими губами, розовато-белыми, тянущимися от уха
до уха.
Акулетта признала соседку по площадке сразу. Та по глазам распознала
необходимость объяснений и выяснилось: произошла утечка газа, труба
лопнула или прохудилась - служили-то по полвека - пришлось пробраться с
соседней лоджии мужику, обвязанному по поясу страховочным канатом, и
открыть квартиру во избежании взрыва, соседка вызвалась охранять
собственность Акулетты, отчего-то убоявшись оставить только что
проветренную квартиру под опекой замков. Вдруг труба где еще подведет, и
снова прыгай с лоджии на лоджию.
Шампуры и ключи легли на стол. Соседка шмыгнула к себе с выражением
осуждения: знала, что Акулетта не святая, но чтоб среди ночи и четырех...
на широкую ногу поставлено дело. Как каждая дурнушка, утешала себя
хрустальной прозрачность своей морали, вовсе не допуская, что
профессионально непригодна для промысла знойного и муторного.
Акулетта вскипятила чайник, заварила кому что, кофе, чай, одному -
признался, что слишком возбудим, и так не спит - заправила кипяток
вареньем, уселась и наблюдала за мужиками, будто за диковинными зверями в
зоопарке, любила одна принимать огонь на себя; так уж устроен сильный пол,
хоть ночь-полночь, хоть выжаты суетой досуха, хоть пережили страх и
выказали себя трусами, а все ж в обществе женщины во всей своей красе
начинают - вольно ли, невольно? - хорохориться, распушать перья,
примериваться, - а вдруг? - И только что дружные, вмиг ощериваются,
поддевают один другого, пытаются выставить себя в самом выгодном свете, но
иногда, опомнившись, вновь играют в бескорыстных добряков, солидных и не
помышляющих ни о чем таком-эдаком.
После чаепития мужиков из дома изгнала, и каждый попытался тайно от
других выспросить телефон, а налетев на стенку молчания, всучил свои
координаты - все не москвичи. Как только дверь захлопнулась, Акулетта
сгребла бумажки с адресами и телефонами, хотела выбросить - интереса не
видела, не ее угодья, хотя знала, с провинциалов удается лупить под
завязку, перепрофилироваться не хотелось, другое дело подруга Светка, та
еще не определилась, той лишь бы с выгодой, и внутренний рынок Светка со
счетов не сбрасывала. Акулетта разгладила бумажки, придавила пепельницей
из малахита, прикинула отступное, что потребует со Светки за щедрый дар:
двое приезжих обретались в Сочи, один в Кабулети и, как ясно, все трое на
море, таких знакомцев попридержать - не пустая предусмотрительность, тем
более, что Леха-Четыре валета с некредитоспособным народом не водился.
Акулетта натянула все цепочки, задвинула все щеколды и только
раздевшись донага, оглядев себя в зеркале из царских или княжеских покоев,
приняв душ, забралась под плед и ужаснулась: теперь уж точно понадобится
съезжать, засветка вышла, в гостиной поблескивали три видеомагнитофона,
два музыкальных центра, королевский телевизор и другого добра под потолок.
Думы о переезде трепали, и Акулетта затвердила - в следующий раз оборудует
жилье аскетично, распихав нажитое частично у Акулы - старшей сестры -
частично у матери, а лишнее распродаст без промедления, закупив старинные
побрякушки, не исключено, картины, а может и дачку, чем черт не шутит?
Знала пару девиц, принимавших за городом, на вилле, иначе не скажешь,
споро ладилось, все ж на воздухе, под соснами, при камине - клиенты
смекали: такой антураж предполагает доплату не малую, и не скупились.
Утром позвонил Мишка Шурф повинился, посмеялись, но трещинка, похоже,
пролегла - не зашпаклюешь. Мишка вызвонил уже с работы и, потягиваясь,
Акулетта мысленно отбивала молебны господу, уберегшему ее от хождения в
присутствие, пусть и приносящее обильные доходы.

Мишка Шурф в фартуке, напяленном на дорогущий свитер, царил в
разрубочной. Бараньи туши с печатями синими и, очевидно, иностранными
громоздились вокруг. Мишка с Ремизом рубили бараньи отбивные и наполняли
ими коробки для последующей продажи кооператорам, мусор и ошметки
поднимали наверх - народу.
Володька Ремиз рубил молча. Мишка трепался без устали:
- Слышь, Вов, - у Чорка прибыль восемьсот процентов, побожился
самолично... В подлунном мире не видно. Пятерик порция мяса, а если
укропной веточкой прикроют, да помидориной с вишню украсят - шесть эр с
полтинным прицепом. Надо б поприжать, из восьмисот-то можно отстегивать
щедрее.
- Пачкун договаривался, - мрачно возразил Ремиз и замолчал. Оба
подумали об одном; проверь, поди, какова подлинная договоренность Пачкуна
с кооператором, себя начмаг не обидит, не забудет. Чорк, небось, намекнул:
тебе, мол, Пал Батькович один расчет, твоим рубщикам другой, все от сана,
от должности-звания, от выслуги, как у порядочных.
Пачкун явился театрально, вышагивая, будто по тронной зале, и пиджак
с двумя шлицами, похоже, поддерживали снизу невидимые пажи.
- Трудимся, мальцы? - Дон Агильяр пребывал в добром расположении
духа, только что переговорил с Дурасниковым. Суббота выгорала, и Наташка
Дрын подтвердила: Светка прибудет. Выходило, Дурасников задолжает Пачкуну,
если все сладится, а сладится непременно, костьми ляжет, а ублажит
зампреда, купаясь в дружеских уверениях, улещивая, восторгаясь
многосторонним дурасниковским опытом под водочку да грибочки.
Запах свежего мяса дон Агильяра возбуждал, как, наверное, чистильщика
запах гуталина, а продавца цветов аромат роз, для дона Агильяра запах
свежего мяса - предвестие заработка, условные рефлексы, выработанные
годами работ в разрубочных, срабатывали, подсказывая безошибочно: грядет
навар.
- Новозеландская? - уточнил Мишка, хотя лучше других знал, какая.
- Иес, - поддержал Пачкун, - далекая страна, небольшая, а весь мир
бараниной затаривает. Работают люди! Не лодырничают... - Пачкун входил в
роль руководителя-воспитателя. - Прикинем... по морю везти, через весь
свет, золотая должна образоваться баранина, ан нет, доступна даже нашим
старшим инженерам.
- Если попадет наверх в торговый зал, - Володька Ремиз не то, чтоб
совестил, а любил отмежеваться от откровенной алчности, процветающей в
стенах двадцатки.
- Миш! - Пачкун затрясся от смеха. - Вовка-то у нас филозов, а ну я
его поставлю на котлеты по двенадцать копеек, да на зеленую колбаску по
два девяносто.
Ремиз шваркнул топором, не соразмерив силы удара, кусок мяса
просвистел перед носом начмага.
- Убьешь так! - Пачкун оглядел туши, как преданный делу учитель
любимых учеников, и удалился.
- Чего свирипеешь? - Мишка ухватил острющий клинок и ловко перерезал
желтоватое сухожилие.
Ремиз отложил топор, сдвинул тушу, примостился на черном от
впитавшейся крови и грязи столе:
- Обрыдло мытариться в резервации.
- Ты о чем? - Мишка сразу смекнул о чем, оглядел толстые стены и
своды подвала: никто не услышит?
- Обо всем... - Ремиз упер локоть в баранью ляжку. Кругом серо, не
промыто, воняет, купить нечего, рожи злые... водяры нахлещутся и спать, а
по утрянке на работу никому не нужную, шмыг-шмыг по пыльным улицам,
нырнут, как мы, в подвалы да цеха тысячелетней давности и клепают там
никому не нужное за мутными стеклами, день оттягали и к горлышку
припали... и все сначала, из года в год, а газеты бухтят радостное или
распекают, охая, а толку...
Мишка Шурф поднес палец к губам, притворно вытаращил глаза, будто
опасался чужого уха:
- Нам-то что, Вов? Свое имеем, живем весело, все тряпки наши, все
девки наши, назови кабак, что не примет нас с распростертыми объятьями,
все юга до самых до окраин, от Анапы до Батуми, за счастье почтут приютить
москалей при деньге. Чего кручиниться? Пачкун прикрывает, риска, почитай,
нет, менты и ревизоры накормлены, если строптивцы среди них взовьются,
районные власти пожар притушат. Цвети и пахни! Вов, ты че?
Ремиз схватился за грудь, будто от духоты, согнулся пополам и
выскочил вон.
Мишка осмотрел коробки с отбивными, заготовленными для кооператоров,
через час заявится разъездной от Чорка на фургоне, заберет ящики и коробку
с соевым соусом.
Дон Агильяр из разрубочной направился к Наташке Дрын. Завсекцией в
каморке пересчитывала, сколько банок красной икры не востребовали
отоваривающиеся по заказам, улов вырисовывался не шутейный.
Дон Агильяр без слов прижал Наташку, припал к пахнущим молоком губам,
руки начмага заплясали по плотным телесам, желание вспыхнуло резко,
неподходяще. Глаза Наташки затуманились, тело обмякло. Пачкун напирал,
притиснул Наташку к стене, ласки из нежных выродились в болезненные;
размахивая руками, неловко ворочаясь в теснинах заваленной товаром
комнатки, Пачкун задел горку банок, и полные икры жестянки с грохотом
обрушились на пол. Пачкун вмиг отрезвел - страсти угасли - отступил,
оглядел поруху, всплеснул руками:
- Разобрало! - и не желая, чтоб искренний порыв пропал зазря,
пояснил, - видишь как к тебе тянет... а ты напраслину на меня возводишь,
будто - брошу!
Наташка Дрын еще не научилась выныривать из знойного да душного так
споро, как начмаг, губы едва шевелились, грудь вздымалась и опадала, и
Пачкун с сожалением подумал, что если завсекцией и слышала признание, то
вряд ли поняла. Пачкун нагнулся, поднял банку и поставил на стол, мог бы и
помочь Наташке подбирать с полу, но любовь любовью, а дистанцию блюсти
никогда не лишне, сколько таких любовей перепробовал дон Агильяр, не
сосчитать, вспомнил ради чего зашел, уже в дверях уточнил:
- Светка не подведет? Дурасников раскочегарился - не остановишь, если
выхода пару не будет, на нас обрушится, базы перекроет, план переуточнит.
Да мало ли чего при власти отчебучить сподобится.
Наташка, наконец, пришла в себя, собрала банки под умильным взором
дона Агильяра, расставила колонками на столе, бережно поправила
растрепавшиеся седины начмага, вынула расческу из нагрудного кармана,
спрямила пробор, тоскливо огладила синеватую щеку, понимая, что никогда
Пачкун семьи не покинет, чтоб не шептал в раскаленные минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54