— Ты забыл лыжные палки, Марк. Ими вполне можно выколоть глаза невинным людям.
— О чем ты говоришь, кара! — Марк страшно смутился, даже спрятал руки за спину.
— Я хочу поговорить с тобой.
— Да, конечно…
Марк сел в кресло, он даже не подумал приблизиться к кровати: мозг Ольги, растерянный и ожесточившийся, с болезненным сладострастием фиксировал все эти детали.
— Ты боишься меня, Марк? Меня, своей жены?
— О чем ты говоришь! Как ты могла подумать такое, кара?
— Тогда объясни мне, что со мной происходит?
— Я не знаю. Я правда не знаю.
— Я впервые в жизни не помню, что со мной произошло.
Ты веришь мне?
— Конечно.
— Но сейчас я — это я. Я могу рассказать тебе про нашу Венецию — со всеми подробностями. Про то, как ты перенес в прошлом году грипп на ногах. И я страшно боялась осложнений. И кормила тебя медом с орехами, и только потом узнала, что это скорее для потенции, чем от гриппа… Я — это я…
Ты веришь мне?
— Конечно, — снова осторожно повторил он.
— Иди сюда… Я хочу… Я хочу сейчас быть с тобой… Я хочу любить тебя. — Господи, зачем она это говорит? Ее слова пугают Марка, на его лице не осталось ни одной морщины, так бывает тогда, когда он внутренне напряжен…
Зачем она говорит все это?
— Я хочу любить тебя…
— Думаю, сейчас не совсем подходящее время, кара. — Никогда еще он не был так равнодушен к ней.
Ольга сжала кулаки.
— А подходящего теперь уже не будет, Марк.
— Ну о чем ты говоришь?
— Ты сдашь меня в психушку, и меня будут колоть аминазином! Будут заворачивать в мокрые простыни и надевать смирительную рубашку.
— Ну, зачем ты так, кара… Есть гораздо более щадящие варианты.
«Вот он и прокололся, мой обожаемый муж, мой отменный любовник с семью пядями во лбу…»
— Щадящие варианты? Ты уже думаешь о щадящих вариантах?
— Кара! Постарайся взять себя в руки.
— Ты разговариваешь с сумасшедшей, Марк! Как можно взывать к безумцам? А какие могут быть сделки с сумасшедшими? — Она истерически рассмеялась.
— Не нагнетай, пожалуйста!
— Не смей на меня орать!
Это было несправедливо — Марк разговаривал с ней самым обычным голосом, даже чересчур обычным. Он сидел в кресле, такой чужой и такой недосягаемо далекий. И такой прекрасный в своем душевном здоровье.
— Прости меня, Марк… Я сама не знаю, что говорю… — Она протянула к нему руки, и Марк сдался, он снова стал тем, кого она любила…
Уткнувшись ему в плечо, Ольга долго и сладко плакала.
— Увези меня отсюда, Марк.
— Ну, конечно… Будь проклято это место… Будь проклят я, что потянул тебя сюда.
— Скажи… Скажи, что еще я совершила?
— Ты же все знаешь, кара. Зачем к этому возвращаться?
— Спасибо, что попытался меня выгородить. Хотя это выглядело глупо… — Она снова всхлипнула. — Я не могу… Я не могу больше здесь оставаться. Если я пробуду здесь еще день, то свихнусь окончательно. Ведь в Москве все было хорошо, правда?
Ольга просительно заглянула в глаза мужу.
— Конечно, — Марк все-таки отвел глаза. — В Москве все и будет хорошо. Если тебя успокоит, я заказал билеты на послезавтра. Мы летим домой.
— Мы?
— Ну да. Ты и я. Инка остается. Ей понравился курорт.
— Вот как? Ты даже успел переговорить с ней? Еще до того, как сказал об этом мне?
— Да. — Марк неожиданно смутился. — А что в этом особенного? Ведь она все-таки член нашей семьи.
— Раньше ты предпочитал не вспоминать об этом.
— Я не понимаю. Ты в чем-то меня подозреваешь?
— А почему только послезавтра? — В ней вдруг проснулась надежда: они уедут, и все будет по-прежнему, все забудется, как страшный сон, как ее проклятый кошмар.
— Потому что раньше нет рейсов, кара. А торчать в какой-нибудь занюханной городской гостинице и есть из одной тарелки с тараканами бессмысленно, когда в нашем распоряжении такой прекрасный коттедж.
— Ты не бросишь меня?
— Конечно, нет…
— Знаешь что? Ты должен закрыть меня здесь, в четырех стенах. И держать до самого отъезда. Чтобы я не натворила каких-нибудь глупостей…
— Глупости ты творишь сейчас. Держать тебя под замком, как тебе вообще могло такое в голову прийти?
— Может быть, так будет лучше?
— Лучше будет, если ты перестанешь об этом думать. — Он приблизил к ней лицо, полное отчаяния и надежды. — Держись, кара! Я умоляю, держись! Не дай этому овладеть тобой, сопротивляйся. Хотя бы ради меня.
— Я постараюсь, любимый.
— Я знаю… Ты же умница. Ты моя девочка. Только моя…
Господи, как она могла плохо думать о Марке? Не всякий мужчина поступил бы так благородно, разве что только ее отец. Отец, который несколько лет прожил с безумной Мананой, ни на секунду не отходя от нее. В минуты просветления она особенно это ценила.
А однажды оценила так высоко, что решила навсегда избавить отца от страданий. В какой-то момент выросшая Ольга поняла это: вернее, не поняла, а увидела каким-то внутренним зрением: ее мать, какой бы сумасшедшей она ни была, покончила с собой в здравом уме.
Только потому, что отец подсознательно ждал этого шага.
И маленькая Ольга ждала.
И вот теперь наступила очередь Марка. И он тоже будет ждать.
…Остаток ночи они не спали. Они лежали рядом, не касаясь друг друга и каждую секунду друг друга обманывая: Ольга видела, как подрагивают ресницы Марка. Должно быть, он тоже видит, как подрагивают ее ресницы. Сегодня он еще не боится спать с ней в одной постели.
Но что будет завтра?
То же, что с ее отцом и Мананой, — в последний год перед ее самоубийством отец переселился в детскую.
Отец.
Когда появился Марк, Ольга незаметно вышла из-под его опеки. Вернее, это произошло несколько раньше: Инка заменила Игорю Анатольевичу все, она явно выигрывала на фоне несколько пресной дочери. Она могла быть капризным ребенком, который постоянно требует мороженого, и очаровательной женщиной, которая постоянно требует любви.
Только одного не умела Инка — быть скучной.
Тем лучше, думала Ольга.
Тем лучше, даже если с ней что-то случится, у отца останется Инка с ее нынешней готовностью к воспроизводству.
Она родит отцу здорового, не отягощенного дурной наследственностью мальчика. Или двух. Или мальчика и девочку.
Девочку даже не станут называть в честь старшей сестры — Ольгой: чтобы, не дай бог! — она не повторила ее собственный путь…
Девочка будет похожа на Инку.
А Марк, прежде чем жениться во второй раз, от корки до корки изучит медицинскую карту потенциальной кандидатки…
* * *
Когда она проснулась. Марка в комнате не было.
Она прошлась по коттеджу, заглянула в ванную — никаких следов. Даже записки он не оставил. Это были лишь маленькие штрихи к изменившемуся поведению мужа, но Ольга воспринимала их болезненно. Обычно Марк оставлял смешные и трогательные записки — в самых непредсказуемых местах: в ее белье, в ее обуви, в стиральной машинке и микроволновке. Их содержание было всегда одним и тем же — «люблю, люблю, люблю». Даже здесь он умудрился написать ей записку.
Но это было еще до… До всех этих кошмарных галлюцинаций.
Теперь ей нужно привыкать к новой реальности — или ирреальности, — где скорее всего больше не будет таких записок.
— Марк! Ты скотина! Ты ублюдок! Ты предал меня, — беспомощно закричала Ольга, стоя посреди комнаты. Слова мелкой шрапнелью отскочили от стен, поразив ее в самое сердце. В ее сумасшедше колотящееся сердце…
Ольга подошла к двери, со страхом и отчаянием подергала ручку: что, если он действительно закрыл ее во избежание эксцессов?..
Дверь оказалась незапертой.
«Хоть на этом спасибо, Марк: ты даешь мне свободу выбора».
…Оставаться в коттедже было невыносимо, и она отправилась бродить по «Розе ветров». Еще один — сегодняшний — день, и они покинут ее навсегда. Иона, с которым она так и не согрешила, довезет их до аэропорта, и всего лишь через несколько часов ее будет ждать Москва. Благословенная Москва, единственная Москва. В Москве ей будет хорошо, и она сделает все, чтобы Марк забыл об этом прискорбном факте их семейной жизни. Она будет хорошей, рассудительной девочкой, никакого снотворного на ночь, только любовь. Любовь до изнеможения, до взмокших волос, до третьих петухов, которых в Москве днем с огнем не найти…
Быть может, ей удастся вырваться из замкнутого круга, подбросить горам свою болезнь, как подбрасывают нежеланных детей в Дом малютки: завернутую в одеяльце, с биркой на пухлой ручке… Нужно только дождаться завтрашнего дня.
День был удивительно ясным, полным синего снега, синего мороза, синих гор, — удивительная гамма, не оставляющая места сомнениям: все будет хорошо. Даже странно, что по «Розе ветров» несколько минут назад неожиданно было объявлено штормовое предупреждение, Ольга сама слышала его по радио, когда выходила из коттеджа. Турбазы внизу уже пострадали от схода лавин, да и пара перевалов оказалась погребенной под снегом. Интересно, как Марк собирается добираться до города? Не исключено, что через несколько часов они будут отрезаны. Нужно настоять на том, чтобы выбраться из «Розы ветров» сегодня. Если, конечно. Иона согласится их подвести. «Похоже, он тоже начинает ненавидеть меня — так же, как и все остальные…»
Попадавшимся навстречу праздным гулякам в дорогих горнолыжных костюмах было наплевать на причуды стихии далеко внизу. Они скалили фарфоровые челюсти (пятьсот долларов за каждый резец, никак не меньше) и не проявляли к Ольге повышенного внимания.
Она ничем не отличалась от них, она была — как все, и это наполняло ее существо торжествующей силой.
Как все, как все, как все!
…Дойдя до административного корпуса, в котором помещались все службы, включая хорошо оборудованный медпункт, Ольга остановилась: собственно, этого и следовало ожидать, из медпункта выходил Марк, ее собственный горячо любимый муж.
Синие снежные тени сразу же померкли в ее глазах.
Наверняка педантичный Марк решил получить консультацию на тот случай, если на дражайшую женушку вдруг скопом навалятся шизофрения, циркулярный психоз в маниакальной фазе, сенильный, пресенильный и инволюционный психозы, а также кататония и упорная бессонница.
И снова Ольга почувствовала приступ ярости: похоже, Марк решил добить ее, окончательно свести с ума… Это уже слишком!
Дождавшись, пока Марк скроется за хорошо ухоженным поворотом на трассы, Ольга решительно взбежала по ступенькам и толкнула дверь медпункта;
…Врача звали Артем Львович.
Она познакомилась с ним накануне, когда он приходил в коттедж по самому невинному поводу — простуженное после ночи в горах горло, то ли грипп, то ли ангина, то ли банальное ОРЗ.
Артем Львович, молодой человек лет тридцати, при очках и бритом черепе, придающем ему сходство с Маяковским, сидел в кресле, забросив ноги на стол. Обувь у него была просто загляденье. «Nagelschuhe» , как сказал бы Отто Шриттматтер, бывший немецкий компаньон отца, спустивший в унитаз две очень выгодные сделки. Ольга сильно подозревала, что отец и Отто просто не поделили Инку, и посрамленный немец, наплевав на свой стерильный менталитет, начал откровенно гадить — как раз в духе забойных аргентинских телесериалов.
Вот тебе и горные сапоги с гвоздями. Этот продвинутый Артем Львович наверняка купил их где-нибудь на распродаже в бесснежном равнинном Ганновере (вероломный Отто Шриттматтер был из Киля). В тесном союзе с гениталиями такие гиперсексуальные сапоги должны производить сильное впечатление на шлюх средней руки. Наверняка все они просят Артема Львовича не снимать обувь во время акта.
Очень демократично, ничего не скажешь. И выглядит он неплохо, особенно хорош череп, испещренный многочисленными шрамами. Такому отпетому врачу хочется сразу доверить все, что только можно, — запущенный цистит, эрозию шейки матки, гланды, тахикардию и болезнь Паркинсона.
Артем Львович совершенно не удивился визиту Ольги, и это сразу насторожило ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62