Солнце, подсвечивая и без того яркие волосы Юлена Кордо, оживляло
пятна веснушек и медный пух, выползающий из-под воротника рубахи и
устремляющийся двумя рукавами по обе стороны шеи.
Юлен поглаживал усы согнутым указательным пальцем, голубые, чуть
навыкате глаза лучились покоем.
- Квартира-сейф?.. Выходит, есть что прятать? Представляешь, как
трясется человек? Каждый день, каждый час, каждую минуту... Нервы!
Апраксин развязал узел на кривобокой пачке журналов.
- Наши деньги там... хранит... не буквально, конечно, твои или мои, а
деньги таких вот хлюпиков, нафаршированных духовностью, наши сиротские
оклады и гонорары перекачиваются, крупинка к крупинке, слипаются и
образуют первоначальное накопление, а дальше деловые люди пускают деньжищи
в оборот.
- Может, мы от лени и зависти злобствуем? - предположил рыжий Юлен.
Апраксин развернул журнал, голубые глаза Кордо - спеца по тюркским
языкам, оглаживали обычной приветливостью, приглашали к продолжению
неспешной беседы. Апраксин любил Кордо.
- Понимаешь, Рыжик, жулье всем во! - Апраксин чиркнул ребром ладони
по кадыку и обнаружил, что плохо выбрил шею. - Надоели упыри и покровители
их... все зло в покровителях.
Мужчины расположились в кухне на угловом диванчике с украинским
орнаментом на гладкой ткани. Апраксин знал, что сейчас Кордо вопросит: что
ты предлагаешь? И знал, что в ответ пожмет плечами, а после начнется
чаепитие, и Рыжик увязнет в тюркских языках, и Апраксин будет кивать,
делать вид, что ему интересно, и сказанное Юленом так тонко и точно, что
непременно изменит ход истории; однако Кордо привычным вопросом не охладил
пыл Апраксина и даже сам выступил с предложением:
- Надо организовать гражданскую самооборону против жуликов.
- Вроде Робин Гудов на должностях старших инженеров, карающих
нечистых на руку.
Кордо отщипнул от свежего бублика, огладил круглящийся живот и,
досадуя на себя за слабость, принялся мерно жевать. Апраксин развеселился:
мог бы представить Пачкун, что двое мужчин под сорок, не тупиц, не
лодырей, трапезничают четырьмя бубликами, плавленым сырком и чаем,
заваренным из пыли с чарующе восточным названием "байховый". Юлен вращал
ложечку, и размокшая чайная пыль всплывала со дна стакана.
- Смущает даже не то, что крадут многие, а постоянная готовность
украсть почти всех и каждого, причем крадут не только материальное, но все
вообще - жен, неполагающиеся привилегии, неполагающиеся почести, уважение,
должности... вакханалия краж.
Апраксин грыз бублик, думать не хотелось, все передумано за эти годы
по сто раз, и, чтобы поддержать угасающую беседу, воспользовался приемом
Кордо.
- Что ты предлагаешь?
Улыбка рыжика заставляла прыгать веснушки по щекам. Кордо погрозил
Апраксину.
- Не воруй! Спер мой любимый вопрос.
Кордо смеяться не хотелось. Видишь ли, собирался высказаться он, все
слишком зажато, закручено, парализована воля пробовать. Если б возможность
диктовать человеку-производителю волю высшего давала толк самым удачным,
оказалось бы рабовладельческое общество, там работающий не то что зависел
от начальника, а попросту принадлежал ему, как вещь, но... дело не шло.
Несвободный мозг не работает. Причем, рабовладелец хоть заботился о рабе;
кто станет в здравом рассудке рубить топором собственный стол или
разносить в щепы финский гарнитур? Бессмыслица! Будешь холить и лелеять
раба - твое, если ты не садист, конечно. И еще, собирался предложить
Кордо, известный экономист и литератор возвестил, что милосердие наиболее
оправдано экономически. Только за эти слова я б ему воздвиг памятник.
Соединить нравственное и производственное, увязать в один узел? Во весь
голос заявить, что нищенство, бедность безнравственны? Блестяще! Выходит,
нравственность влияет на производство, да еще как. Возьми японцев, отчего
сыны восхода поставили на колени весь мир? Стонут народы, слезами
заливаются американцы, англичане, немцы, что у них мозги малолитражнее?
Нет и нет; работать не умеют? Это немцы-то, американцы? Каждый рассмеется,
так в чем же дело? А вот скажи мне, где в мире страна самой высокой
культуры? Замер! Так и есть. Япония, любой согласится. Выходит, культура
страны определяет мощь ее фабрик и заводов... а у нас, брат, заговор тупиц
повсюду, одно мурло другое за уши тащит, будто чем человек безграмотнее,
чем хуже владеет родным языком и ремеслом, тем он вроде б патриотичнее,
ближе к земле, к народу. Чушь! Всю кашу заварили, чтоб пролетария поднять
до уровня интеллигента, а не интеллигента опустить до уровня баб,
лузгающих семечки на деревенской завалинке. У нас, друг любезный, главные
редакторы иные через слово запинаются.
Всего этого Кордо не сказал - сумбурно - да и выхода после обличения
не видно, делать-то что? Творят новое! Тут слышу с трибуны член коллегии
вещает: "Мы эту проблему мудируем!". Спутал, понимаешь, муссируем и
будируем... Так вот и мудируем, брат...
Апраксин не хуже Кордо понимал: вокруг плохо, а как сделать, чтоб
стало хорошо? Фердуевская дверь вырастала непреодолимой преградой на пути
к справедливости, число дверей таких множилось, образовывались
изолированные форпосты, сливающиеся в неприступную стену, тянущуюся из
края в край горизонта, нигде не начинающуюся и нигде не обрывающуюся...
Кордо повертел убогую коробочку с надписью "байховый".
- Гражданская самооборона против жуликов?.. Гэ эс пэ жэ! Недурно с
нашей-то любовью с сокращениями. Исполком Гэ эс пэ жэ постановил!
Иностранная комиссия Гэ эс пэ жэ рассмотрела на очередном заседании!
Пленум правления Гэ эс пэ жэ определил! Республиканские организации Гэ эс
пэ жэ усилили работу по контролю!.. Тоскливо, брат!
Апраксин разоткровенничался: ходит уже вторую неделю за жиличкой со
второго этажа, высматривает - иная жизнь, иная планета, вроде, как на
лугу, если ляжешь лицом вниз к траве, приглядишься и видишь в безмолвии
тихом, прокаленном солнцем кипит жизнь да еще как: один тащит, другой
грызет, третий осваивает новые территории, четвертый зарывается в землю,
чтоб налететь тут же на пятого, вылезающего из-под земли... Таскаюсь за
жиличкой со второго, как хвост, знаю все ее контакты, знаю как день
строится, знаю, чем промышляет... пока вчерне, если покопаться, всплывут
подробности и куда с ними? Заявиться в милицию! Вот, мол, коллеги,
результат многодневных бдений, а они мне: свихнулся, дядя? На доносы
потянуло? И вроде, тоже правы...
Про заговор тупиц Апраксину понравилось, смахивает на правду: никто
сознательно такой заговор не организует, не собираются с опаской на тайных
квартирах, не перезваниваются из автоматов, прикрывая ладошкой телефон, не
шлепают листовки на ксероксах, не шагают с плакатами по улицам,
самовоспроизводящийся заговор, тупица тупицу издалека примечает и начинает
тащить, ласкать - выгод много и конкуренции нет - не подсидит, и самому не
надо рвать ноздри, опять же тупица верностью хорош, никогда не взбрыкнет,
куда ему тупице податься? Предан будет собачьи, если ты его к корыту
допустишь... выходит, для иерарха, для чиновного воителя тупица всем
хорош, одно плохо - работа стоит, так работы никто и не требует; а уж если
тупица присягнул идеалам государственного учения, тогда и вовсе, твори,
что возжелаешь, ересь не прощается, а плохая работа не со зла же,
способности у всех разные, а кормиться всяк хочет.
Возникает вопрос, кто же предпочтительнее: слаженно, продуманно
вкалывающий еретик, или верноподанный тупица? При наших-то традициях
отыскать ответ легче-легкого...
Горячее питье, бублики, сырок, остатки варенья, ублаготворив утробу,
расслабили, делиться размышлениями Апраксину не хотелось, быть может,
Кордо и сам думал схожее или тождественное, Господи, одинаково негодуют
полчища разумных людей, а рати чиновных тупиц истопчат и несутся к ложным
целям в славе и достатке, опустошая родную землю, обкрадывая грядущие
поколения без малейшей для себя опасности держать ответ. Слава Богу,
человек смертен. Живи сейчас, а потом посмеивайся с небес, как-то потомки
начнут отметки за поведение выставлять.
Апраксин не знал, что его преследование Фердуевой не укрылось от
чужих глаз, не знал, что слежку истолковали неверно, приписали не на счет
Фердуевой, а на счет Пачкуна и Дурасникова, объяснили интересом не к
начальнице сторожевого воинства, а злобой к начмагу дону Агильяру и
желанием уесть зампреда. Люди Филиппа в машинах с полосами по бокам и в
автомобилях вовсе неприметных, заставали Апраксина все чаще или в магазине
Пачкуна или рядом, или видели, как подчиненные Пачкуна или он сам
отправлялись к Фердуевой - торги тряпьем и снабжение продуктом шли бойко,
- получалось, если не вникнуть, что Апраксин пасет Пачкуна, а значит
Дурасникова, то есть берет под колпак зампреда, и выходило, что Дурасников
- хвала его нюху - учуял беду загодя, проявив недюжинную сметку.

Филипп-правоохранитель обожал самолично пугать сведениями. Сейчас
Дурасников потел перед Филиппом, избегая встреч с глазенками-пуговками.
Филипп жевал кончик карандаша и плел несусветное: похабные шутки,
исковерканные анекдоты, перевранные до неузнаваемости сплетни...
Дурасников привык: зазря Филипп не вызывает, если б соскучился сам бы
заглянул. Зампред ждал терпеливо, тоскливо прикидывая, что не дотянул в
безмятежности до банной субботы.
Филипп не любил Дурасникова, но был с Трифоном Кузьмичем одного
помета: одинаково гоготали над несмешным, одинаково чурались людей,
выписывающих толстые журналы, не понимая, как можно всерьез читать
отличное от справок, а директивные органы, одинаково не жаловали умников,
справедливо чуя в очкастых, носатых, бледных, приличных, добротно
образованных прямую угрозу. Филипп догадывался, что и он не люб
Дурасникову, и все же судьба повязала их накрепко, симпатии тут в счет не
шли; клановость правила бал - клан невежд ширился, мощнел и, не встречая
препятствий, наглел в ублажении гложущего своекорыстия. Большого ума не
надо, чтоб уяснить: монолит начинает разрушаться с мелких трещинок,
оттого-то сколы, щербинки и царапины на поверхности аппаратного монолита
волновали всерьез.
Филипп Лукич откинулся, радостно оглядел Дурасникова, будто собираясь
сообщить восхитительное и неожиданное... и огорошил: - Точно, пасет тебя
умник, дался ты ему, бедняга.
Дурасникова прошиб пот. Сволочь, Филипп, даже не пытается скрыть, что
ему пригвоздить коллегу в радость, однако помогать обречен из страха за
свою шкуру и для преподнесения урока, чтоб другие не повадились рыться в
неположенном.
- И что? - не утерпел зампред.
- Пугнуть его?
Дурасников сжался: вот оно что. Шмыгнул носом, времена опасные, если
что вылезет, не отмоешься.
- Пугнуть или как? - не унимался Филипп. - Тебе решать.
Дурасников мялся. Филипп мог вести двойную игру, мог даже записывать
их беседу. Свинья! - Кипел, негодуя, Дурасников.
- Так как пугнуть или погодить? - Филипп определенно блаженствовал.
Дурасников голоса не подал, лишь согласно кивнул. От Филиппа тактика
молчания не укрылась, блин лица дрогнул, как гладь воды, вспученная
подымающейся со дна массой. Филипп заискрился улыбкой, жутковато обнажая
десны.
- Выходит, я про пугнуть не боюсь спрашивать, а ты впрямую ответить
опасаешься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54