мечты о промокшей обуви, о чашке кофе, о первой сигарете утром, о дороге, которая не кончается, и чтобы она была рядом…
Я еще крепче сжимаю подбородок Билли: секунда – и он треснет, как фарфоровая чашка.
– Хорошо, хорошо… – Билли идет на попятную. – Несчастным он не выглядел, но выглядел одержимым…
– Продолжай.
– А нечего продолжать… Это почти финал. Он погиб где-то через месяц или около того. Темная история на фоне австрийских Альп. Август даже называла мне место, где все это произошло… Погоди… «Райская долина», что ли? Точно. Пансионат «Райская долина».
– Он разбился? Свалился в пропасть? Или его накрыло лавиной?
Типа… Только Август не верила в несчастный случай. Август вообще тяжело это пережила, она была нежно к нему привязана, у них было что-то вроде мужской дружбы… Ха-ха. Ты же знаешь, как это бывает: базары о девушках, пара гаванских сигар, обмен адресами, где можно достать хорошую технику, зависти в таких отношениях нет, все образцово-показательно радуются успехам друг друга… Август – она такая. Ей важны друзья, она для них в лепешку расшибется. Дурацкий романтизм.
Спорить с Билли, модной писательницей, а уж тем более – воспитывать ее, занятие бесполезное, но хватки я не ослабляю.
– Тогда, когда Илья погиб… Август сказала что-то вроде: есть отношения, которые не приводят ни к чему, кроме смерти… Я развила эту мысль.
– Ни секунды в этом не сомневаюсь.
– Есть отношения, которые не приводят ни к чему, кроме смерти. И это – лучшее в них. Человеческая смерть переносится гораздо легче, чем смерть отношений. Как тебе, а?
– Шикарно. Только не распыляйся, оставь хоть что-то и для бундесов.
– Не ссы, все будет пи-па-по! Для бундесов у меня уже припасено. – Билли раздувает жабры, она вот-вот лопнет от осознания собственной значимости. – Бундеса как дети – радуются всякой херне… А я напишу не херню! Я напишу та-акую книгу… Она так… так перданет!..
– А выражение «я взяла в рот» там будет?
Билли щурит глаза (ярко-зеленые, но не исключено, что она носит контактные линзы) и порывается почесать переносицу.
– Это намек? Или интересное предложение, от которого я не должна отказываться?
– Это просто вопрос.
Ну тогда… Кто тебе брякнул такую мерзость? Как стилистическая единица это выражение несостоятельно, но его можно заменить на другие, гораздо более впечатляющие…
– Ладно… Неважно, – я наконец-то отпускаю Билли.
– Если тебя что-то смущает… Лично я предпочитаю мужчин, я не Август. Я просто экспериментировала… Наблюдала.
– Подворовывала.
– Ты о саквояже?
– Я обо всем.
– Ты большой умник, – Билли покровительственно хлопает меня по щеке. – Я хочу подарить тебе свою книгу.
– «Две девушки в тени, одна девушка на солнце»?
– Йес!.. Ты и название знаешь?
– Конечно.
– Бундеса ее уже купили. А еще чехи с голландцами. И французы собираются. Америка пока держится, но они вообще никого не любят, кроме себя… Не любят, не читают, не слушают, не смотрят – зажравшиеся скоты, вот они кто!..
…Билли болтает и болтает.
Это не мешает мне вести машину и думать об Август. У меня куча мыслей в запасе, но я думаю об Август. Жаль, что все так получилось с Август, только не я первый начал.
Все могло сложиться по-другому, не будь Август так настойчива. Не заподозри она неладное. Я не давал никаких поводов, полночи я наблюдал, как Август возится со светлым образом Билли. Фотосессия затянулась, Август была полностью поглощена ей – так мне казалось. Но я ошибался.
Август не похожа на Лору, которая придумывала жизнь себе, Август не похожа на Билли, которая придумывает жизнь другим, реальность Август – объективная реальность. Это не касается работ Август, в ее террористах, ее позапрошлогодних басках и прошлогодних ирландцах – в них-то ничего настоящего нет; представить, как воспетый камерой красавец устанавливает детонатор, еще можно, все остальное – убитых, раненых, осколки и болты в человеческом мясе, горе, страдание, кровь – нет. Фотографии ничего не говорят об этом – и потому лгут. Следовательно – и Август лжет. Так же, как Лора, так же, как Билли, может быть – даже более изощренно.
– …Ужасно не то, что смерть существует. Ужасно то, что ее сделали фактом искусства. Ужасно то, что ничего интереснее смерти, как факта искусства, нет. И того, что люди обычно принимают за смерть.
Это Билли. Я вздрагиваю.
– Ты действительно так думаешь, Билли?
– Нет. Я как раз так не думаю. А это правда краденая машина?
– Это моя машина. Я ее не крал.
– Жаль… – Билли выглядит несколько разочарованной. – Жаль, что она не краденая.
– Ну ты, наверное, уже придумала историю?
Билли испытующе смотрит на меня и начинает смеяться; я снова слышу хлопанье птичьих крыльев, но какое-то глуховатое, смазанное: птицам в салоне «Тойоты» не развернуться.
– Почти. Если бы ты просто угнал ее – это было бы банально.
– Банально, да.
– Тогда… Ты мог избавиться от прошлого владельца и присвоить машину себе. Как тебе такой вариант?
– А подробнее? – в сердце у меня сразу же образуется пустота.
– Подробности я еще не придумала… А ты обещал рассказать мне что-нибудь.
– Хорошо, Билли. Однажды я встретил девушку…
– Ту самую, в которую ты потом влюбился?
– Нет, нет… Просто девушку. Она умела менять кожу. Она умела менять масть прямо на глазах. Она могла стать блондинкой, а потом – брюнеткой, и сразу же – рыжей. Примерно такой, как ты. И еще… она флиртовала с овощами.
Я не в состоянии описать Марго и все то, что она проделывала – с собой, со мной и с овощами. И еще с животными, там были животные, я едва про них не позабыл.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик магического реализма. Наркотическое опьянение еще и не такие глюки вызывает. Старо, как мир. А еще что-нибудь есть?
– Хорошо, Билли. Однажды я перевозил кролика в клетке… Меня попросили перевезти. А потом оказалось, что в поддоне клетки находился героин. Расфасованный в пакетики. Он потянул на лимон баксов, никак не меньше.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик саги о Коза Ностре!
– Хорошо, Билли. Однажды мне пришла ссылка на чат. А в чате оказался некто, кого я не знаю, никогда не видел и с кем теперь общаюсь, но только по Интернету. Так вот, этот «некто» всегда в курсе того, что должно произойти со мной. И это происходит. И он ни разу не ошибся, представь себе.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик сраного мистицизма с элементами хай-тека. Претенциозно и попахивает сожженной материнской платой!..
– Хорошо, Билли. Однажды забитый мальчик, которому только-только исполнилось двенадцать лет и который жил в закутке между стеной и платяным шкафом… так вот, этот мальчик придумал писать на задней стенке названия фильмов, которых никогда не видел…
– Чем писать?
– Мелом.
– И на фиг это ему было нужно?
– Это помогало ему… Это был мир, до которого нельзя было дотянуться, но который всегда можно было придумать. И он был несравненно лучше, чище, добрее, чем мир, в котором жил сам мальчик.
Некоторое время Билли молчит.
– Что скажешь, Билли?
– А родители мальчика, конечно же, были кончеными ублюдками?
– Неважно. Не имеет значения… Что скажешь?
– Типичный семейный роман, драма характера. Все это уже было…
– Да, – соглашаюсь я. – Все это старо, как мир. Старо, как мир. Билли права. Нет ничего, что принадлежало бы тебе одному, было бы только твоим. Все то, что ты чувствуешь, уже давно пережили другие и описали это с разной степенью достоверности, с разной степенью мастерства… Достать бы сейчас «Глок» и сунуть тебе в пасть, интересно, что бы ты тогда сказала, Билли? С чем бы сравнила холод стали во рту? Такое уже было и не в одном романе, но что ты скажешь, когда это коснется тебя самой?
Напрасный труд. Билли отвертится. Билли что-нибудь придумает. Что-нибудь такое… Попсово-постмодернистское.
Билли болтает и болтает.
А я снова думаю об Август. Сегодня ночью в ее объективной реальности не хватало Лоры, Август – она такая. Ей важны друзья, она для них в лепешку расшибется, сказала Билли. Я этого не знал, и потому не понял, зачем ей понадобилось срываться из дома под утро. Убедительности в голосе ей было не занимать: «Я пошла за сигаретами. Вам взять что-нибудь выпить?»
Билли заказала себе джин-тоник и устроилась в гамаке.
Я сослался на то, что утро проведу за рулем, тебе составить компанию, Август?
Нет, сказала она, магазинчик здесь рядом, в двух шагах, я быстро, ты даже не успеешь устать от Билли, пятнадцать минут – максимум.
И я не забеспокоился, я позволил себе отпустить ее одну. И Билли не доставила никаких хлопот, тут Август оказалась права: она просто заснула, а мне и в голову не пришло прикрыть ее пледом.
Пятнадцать минут – довольно большой срок.
За пятнадцать минут можно много чего успеть, Лору ухлопали за гораздо более короткое время, смерть вообще не занимает много времени, милый, – в отличие от ее последствий, которые приходится разгребать оставшимся в живых. Разгребать за Лорой я не собираюсь, jukebox – вот кого бы мне хотелось вытащить на свет.
Но пятнадцати минут мало, слишком мало. Придется отложить марш-бросок в чат «J’embrasse Pas» до лучших времен, наступят ли они когда-нибудь?..
Входная дверь хлопает не через пятнадцать – через двадцать минут. Проходит еще пять, а Август нет и нет, что она делает в коридоре? Я начинаю беспокоиться, хотя видимых причин для беспокойства нет. И все же… Лучше выйти и посмотреть.
Август сидит на корточках у стены с прижатыми к груди банками: джин-тоник для Билли, пиво для самой Август и кока-кола – должно быть, Август купила ее для меня. Очень трогательно.
– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я.
– Сначала ты скажи мне – что-нибудь случилось?
– За то время, что ты отсутствовала?
– Нет. Раньше.
– Я не понимаю, о чем ты?
– А ты напрягись.
Последние пару суток я только то и делаю, что напрягаюсь. Мне бы хотелось отдохнуть, но разве чертова Август даст мне отдохнуть? Август кажется двужильной, семижильной, что еще ожидать от человека, который лепечет на пяти языках, разбирается в тачках, может просидеть под водой четыре минуты, чертовски хорошо трахается и выставлялся в Европе?..
Пять языков. Среди них вполне может оказаться шведский.
– Ты знаешь шведский, Август?
– Зачем тебе шведский? Ах, да… Ты летишь в Швецию.
– Именно, – я присаживаюсь рядом с Август и отбираю у нее банку с кокой. – У меня есть бумажка, ты не могла бы ее перевести?
– Мой шведский не настолько хорош… Впрочем, давай.
Хорошо, что я прихватил бумагу, которую мне вручил Биг Босс; я прихватил ее, а мог бы оставить в Лорином рюкзаке в машине. Я и забыл, что Август знает уйму языков, но бумагу все-таки прихватил. Я все делаю правильно.
Август по-детски шевелит губами, вчитываясь в строки; я впервые вижу Август так близко, я впервые вижу профиль Август так близко. Слишком тяжелый подбородок, слишком крутой лоб, слишком мужские скулы, слишком много сережек в мочке уха – любить такой профиль сложно. Восхищаться – да, отдавать должное – да. Но не любить. Хотя наверняка найдутся люди, которые думают по-другому.
Мне бы хотелось этого.
Мне нравится Август. Наконец-то!..
– И что там написано, Август?
– Похоже на частное приглашение. Какой-то Бьорн Хендриксен спит и видит, чтобы заполучить тебя. Он, твою мать, за тебя поручается. Если, конечно, ты – Максим Ларин.
– Я и есть Максим Ларин. Макс. Ты просто никак не можешь запомнить мое имя.
– Мне это ни к чему. И я бы за тебя не поручилась.
После этих слов я должен забиться в истерике и проклинать свою несчастливую карму всю оставшуюся жизнь. Гы-гы, бу-га-га, нахх!..
– Ты ко всем мужчинам так относишься, детка?
– Не задавай дурацких вопросов. И я тебе не детка. Я звонила Самолетовой. Лора у нее не объявлялась.
– Что с того? -»Лора, Лора, Лора», у меня начинает сводить скулы от бесконечного рефрена этой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Я еще крепче сжимаю подбородок Билли: секунда – и он треснет, как фарфоровая чашка.
– Хорошо, хорошо… – Билли идет на попятную. – Несчастным он не выглядел, но выглядел одержимым…
– Продолжай.
– А нечего продолжать… Это почти финал. Он погиб где-то через месяц или около того. Темная история на фоне австрийских Альп. Август даже называла мне место, где все это произошло… Погоди… «Райская долина», что ли? Точно. Пансионат «Райская долина».
– Он разбился? Свалился в пропасть? Или его накрыло лавиной?
Типа… Только Август не верила в несчастный случай. Август вообще тяжело это пережила, она была нежно к нему привязана, у них было что-то вроде мужской дружбы… Ха-ха. Ты же знаешь, как это бывает: базары о девушках, пара гаванских сигар, обмен адресами, где можно достать хорошую технику, зависти в таких отношениях нет, все образцово-показательно радуются успехам друг друга… Август – она такая. Ей важны друзья, она для них в лепешку расшибется. Дурацкий романтизм.
Спорить с Билли, модной писательницей, а уж тем более – воспитывать ее, занятие бесполезное, но хватки я не ослабляю.
– Тогда, когда Илья погиб… Август сказала что-то вроде: есть отношения, которые не приводят ни к чему, кроме смерти… Я развила эту мысль.
– Ни секунды в этом не сомневаюсь.
– Есть отношения, которые не приводят ни к чему, кроме смерти. И это – лучшее в них. Человеческая смерть переносится гораздо легче, чем смерть отношений. Как тебе, а?
– Шикарно. Только не распыляйся, оставь хоть что-то и для бундесов.
– Не ссы, все будет пи-па-по! Для бундесов у меня уже припасено. – Билли раздувает жабры, она вот-вот лопнет от осознания собственной значимости. – Бундеса как дети – радуются всякой херне… А я напишу не херню! Я напишу та-акую книгу… Она так… так перданет!..
– А выражение «я взяла в рот» там будет?
Билли щурит глаза (ярко-зеленые, но не исключено, что она носит контактные линзы) и порывается почесать переносицу.
– Это намек? Или интересное предложение, от которого я не должна отказываться?
– Это просто вопрос.
Ну тогда… Кто тебе брякнул такую мерзость? Как стилистическая единица это выражение несостоятельно, но его можно заменить на другие, гораздо более впечатляющие…
– Ладно… Неважно, – я наконец-то отпускаю Билли.
– Если тебя что-то смущает… Лично я предпочитаю мужчин, я не Август. Я просто экспериментировала… Наблюдала.
– Подворовывала.
– Ты о саквояже?
– Я обо всем.
– Ты большой умник, – Билли покровительственно хлопает меня по щеке. – Я хочу подарить тебе свою книгу.
– «Две девушки в тени, одна девушка на солнце»?
– Йес!.. Ты и название знаешь?
– Конечно.
– Бундеса ее уже купили. А еще чехи с голландцами. И французы собираются. Америка пока держится, но они вообще никого не любят, кроме себя… Не любят, не читают, не слушают, не смотрят – зажравшиеся скоты, вот они кто!..
…Билли болтает и болтает.
Это не мешает мне вести машину и думать об Август. У меня куча мыслей в запасе, но я думаю об Август. Жаль, что все так получилось с Август, только не я первый начал.
Все могло сложиться по-другому, не будь Август так настойчива. Не заподозри она неладное. Я не давал никаких поводов, полночи я наблюдал, как Август возится со светлым образом Билли. Фотосессия затянулась, Август была полностью поглощена ей – так мне казалось. Но я ошибался.
Август не похожа на Лору, которая придумывала жизнь себе, Август не похожа на Билли, которая придумывает жизнь другим, реальность Август – объективная реальность. Это не касается работ Август, в ее террористах, ее позапрошлогодних басках и прошлогодних ирландцах – в них-то ничего настоящего нет; представить, как воспетый камерой красавец устанавливает детонатор, еще можно, все остальное – убитых, раненых, осколки и болты в человеческом мясе, горе, страдание, кровь – нет. Фотографии ничего не говорят об этом – и потому лгут. Следовательно – и Август лжет. Так же, как Лора, так же, как Билли, может быть – даже более изощренно.
– …Ужасно не то, что смерть существует. Ужасно то, что ее сделали фактом искусства. Ужасно то, что ничего интереснее смерти, как факта искусства, нет. И того, что люди обычно принимают за смерть.
Это Билли. Я вздрагиваю.
– Ты действительно так думаешь, Билли?
– Нет. Я как раз так не думаю. А это правда краденая машина?
– Это моя машина. Я ее не крал.
– Жаль… – Билли выглядит несколько разочарованной. – Жаль, что она не краденая.
– Ну ты, наверное, уже придумала историю?
Билли испытующе смотрит на меня и начинает смеяться; я снова слышу хлопанье птичьих крыльев, но какое-то глуховатое, смазанное: птицам в салоне «Тойоты» не развернуться.
– Почти. Если бы ты просто угнал ее – это было бы банально.
– Банально, да.
– Тогда… Ты мог избавиться от прошлого владельца и присвоить машину себе. Как тебе такой вариант?
– А подробнее? – в сердце у меня сразу же образуется пустота.
– Подробности я еще не придумала… А ты обещал рассказать мне что-нибудь.
– Хорошо, Билли. Однажды я встретил девушку…
– Ту самую, в которую ты потом влюбился?
– Нет, нет… Просто девушку. Она умела менять кожу. Она умела менять масть прямо на глазах. Она могла стать блондинкой, а потом – брюнеткой, и сразу же – рыжей. Примерно такой, как ты. И еще… она флиртовала с овощами.
Я не в состоянии описать Марго и все то, что она проделывала – с собой, со мной и с овощами. И еще с животными, там были животные, я едва про них не позабыл.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик магического реализма. Наркотическое опьянение еще и не такие глюки вызывает. Старо, как мир. А еще что-нибудь есть?
– Хорошо, Билли. Однажды я перевозил кролика в клетке… Меня попросили перевезти. А потом оказалось, что в поддоне клетки находился героин. Расфасованный в пакетики. Он потянул на лимон баксов, никак не меньше.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик саги о Коза Ностре!
– Хорошо, Билли. Однажды мне пришла ссылка на чат. А в чате оказался некто, кого я не знаю, никогда не видел и с кем теперь общаюсь, но только по Интернету. Так вот, этот «некто» всегда в курсе того, что должно произойти со мной. И это происходит. И он ни разу не ошибся, представь себе.
– Фи, – Билли морщится. – Типичный образчик сраного мистицизма с элементами хай-тека. Претенциозно и попахивает сожженной материнской платой!..
– Хорошо, Билли. Однажды забитый мальчик, которому только-только исполнилось двенадцать лет и который жил в закутке между стеной и платяным шкафом… так вот, этот мальчик придумал писать на задней стенке названия фильмов, которых никогда не видел…
– Чем писать?
– Мелом.
– И на фиг это ему было нужно?
– Это помогало ему… Это был мир, до которого нельзя было дотянуться, но который всегда можно было придумать. И он был несравненно лучше, чище, добрее, чем мир, в котором жил сам мальчик.
Некоторое время Билли молчит.
– Что скажешь, Билли?
– А родители мальчика, конечно же, были кончеными ублюдками?
– Неважно. Не имеет значения… Что скажешь?
– Типичный семейный роман, драма характера. Все это уже было…
– Да, – соглашаюсь я. – Все это старо, как мир. Старо, как мир. Билли права. Нет ничего, что принадлежало бы тебе одному, было бы только твоим. Все то, что ты чувствуешь, уже давно пережили другие и описали это с разной степенью достоверности, с разной степенью мастерства… Достать бы сейчас «Глок» и сунуть тебе в пасть, интересно, что бы ты тогда сказала, Билли? С чем бы сравнила холод стали во рту? Такое уже было и не в одном романе, но что ты скажешь, когда это коснется тебя самой?
Напрасный труд. Билли отвертится. Билли что-нибудь придумает. Что-нибудь такое… Попсово-постмодернистское.
Билли болтает и болтает.
А я снова думаю об Август. Сегодня ночью в ее объективной реальности не хватало Лоры, Август – она такая. Ей важны друзья, она для них в лепешку расшибется, сказала Билли. Я этого не знал, и потому не понял, зачем ей понадобилось срываться из дома под утро. Убедительности в голосе ей было не занимать: «Я пошла за сигаретами. Вам взять что-нибудь выпить?»
Билли заказала себе джин-тоник и устроилась в гамаке.
Я сослался на то, что утро проведу за рулем, тебе составить компанию, Август?
Нет, сказала она, магазинчик здесь рядом, в двух шагах, я быстро, ты даже не успеешь устать от Билли, пятнадцать минут – максимум.
И я не забеспокоился, я позволил себе отпустить ее одну. И Билли не доставила никаких хлопот, тут Август оказалась права: она просто заснула, а мне и в голову не пришло прикрыть ее пледом.
Пятнадцать минут – довольно большой срок.
За пятнадцать минут можно много чего успеть, Лору ухлопали за гораздо более короткое время, смерть вообще не занимает много времени, милый, – в отличие от ее последствий, которые приходится разгребать оставшимся в живых. Разгребать за Лорой я не собираюсь, jukebox – вот кого бы мне хотелось вытащить на свет.
Но пятнадцати минут мало, слишком мало. Придется отложить марш-бросок в чат «J’embrasse Pas» до лучших времен, наступят ли они когда-нибудь?..
Входная дверь хлопает не через пятнадцать – через двадцать минут. Проходит еще пять, а Август нет и нет, что она делает в коридоре? Я начинаю беспокоиться, хотя видимых причин для беспокойства нет. И все же… Лучше выйти и посмотреть.
Август сидит на корточках у стены с прижатыми к груди банками: джин-тоник для Билли, пиво для самой Август и кока-кола – должно быть, Август купила ее для меня. Очень трогательно.
– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я.
– Сначала ты скажи мне – что-нибудь случилось?
– За то время, что ты отсутствовала?
– Нет. Раньше.
– Я не понимаю, о чем ты?
– А ты напрягись.
Последние пару суток я только то и делаю, что напрягаюсь. Мне бы хотелось отдохнуть, но разве чертова Август даст мне отдохнуть? Август кажется двужильной, семижильной, что еще ожидать от человека, который лепечет на пяти языках, разбирается в тачках, может просидеть под водой четыре минуты, чертовски хорошо трахается и выставлялся в Европе?..
Пять языков. Среди них вполне может оказаться шведский.
– Ты знаешь шведский, Август?
– Зачем тебе шведский? Ах, да… Ты летишь в Швецию.
– Именно, – я присаживаюсь рядом с Август и отбираю у нее банку с кокой. – У меня есть бумажка, ты не могла бы ее перевести?
– Мой шведский не настолько хорош… Впрочем, давай.
Хорошо, что я прихватил бумагу, которую мне вручил Биг Босс; я прихватил ее, а мог бы оставить в Лорином рюкзаке в машине. Я и забыл, что Август знает уйму языков, но бумагу все-таки прихватил. Я все делаю правильно.
Август по-детски шевелит губами, вчитываясь в строки; я впервые вижу Август так близко, я впервые вижу профиль Август так близко. Слишком тяжелый подбородок, слишком крутой лоб, слишком мужские скулы, слишком много сережек в мочке уха – любить такой профиль сложно. Восхищаться – да, отдавать должное – да. Но не любить. Хотя наверняка найдутся люди, которые думают по-другому.
Мне бы хотелось этого.
Мне нравится Август. Наконец-то!..
– И что там написано, Август?
– Похоже на частное приглашение. Какой-то Бьорн Хендриксен спит и видит, чтобы заполучить тебя. Он, твою мать, за тебя поручается. Если, конечно, ты – Максим Ларин.
– Я и есть Максим Ларин. Макс. Ты просто никак не можешь запомнить мое имя.
– Мне это ни к чему. И я бы за тебя не поручилась.
После этих слов я должен забиться в истерике и проклинать свою несчастливую карму всю оставшуюся жизнь. Гы-гы, бу-га-га, нахх!..
– Ты ко всем мужчинам так относишься, детка?
– Не задавай дурацких вопросов. И я тебе не детка. Я звонила Самолетовой. Лора у нее не объявлялась.
– Что с того? -»Лора, Лора, Лора», у меня начинает сводить скулы от бесконечного рефрена этой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65