— Входи.
— Послушайте, мне же работать...
— Ох, да входи же. Все равно уже слишком поздно, какая сейчас работа! Или ты думал поехать домой и лечь спать?
— Думал и об этом.
— Ну, так перестань об этом думать. — Она лукаво улыбнулась: — Думай лучше обо мне. Поспишь утром, если захочешь. Мне нужна компания, а ты — компания.
— Ну...
— Входи же; я приготовлю тебе чего-нибудь выпить. Черт возьми, я бы не отказался выпить.
Ее домик был очаровательный. Входная дверь открывалась в маленькую жилую комнатку с небольшой кухонькой налево в глубине. Рядом с кухней была дверь — вероятно, в туалет. Справа — еще одна комната, в которую вела не дверь, а плотная темно-синяя портьера или занавеска из тяжелой материи, укрепленная на кольцах, нанизанных на металлический стержень. Портьера была задернута не до конца, и внутри я видел большой туалетный столик с огромным зеркалом и спинку кровати. Спальня. На туалете стояли две фотографии; на одной был незнакомый мне человек, на другой — некто, весьма похожий на Виктора Пила. Фактически, это и был Виктор Пил.
— Уютно, — сказал я.
— Как раз по моим габаритам, — сказала она. — Люблю свой домик. Ты посиди, а я приготовлю все, что нужно.
Я сказал:
— Я вижу, у тебя в спальне двое мужчин. — Она испуганно вздрогнула, и я добавил: — На туалетном столике. В рамках.
— Ах, эти! — Она засмеялась. — Ты меня напугал.
— Один из них Пил?
— Да. Босс. Он был удивительно добр ко мне. — Она нахмурилась: — Я не очень хорошо пела, да?
Оставив вопрос без ответа, я осматривался. По одну сторону от портьеры, закрывавшей вход в спальню, помещались большой цветной телевизор, радиоприемник и проигрыватель; по другую — мягкое серое кресло. Еще два таких же кресла стояли подальше, в углу комнаты. Половину противоположной стены занимало окно, задернутое с обеих сторон синими занавесками. Перед окном стоял шезлонг. Тут я и расположился.
Глория убежала в кухню, и я слышал, как она звенит стаканами и кубиками льда. Потом она просунула голову в дверь и спросила:
— Ты чего хочешь — шотландского, бурбона или джина? Я встал и подошел к двери.
— Бурбона, если можно. С водой. Только не очень разбавляй.
Я следил, как она хлопочет, отмеривая и наливая на глазок составные жидкости; ученого бармена из нее не вышло бы. Она смешала напитки и наклонилась над стаканами, и ее платье, натянувшись на груди, восхитительно обрисовало ее выпуклости. И я опять подумал, настоящие ли они, или были доставлены из магазина «Все для дам», под торговым названием «Совершенно секретно».
— Ну вот. — Она подвела меня снова к шезлонгу, подсела ко мне по крайней мере в шести дюймах от меня и подала стакан. Это был хороший,
крепкий бурбон. Она пригубила свой, потом отхлебнула, потом глотнула — и поставила на колени пустой стакан.
— Ого, — сказал я.
— Да я не очень люблю его, — призналась она. — Я пью просто ради орошего самочувствия. — Она покачивала головой вперед и назад, как маятник. — И хорошо себя чувствую.
— Вижу, что хорошо.
— Прости, я сейчас. — Она встала и, плавно обойдя шезлонг, удалилась.
Я медленно отпил половину, потом услышал металлический скользящий звук и повернул голову в ту сторону. Глории не было видно, но темно-синяя портьера, отделявшая спальню, была задернута и слегка колыхалась. Я допил вторую половину. На этот раз быстро. Я слышал, как она двигается, напевая обрывки какой-то мелодии. Прошло пять минут. Портьера отодвинулась, и там стояла Глория, освещенная льющимся из спальни мягким и теплым светом.
Она переоделась. Она была совсем другая! На ней было дымчато-серое неглиже, которое стоило бы маленькому паучку неделю неустанной работы. Она улыбнулась и пошла ко мне, ступая, как девушка, исполняющая брачный танец древних таитян.
Я не остановил ее. Я люблю танцы.
Она подошла к окну с ехидной улыбкой на губах, ехидно покачивая бедрами, и, дернув за шнур с кистью на конце, задвинула занавески. Потом повернулась и прислонилась к стене.
— Нравится?
— Больше, чем нравится. Необыкновенно. — Язык болтался у меня во рту, как будто он был сам по себе.
Она засмеялась глубоким гортанным смехом.
— У тебя пусто, — сказала она. — Я сделаю тебе еще один бурбон с водой.
Она придвинулась ко мне вплотную и взяла у меня из рук пустой стакан.
Они были настоящие. По-настоящему настоящие.Она наклонилась, положила ладони мне на виски и откинула мою голову назад, смеясь глазами и ртом. А потом ее губы жарко прильнули к моим губам. Они были мягкие, как бархатные занавески. Мягче. Сначала. Потом — настойчивые, требовательные.
Я подумал, получу ли я обещанную вторую порцию бурбона? И решил, что не получу.Я был прав.Я отпер дверь своей квартиры, вошел и включил маленькую настольную лампу справа от двери. У меня в первой комнате аквариум с тропическими рыбками, а рыбы — как люди. Они не любят, когда им в глаза внезапно ударяет свет.
У меня было такое чувство, будто я не спал целую неделю.Я прошел в миниатюрную кухоньку и заглянул в холодильник, нашел бутылку и соорудил хороший «ночной колпак». Было 3.30 утра.
Я занимаю квартиру, состоящую из комнаты, кухоньки, спальни и ванной, в доме гостиничного типа — «Спартан Апартмент Отель» — на Норт Россмор в Голливуде. Это всего в двухстах ярдах по прямой от Уилширского Сельского Клуба.
Все вполне комфортабельно. В комнате — одно глубокое кожаное кресло — для меня; два шоколадно-коричневых жестких кресла; слишком большой шоколадный диван; три подушки для сидения на полу, которые никогда не остаются на своих местах; желто-золотистый, от стены до стены, ковер с таким густым и жестким ворсом, что, ступая по нему босиком, вы чувствуете, будто идете по пружинному матрацу; большой, низкий, покрытый черным лаком кофейный столик, на котором лежат текущие номера журналов «Плейбой», «Аквариум» и «Кавалер», искусно разложенные так, чтобы закрыть круглые следы давно сгинувших стаканов; и фальшивый камин под большим — в один квадратный ярд — полотном с обнаженной фигурой, написанной маслом в ярких и резких тонах.
Нравится? Ну и черт с вами; я лично нахожу, что она прекрасна.Спальня: кровать, подушка для сидения на полу, два кресла, туалетный столик.
Ванная: комбинированная ванна с душем; фарфоровый унитаз; аптечный шкафчик с зеркалом, никаких картин с обнаженными телами.
Кухонька: газовая плита, холодильник, угол, оборудованный для еды, бутылка бурбона. А также продукты.Я захватил свой «ночной колпак» в спальню и начал выбираться из своей одежды. Повесил серый габардиновый костюм рядом с другими в стенной шкаф, положил галстук в сетку, сунул распялки в модные коричневые туфли, а сорочку, трусы и носки бросил в мешок для стирки.
Став под душ, я подставил грудь под струю воды, раздумывая тем временем о людях, с которыми мне довелось столкнуться в этот долгий, но интересный вечер.
Это был замечательный вечер.Я намылился, обмылся, выключил душ и растер тело жестким полотенцем. В постели, под чистой простыней, заведя оба будильника на 8 часов утра, вдыхая прохладный воздух, вливающийся в комнату сквозь открытые окна, я думал о Глории, о Максине, о Робин и Джо, пока не заснул.
Я поймал последнюю ноту первого будильника, с наслаждением повернулся на другой бок и начал снова углубляться в прекрасную страну Никогда-Никогда, где черноглазые гурии в прозрачных лифчиках и целлофановых
юбках ехидно плясали вокруг моего трона. Девушка с тридцатишестидюймовым бюстом и массой темно-рыжих волос щекотала меня по щекам ресницами длиной в один фут. Я скользнул взглядом по белой переносице и заглянул ей в глаза, и они вдруг превратились в два тлеющих уголька. Ресницы стали расти, удлиняться, соединились в две железные спицы и начали вонзаться мне в шею. Второй будильник — тот, что побольше, — неистово зазвонил и прогнал кошмарные сновидения. Я приподнялся, чертыхнулся и взглянул на часы, Восемь. Утро. Самое мерзкое и несчастное время суток.
С отвращением я провел языком по небу, облизнул губы, поморгал и выкатился из постели. Толчок от соприкосновения ног с полом так резко ударил в голову, что у меня едва не раскололся череп: внутри, видно, была сплошная боль.
С усилием я кое-как вытащил из шкафа халат и поплелся в ванную, чувствуя себя старым и обессиленным. Я подставил лицо под струю воды, почистил зубы и провел гребешком по волосам. На волосы это не произвело никакого впечатления. В кухне я поставил на огонь кастрюлю с водой, заварил кофе и снял с полки коробку с маисовыми хлопьями. Вот именно—с маисовыми хлопьями. Простой, добрый маис. Завтрак. Даже без похмелья мысль о сытном завтраке вызывает у меня ощущение какого-то насилия над собой.
Я всыпал в кипящую воду горсть хлопьев и стал следить за тем, как они варятся.Они тошнотворно пузырились и булькали. И в желудке у меня тоже тошнотворно пузырилось и булькало.
Я отнес хлопья в ванную и вылил все в фарфоровый унитаз. Быстро и просто; с завтраком было покончено.Все-таки я заставил себя съесть кусочек тоста и выпить две чашки кофе и окончательно проснулся.
Я надел серо-голубой габардиновый костюм. Потом, не спеша, включил свет у аквариумов, накормил рыбок живыми дафниями, расправил плечи и вышел.
Чувствовалось, что сегодня день будет жаркий; солнце еще не добралось до зенита, а уже припекало и жгло, упорное и бесцеремонное, как энергичный пешеход на Главной Улице. Ветра не было. Смог щипал глаза, и сквозь него туманно виднелся американский флаг, вяло и неподвижно свисавший над входом в Уилширский Сельский Клуб. Я сел в кадиллак и направился в сторону Норт Уинзор.
Пожалуй, в блузке и коротких брюках она мне нравилась больше, но и в плотно облегающем желтом свитере, белой плиссированной юбке, нейлоновых чулках и коричневых с белым туфлях на каблучках-«гвоздиках» она была живым ответом на вопрос, произошел ли человек от обезьяны.
— С добрым утром, мистер Скотт, — сказала она мягко и приветливо. — Вы так рано и полны энергии.
— Я вспомнил кое-что, упущенное вчера. Решил заглянуть к вам и поговорить еще раз.
Может быть, ей это было и неприятно, но она открыла дверь и пригласила меня войти. Я вошел и — гм, гм — на том же низком зеленом диване сидел докучливый мистер Кэш. В это утро на нем был новый коричневый твидовый костюм, но на лице его было то же угрюмое выражение.
Я бодро сказал:
— Доброе утро.
Он медленно поднялся и встал, широко расставив ноги. Он злобно смотрел на меня.
— Вы шпион, — сказал он противным голосом, — почему вы не копаетесь в своих бумажках? Вообще, вы когда-нибудь сидите дома?
Мне уже настолько осточертели злобные взгляды и рычание этого надутого типа, что я сказал, не подумав:
— А вы когда-нибудь уходите домой?
Он скрипнул зубами, ноздри его раздулись, и он очутился лицом к лицу со мной. Он схватил меня спереди за сорочку и толкнул меня к двери.
— Вон! — гаркнул он. — Вон отсюда, шпион!
Ничто так быстро не приводит меня в бешенство, как самонадеянность какого-нибудь парня, воображающего, что он может толкать меня куда ему вздумается. Однако я удержал руки по швам и медленно произнес:
— Ну, погоди же, приятель.
Больше я не успел сказать; ,он приблизился еще на полшага, уперся своей ручищей мне в грудь и толкнул меня. Я отступил на правую ногу, размахнулся и правым кулаком врезал ему в челюсть. Он как будто сложился пополам, только в обратную сторону, и шлепнулся на собственные ягодицы.
Я сказал:
— Забыл предупредить вас, Кэш. Придержите свои лапы.
Он был крепок. Он посидел одно мгновение, потряс головой, потом начал подниматься с пола.
— Прекратите! Сию минуту прекратите! — Это крикнула Робин, став между нами и топнув четырехдюймовым каблучком. — Вы, животные, — сказала она. — Вести себя не умеете? — Обернувшись к Кэшу, она резко добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26