Она неделю не могла успокоиться.
– Это очень по-русски. И очень недалеко от истины.
– Вы так думаете?
– Я думаю, что ни один аналитик не сделает для человека того, что могут сделать близкие люди.
– А я думаю… ей очень повезло с вами. Спросить бы об этом Лягушонка, бездыханную, похороненную под грудой тряпья, с фиолетовой полосой на шее.
– Мне нравится ваша дочь, Анна. Она удивительная.
Удивительная сука, запредельная сволочь, потрясающая дрянь, я все сделал правильно, даже Муки меня не осудил.
– Вы пишете новый роман?
– Да. Недавно начала.
– Леденящий душу детектив?
– Скорее – криминальный триллер. Я специализируюсь на криминальных триллерах.
– Маньяки и все такое?– проницательно замечаю я.
– Да. Маньяки и все такое. Людям нравится читать про маньяков. Инфернальное зло всегда притягивает. И знаете, я кое-что украла у вас. Для своего нового романа.
– Имя?
– Нет. – Щеки Анны на секунду становятся пунцовыми, как будто я уличил ее в чем-то непристойном. В написании любовного романа, например. – Нет, не имя. Глаза.
– А что мои глаза?
– Они разного цвета. Самая симпатичная из всех человеческих аномалий. Самая приятная, – говорит Анна и тут же спохватывается. – То есть, конечно, я не считаю это аномалией. Простите…
– Ничего. И кому же будут принадлежать мои глаза?
– Я еще не решила. Возможно, главному герою.
– Злодею или охотнику за злодеями?
– Не знаю, – честно признается Анна. – Иногда эти две фигуры так близки друг другу, что и не различишь, кто где. А иногда они и вовсе совмещаются…
– Ваш муж – классический тому пример.
– Свен? – сочинительница crimi выглядит взволнованной. – Почему Свен? Что вы имеете против Свена?
– Лично я – ничего. Но Лягушонок рассказывала мне всякие байки о том, какой злой полицейский ее папа. Гроза криминального мира. Костолом, не очень разборчивый в средствах.
– Да что вы! Ее фантазии можно смело делить на сто.
– Значит, папа – не полицейский комиссар? – Я несколько разочарован.
– Комиссар, – успокаивает меня Анна. – И без него сочинять свои истории мне было бы несколько затруднительно, он очень помогает мне, очень. Но он совсем не злой. Он суров – это правда. Он бывает резким – и это тоже правда. Специфика работы, знаете ли. Но он не злой.
– А Лягушонок утверждала, что он – настоящий монстр.
Враки!.. – снова смеется Анна. – Враки – еще одно замечательное русское слово! С вами я, пожалуй, вспомню язык. Свен – добрейшее существо, он предан мне и дочери. Возможно, он покажется вам мрачным, но… В этом доме все вовсе не такие, какими кажутся.
– Все? – переспрашиваю я.
– Абсолютно.
– И Кирстен, богиня домашнего очага? Почему-то эта чертова Кирстен волнует меня больше всего. Когда мы приехали – дом казался пустынным, и вот, пожалуйста, какая-то Кирстен. На правах богини она может легко перемещаться по комнатам, на правах горничной – легко открывать любую дверь. И если ей взбредет в голову подняться наверх и толкнуть дверь комнаты соплячки, то…
Ничего не произойдет.
Ничего не произойдет, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Я обезопасил себя, я закрыл дверь в комнату соплячки на ключ (он торчал в замочной скважине со стороны комнаты), но нет ли у неведомой мне Кирстен дубликата? Успокаивает лишь хаос в логове Лягушонка; судя по завалам из вещей, туда никто не суется без ее согласия. Ключ и сейчас лежит в кармане халата, не в том, в котором лежит пистолет, я не такой кретин! Итак:
ключ от комнаты Лягушонка – в левом кармане с якорем.
Пистолет – в правом кармане с якорем.
Не перепутать!..
– …Кирстен? Кирстен – уж точно не та, за кого себя выдает.
– Что вы говорите!
– Она строгая, и мы все ее немного побаиваемся. Особенно Свен.
– А Лягушонок?
В свете происшедшего отношения Кирстен и Лягушонка мне особенно важны.
– Они ссорятся, но в конечном итоге всегда мирятся. Иногда я завидую Кирстен. Она знает такие слова, которых мне вовек не подобрать.
– Русские?
– Почему – русские? Она не в ладах с русским. Она родом из Нигерии.
Скульптура божества, стоящая в нише, безусловно, нигерийская. И именно в нее переселится душа Кирстен, когда Кирстен умрет. Хотя зачем Кирстен умирать, с чего бы?..
– Тогда какие слова?
– Не знаю. Гортанные. Тягучие. Европейцу сложно их воспроизвести, но они действуют на… Лягушонка самым магическим образом.
Враки, как совсем недавно выразилась сама Анна. Если бы африканская задница Кирстен действовала на соплячку магическим образом, то в ее комнате царил бы образцовый порядок.
– Здорово! Мне у вас нравится. И вы мне нравитесь, Анна.
– Вы тоже нравитесь мне, Дэн.
Анна вкладывает в эту фразу чуть больше чувства, чем следовало бы. Не стоит придавать этому значения, все дело в имени, которое подобрала мне Лягушонок. Имя – вот что заставляет Анну быть немного неадекватной и не замечать вполне очевидных вещей.
Пистолета в кармане, например.
Не именно пистолета, а того, что под вышитым якорем покоится что-то тяжелое. И проступает сквозь ткань.
– Значит, вам двадцать девять и вы пишете о кино.
– Да. Работаю в одном русском журнале. Он достаточно популярен.
– Мне бы хотелось почитать то, что вы пишете.
– Я не захватил ни одного номера.
– А… как называется журнал?
По моей спине пробегает холодок. До этого момента персонаж по имени Дэн был довольно абстрактным, глаза разного цвета можно считать лишь косвенной уликой, но стоит мне упомянуть название журнала…
– «Полный дзэн».
– Забавно. И вам нравится ваша работа?
– Я люблю кино.
– И я люблю кино. Очень люблю. У нас в доме есть даже просмотровый зал. Совсем крошечный, но с настоящим кинопроектором. Я – большая фанатка кино.
– Правда?
– Не без корысти, конечно. Не без дальнего умысла. Иногда в некоторых не самых известных фильмах случаются сюжетные повороты, которые просто грех не использовать. Видоизменив предварительно до неузнаваемости. Повороты, характеры, детали…
– Кажется, это называется плагиатом, – улыбаюсь я.
– Нет, нет! Я говорю о посыле, а не о точном копировании! – с жаром принимается оправдываться Анна. – Важен угол зрения. Твой собственный, отличный от всех других.
– И я могу с ним ознакомиться?
– Мои книги не переведены на русский, увы…
– Это ничего. Я немного знаю английский. Да и Лягушонок всегда сможет мне помочь. Сколько же вы их написали?
– Пятнадцать. Уже пятнадцать.
– Солидно.
– Вчера я как раз получила авторские экземпляры последней. Хотите взглянуть?
То, что Анна называет авторскими экземплярами: три стопки в плотной оберточной бумаге, стоящие друг на друге, странно, что я не заметил их раньше. Верхняя стопка распакована, бумага не аккуратно разрезана, а разорвана, как будто Анне не терпелось взглянуть на готовый полиграфический продукт, в котором воплотились все ее фантазии.
– «Ужин с убийцей», не слишком захватывающее название. Первоначально книга называлась совсем по-другому, но издатели предпочли именно его…
Ужин с убийцей. Ужин, конечно, приготовлен Кирстен, я буду сидеть по левую руку от Анны, потому что справа расположится муж. А место Лягушонка так и останется вакантным. Впрочем, неважно, как называется книга, написанная Анной Брейнсдофер-Пайпер. Важна ее обложка.
Украшенная фотографией Тинатин.
Нельзя сказать, что я поражен. Немного удивлен, немного взволнован – да. Но не поражен. Да и фотография выглядит несколько ущербной, прошедшей через руки не одного дизайнера, не одного художника. Собственно фотографическим, документальным, можно назвать лишь изображение правой половины лица Тинатин, именно такой я помнил ее вчера и позавчера, именно такой буду помнить завтра и послезавтра, и много лет спустя. Прямые волосы, прямой нос, очки, вросшие в кожу. Губы прихотливо изогнуты, правая их часть. Левая…
Левая половина губ, как и левая половина лица, – затемненная, нереальная, почти не прочитываемая – о ней стоит сказать особо. Левая половина губ – стебель дикого шиповника, усеянный мелкими колючками, его одинокий цветок так же мелок. И он не розовый, каким бывает в природе, – темно-красный. Там, где должна быть левая бровь, – целый клубок пауков, их никак не меньше трех, я признаю в них пауков-сенокосцев; лапки насекомых блестят от дождевых капель.
Капли учету не поддаются.
Все это соответствует моим первым, самым первым представлениям о Тинатин, бесплотным мечтам о ней, не хватает лишь пластикового стаканчика. Но и его силуэт обнаруживается там, где должна быть щека, где должна быть скула; матовые, сливающиеся с основным цветом обложки стенки прожжены в нескольких местах. И за ними – чернота, пустота.
Ночь.
Мне становится не по себе.
Неизвестный мне художник (дизайнер) увидел в Тинатин то же, что увидел в ней я. И – что еще важнее – он увидел то, чего я увидеть не смог. Или не захотел. Но даже такая, с разрубленным надвое лицом, Тинатин желанна, она необходима мне, как воздух. И я влюблен в нее еще отчаяннее, чем когда-либо.
Чтобы завладеть Тинатин полностью, я наконец-то спускаю с рук Муки.
– Хотите, подарю вам эту книгу? – голос Анны доносится до меня как сквозь вату. Войлок. Слой воды.
– Хочу.
– Наверное, нужно что-то написать…
– Да. Желательно. Хотелось бы получить автограф от знаменитой писательницы.
Сочинительница crimi краснеет, как старшеклассница, которую застали за курением в школьном туалете.
– Признайтесь, вы только сегодня узнали о моем существовании.
– Нет. Я знаю об этом уже довольно продолжительное время. «Моя мать – писательница». Это было первым, о чем мне сообщила Лягушонок.
– Правда?
– Да.
Анна раскрывает книгу и что-то пишет на первой странице. А затем передает ее мне.
– Возьмите, Дэн. Мне очень приятно, что книга останется у вас. В память о нашем знакомстве…
– Эй, Анна! – Теперь, когда Тинатин окончательно утвердилась в моих руках, мне все нипочем. – Не знаю, как вы, а я не собираюсь становится воспоминанием…
Анна Брейнсдофер-Пайпер грустнеет, изменения в ее лице так неуловимы и исполнены такой светлой печали, что сердце мое на секунду останавливается.
– Знаете, Дэн… Однажды один человек уже говорил мне это. Давно, очень давно. Так давно, что я помню мельчайшие подробности, я даже помню, что пальцы его были выпачканы цветочной пыльцой…
– И что же случилось с этим человеком потом?
– Холодно, – Анна неожиданно обнимает себя руками за плечи. – Вам не кажется, что похолодало?
В кабинете и правда становится прохладно. Все из-за полуоткрытого окна в сад. На окне нет ни занавесок, ни жалюзи, и сад лежит передо мной, как на ладони. Несколько аккуратно постриженных кустов, несколько декоративных деревьев с японскими бумажными фонариками на ветках, дорожка, выложенная хорошо отшлифованными каменными плитами, пара каменных драконов и небольшой прудик в обрамлении густой и высокой остролистой травы. Вода в прудике – черного цвета. Сад, несмотря на болезненную ухоженность, кажется несколько мрачноватым.
И оглушительно свежим, несмотря ни на что.
– Может быть, зажечь камин? – спрашиваю я у Анны.
– Вообще-то еще не сезон.
– А мы возьмем и зажжем.
– Позвать Кирстен? – сдается Анна. – Обычно камины разжигает она.
– Мы не будем звать Кирстен. Я справлюсь сам.
Я справлюсь. Тем более что все необходимое для этого есть: небольшая аккуратная поленница (поленьев из пяти, на светлой сосновой древесине застыли капли высохшей смолы) и длинные каминные спички на ней. Длинные толстые спички, ресницам Лягушонка их не удержать. Я кладу книгу Анны рядом с собой и принимаюсь возиться с камином.
– Эти животные… Это ваши трофеи, Анна? – Я перевожу взгляд на головы льва, зебры и антилопы.
Меня ждет банальный ответ. Самый банальный из всех возможных:
– Нет. Я бы не смогла убить ни одно живое существо.
– Конечно. Убивать людей гораздо проще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Это очень по-русски. И очень недалеко от истины.
– Вы так думаете?
– Я думаю, что ни один аналитик не сделает для человека того, что могут сделать близкие люди.
– А я думаю… ей очень повезло с вами. Спросить бы об этом Лягушонка, бездыханную, похороненную под грудой тряпья, с фиолетовой полосой на шее.
– Мне нравится ваша дочь, Анна. Она удивительная.
Удивительная сука, запредельная сволочь, потрясающая дрянь, я все сделал правильно, даже Муки меня не осудил.
– Вы пишете новый роман?
– Да. Недавно начала.
– Леденящий душу детектив?
– Скорее – криминальный триллер. Я специализируюсь на криминальных триллерах.
– Маньяки и все такое?– проницательно замечаю я.
– Да. Маньяки и все такое. Людям нравится читать про маньяков. Инфернальное зло всегда притягивает. И знаете, я кое-что украла у вас. Для своего нового романа.
– Имя?
– Нет. – Щеки Анны на секунду становятся пунцовыми, как будто я уличил ее в чем-то непристойном. В написании любовного романа, например. – Нет, не имя. Глаза.
– А что мои глаза?
– Они разного цвета. Самая симпатичная из всех человеческих аномалий. Самая приятная, – говорит Анна и тут же спохватывается. – То есть, конечно, я не считаю это аномалией. Простите…
– Ничего. И кому же будут принадлежать мои глаза?
– Я еще не решила. Возможно, главному герою.
– Злодею или охотнику за злодеями?
– Не знаю, – честно признается Анна. – Иногда эти две фигуры так близки друг другу, что и не различишь, кто где. А иногда они и вовсе совмещаются…
– Ваш муж – классический тому пример.
– Свен? – сочинительница crimi выглядит взволнованной. – Почему Свен? Что вы имеете против Свена?
– Лично я – ничего. Но Лягушонок рассказывала мне всякие байки о том, какой злой полицейский ее папа. Гроза криминального мира. Костолом, не очень разборчивый в средствах.
– Да что вы! Ее фантазии можно смело делить на сто.
– Значит, папа – не полицейский комиссар? – Я несколько разочарован.
– Комиссар, – успокаивает меня Анна. – И без него сочинять свои истории мне было бы несколько затруднительно, он очень помогает мне, очень. Но он совсем не злой. Он суров – это правда. Он бывает резким – и это тоже правда. Специфика работы, знаете ли. Но он не злой.
– А Лягушонок утверждала, что он – настоящий монстр.
Враки!.. – снова смеется Анна. – Враки – еще одно замечательное русское слово! С вами я, пожалуй, вспомню язык. Свен – добрейшее существо, он предан мне и дочери. Возможно, он покажется вам мрачным, но… В этом доме все вовсе не такие, какими кажутся.
– Все? – переспрашиваю я.
– Абсолютно.
– И Кирстен, богиня домашнего очага? Почему-то эта чертова Кирстен волнует меня больше всего. Когда мы приехали – дом казался пустынным, и вот, пожалуйста, какая-то Кирстен. На правах богини она может легко перемещаться по комнатам, на правах горничной – легко открывать любую дверь. И если ей взбредет в голову подняться наверх и толкнуть дверь комнаты соплячки, то…
Ничего не произойдет.
Ничего не произойдет, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Я обезопасил себя, я закрыл дверь в комнату соплячки на ключ (он торчал в замочной скважине со стороны комнаты), но нет ли у неведомой мне Кирстен дубликата? Успокаивает лишь хаос в логове Лягушонка; судя по завалам из вещей, туда никто не суется без ее согласия. Ключ и сейчас лежит в кармане халата, не в том, в котором лежит пистолет, я не такой кретин! Итак:
ключ от комнаты Лягушонка – в левом кармане с якорем.
Пистолет – в правом кармане с якорем.
Не перепутать!..
– …Кирстен? Кирстен – уж точно не та, за кого себя выдает.
– Что вы говорите!
– Она строгая, и мы все ее немного побаиваемся. Особенно Свен.
– А Лягушонок?
В свете происшедшего отношения Кирстен и Лягушонка мне особенно важны.
– Они ссорятся, но в конечном итоге всегда мирятся. Иногда я завидую Кирстен. Она знает такие слова, которых мне вовек не подобрать.
– Русские?
– Почему – русские? Она не в ладах с русским. Она родом из Нигерии.
Скульптура божества, стоящая в нише, безусловно, нигерийская. И именно в нее переселится душа Кирстен, когда Кирстен умрет. Хотя зачем Кирстен умирать, с чего бы?..
– Тогда какие слова?
– Не знаю. Гортанные. Тягучие. Европейцу сложно их воспроизвести, но они действуют на… Лягушонка самым магическим образом.
Враки, как совсем недавно выразилась сама Анна. Если бы африканская задница Кирстен действовала на соплячку магическим образом, то в ее комнате царил бы образцовый порядок.
– Здорово! Мне у вас нравится. И вы мне нравитесь, Анна.
– Вы тоже нравитесь мне, Дэн.
Анна вкладывает в эту фразу чуть больше чувства, чем следовало бы. Не стоит придавать этому значения, все дело в имени, которое подобрала мне Лягушонок. Имя – вот что заставляет Анну быть немного неадекватной и не замечать вполне очевидных вещей.
Пистолета в кармане, например.
Не именно пистолета, а того, что под вышитым якорем покоится что-то тяжелое. И проступает сквозь ткань.
– Значит, вам двадцать девять и вы пишете о кино.
– Да. Работаю в одном русском журнале. Он достаточно популярен.
– Мне бы хотелось почитать то, что вы пишете.
– Я не захватил ни одного номера.
– А… как называется журнал?
По моей спине пробегает холодок. До этого момента персонаж по имени Дэн был довольно абстрактным, глаза разного цвета можно считать лишь косвенной уликой, но стоит мне упомянуть название журнала…
– «Полный дзэн».
– Забавно. И вам нравится ваша работа?
– Я люблю кино.
– И я люблю кино. Очень люблю. У нас в доме есть даже просмотровый зал. Совсем крошечный, но с настоящим кинопроектором. Я – большая фанатка кино.
– Правда?
– Не без корысти, конечно. Не без дальнего умысла. Иногда в некоторых не самых известных фильмах случаются сюжетные повороты, которые просто грех не использовать. Видоизменив предварительно до неузнаваемости. Повороты, характеры, детали…
– Кажется, это называется плагиатом, – улыбаюсь я.
– Нет, нет! Я говорю о посыле, а не о точном копировании! – с жаром принимается оправдываться Анна. – Важен угол зрения. Твой собственный, отличный от всех других.
– И я могу с ним ознакомиться?
– Мои книги не переведены на русский, увы…
– Это ничего. Я немного знаю английский. Да и Лягушонок всегда сможет мне помочь. Сколько же вы их написали?
– Пятнадцать. Уже пятнадцать.
– Солидно.
– Вчера я как раз получила авторские экземпляры последней. Хотите взглянуть?
То, что Анна называет авторскими экземплярами: три стопки в плотной оберточной бумаге, стоящие друг на друге, странно, что я не заметил их раньше. Верхняя стопка распакована, бумага не аккуратно разрезана, а разорвана, как будто Анне не терпелось взглянуть на готовый полиграфический продукт, в котором воплотились все ее фантазии.
– «Ужин с убийцей», не слишком захватывающее название. Первоначально книга называлась совсем по-другому, но издатели предпочли именно его…
Ужин с убийцей. Ужин, конечно, приготовлен Кирстен, я буду сидеть по левую руку от Анны, потому что справа расположится муж. А место Лягушонка так и останется вакантным. Впрочем, неважно, как называется книга, написанная Анной Брейнсдофер-Пайпер. Важна ее обложка.
Украшенная фотографией Тинатин.
Нельзя сказать, что я поражен. Немного удивлен, немного взволнован – да. Но не поражен. Да и фотография выглядит несколько ущербной, прошедшей через руки не одного дизайнера, не одного художника. Собственно фотографическим, документальным, можно назвать лишь изображение правой половины лица Тинатин, именно такой я помнил ее вчера и позавчера, именно такой буду помнить завтра и послезавтра, и много лет спустя. Прямые волосы, прямой нос, очки, вросшие в кожу. Губы прихотливо изогнуты, правая их часть. Левая…
Левая половина губ, как и левая половина лица, – затемненная, нереальная, почти не прочитываемая – о ней стоит сказать особо. Левая половина губ – стебель дикого шиповника, усеянный мелкими колючками, его одинокий цветок так же мелок. И он не розовый, каким бывает в природе, – темно-красный. Там, где должна быть левая бровь, – целый клубок пауков, их никак не меньше трех, я признаю в них пауков-сенокосцев; лапки насекомых блестят от дождевых капель.
Капли учету не поддаются.
Все это соответствует моим первым, самым первым представлениям о Тинатин, бесплотным мечтам о ней, не хватает лишь пластикового стаканчика. Но и его силуэт обнаруживается там, где должна быть щека, где должна быть скула; матовые, сливающиеся с основным цветом обложки стенки прожжены в нескольких местах. И за ними – чернота, пустота.
Ночь.
Мне становится не по себе.
Неизвестный мне художник (дизайнер) увидел в Тинатин то же, что увидел в ней я. И – что еще важнее – он увидел то, чего я увидеть не смог. Или не захотел. Но даже такая, с разрубленным надвое лицом, Тинатин желанна, она необходима мне, как воздух. И я влюблен в нее еще отчаяннее, чем когда-либо.
Чтобы завладеть Тинатин полностью, я наконец-то спускаю с рук Муки.
– Хотите, подарю вам эту книгу? – голос Анны доносится до меня как сквозь вату. Войлок. Слой воды.
– Хочу.
– Наверное, нужно что-то написать…
– Да. Желательно. Хотелось бы получить автограф от знаменитой писательницы.
Сочинительница crimi краснеет, как старшеклассница, которую застали за курением в школьном туалете.
– Признайтесь, вы только сегодня узнали о моем существовании.
– Нет. Я знаю об этом уже довольно продолжительное время. «Моя мать – писательница». Это было первым, о чем мне сообщила Лягушонок.
– Правда?
– Да.
Анна раскрывает книгу и что-то пишет на первой странице. А затем передает ее мне.
– Возьмите, Дэн. Мне очень приятно, что книга останется у вас. В память о нашем знакомстве…
– Эй, Анна! – Теперь, когда Тинатин окончательно утвердилась в моих руках, мне все нипочем. – Не знаю, как вы, а я не собираюсь становится воспоминанием…
Анна Брейнсдофер-Пайпер грустнеет, изменения в ее лице так неуловимы и исполнены такой светлой печали, что сердце мое на секунду останавливается.
– Знаете, Дэн… Однажды один человек уже говорил мне это. Давно, очень давно. Так давно, что я помню мельчайшие подробности, я даже помню, что пальцы его были выпачканы цветочной пыльцой…
– И что же случилось с этим человеком потом?
– Холодно, – Анна неожиданно обнимает себя руками за плечи. – Вам не кажется, что похолодало?
В кабинете и правда становится прохладно. Все из-за полуоткрытого окна в сад. На окне нет ни занавесок, ни жалюзи, и сад лежит передо мной, как на ладони. Несколько аккуратно постриженных кустов, несколько декоративных деревьев с японскими бумажными фонариками на ветках, дорожка, выложенная хорошо отшлифованными каменными плитами, пара каменных драконов и небольшой прудик в обрамлении густой и высокой остролистой травы. Вода в прудике – черного цвета. Сад, несмотря на болезненную ухоженность, кажется несколько мрачноватым.
И оглушительно свежим, несмотря ни на что.
– Может быть, зажечь камин? – спрашиваю я у Анны.
– Вообще-то еще не сезон.
– А мы возьмем и зажжем.
– Позвать Кирстен? – сдается Анна. – Обычно камины разжигает она.
– Мы не будем звать Кирстен. Я справлюсь сам.
Я справлюсь. Тем более что все необходимое для этого есть: небольшая аккуратная поленница (поленьев из пяти, на светлой сосновой древесине застыли капли высохшей смолы) и длинные каминные спички на ней. Длинные толстые спички, ресницам Лягушонка их не удержать. Я кладу книгу Анны рядом с собой и принимаюсь возиться с камином.
– Эти животные… Это ваши трофеи, Анна? – Я перевожу взгляд на головы льва, зебры и антилопы.
Меня ждет банальный ответ. Самый банальный из всех возможных:
– Нет. Я бы не смогла убить ни одно живое существо.
– Конечно. Убивать людей гораздо проще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65