Знать о яме и все же прыгнуть в нее — это не дело. Очередное подтверждение того, что, раз на сцене появляется гнев, здравый смысл оказывается не у дел. Напоминание мне лично, что, если я буду действовать именно таким образом, ничего хорошего из этого не получится. Конечно, не помешал бы экстренный курс детективного мастерства. Но поскольку такого не предвидится, пора начать хладнокровно оценивать ситуацию, а не лететь сломя голову к тому, что выглядит легкой добычей, и в результате оставаться с пустыми руками.
Хладнокровно оценивать ситуацию...
Чарли Уэст не захотел со мной встречаться, потому что у него была нечистая совесть. Из этого следует, что и все остальные, у кого нечистая совесть, тоже не пожелают со мной видеться. Даже если при моем появлении они не станут задавать стрекача через поле, то сделают все, чтобы наша встреча не состоялась. Мне нужно было поскорее научиться заставать их врасплох.
Если Чарли Уэст не знал, кто платил ему, — а похоже, он говорил правду, — вполне возможно, что и остальные, солгавшие на расследовании, точно не знали, кто именно заставил их так поступить. Похоже, все делалось по телефону. Манипуляция на расстоянии. Невидимая и безличная.
Возможно, я поставил перед собой неосуществимую задачу и вскоре буду вынужден от нее отказаться и эмигрировать в Австралию.
Нет, в Австралии тоже есть скачки, а я не смогу принять в них участия. Дисквалификация не знает государственных границ. Лишен права езды. Лишен права езды...
О господи...
Ну ладно, пожалел себя, и хватит. Но мне было одиноко в моей спальне в потемках, и я насмешками заставил себя подняться, когда рассвело.
Несмотря на скверное настроение, я встал в шесть и двинул на своем «Лотосе» в Лондон, а точнее, в Милл-Хилл.
Поскольку я был лишен возможности общаться с людьми на скачках, мне пришлось отлавливать их по одному в их берлогах. В случае с букмекером Джорджем Ньютоннардсом берлога оказалась розовым бунгало в процветающем пригороде, у шоссе. Подъехав к его дому в восемь тридцать, я надеялся застать хозяина за завтраком, но он как раз открывал свой гараж. Я поставил свою машину поперек аллеи, которая вела к его гаражу. Это никак не обрадовало его, и он решительно зашагал в мою сторону, чтобы велеть мне отъехать.
Я вылез из машины. Когда он увидел, кто я, то остановился как вкопанный. Я двинулся навстречу ему по аллее, поеживаясь на холодном восточном ветру и жалея, что на мне нет теплой куртки с меховым воротником, какая была на Ньютоннардсе.
— Что вы тут делаете? — резко спросил он.
— Я был бы признателен, если бы вы ответили мне на пару вопросов...
— У меня нет времени. — Он говорил легко, уверенно, умело справлялся с такой незначительной помехой, как мой приход. — То, что я скажу, вряд ли вам поможет. Подвиньте машину.
— Обязательно. Но все-таки скажите, как случилось, что вас попросили дать показания против мистера Крэнфилда?
— Как? — У него на лице мелькнуло легкое удивление. — Я получил официальное письмо, приглашавшее меня на заседание комитета...
— Но почему? Я имею в виду, как стюарды узнали, что мистер Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог? Вы что, написали им письмо и рассказали об этом?
Он холодно на меня посмотрел.
— Насколько мне известно, — сказал он, — вы считаете, что вас оболгали.
— Новости распространяются быстро.
Легкая улыбка.
— И прямым ходом ко мне. Хорошо налаженная служба информации необходима для букмекера.
— Так как же стюарды узнали о том, на кого играл мистер Крэнфилд?
— М-м-м! Право, не знаю.
— Кто, кроме вас, полагал, что Крэнфилд ставил на Пирог?
— Но он действительно на него ставил.
— Кому же, кроме вас, это было известно?
— У меня сейчас нет времени...
— Я буду рад отодвинуть мою машину... через пару минут.
Его раздраженный взгляд постепенно трансформировался в чуть насмешливую покорность судьбе. Приятный, воспитанный человек этот самый Джордж Ньютоннардс.
— Ну ладно... Я рассказал кое-кому из ребят. Другим букмекерам. Я был тогда очень зол, понимаете? На себя. Позволить, чтобы меня так выпотрошили! В мои-то годы, с моим опытом. Так что, возможно, кто-то из ребят и шепнул на ушко стюардам, поскольку было известно, что назначено расследование. Но сам я им ничего не говорил.
— А могли бы вы предположить, кто из букмекеров сделал это? Кто имел зуб на Крэнфилда?
— Понятия не имею. — Он пожал плечами. — Вряд ли это что-то личное. Обыкновенная обида на тренера, который устраивает такие фокусы.
— Устраивает такие фокусы? — как эхо повторил я. — Но он ничего не устраивал.
— Вы так думаете?
— Я жокей, — сказал я. — Уж я-то должен знать.
— Это точно, — саркастически согласился он. — Вы должны знать. Только не надо строить из себя ребенка, дружище. Ваш приятель Крис Смит, который теперь валяется с проломленным черепом, — великий мастер подержать лошадь, разве не так? Как и вы тоже. Два сапога пара!
— Вы считаете, я придержал Урона?
— Естественно.
— Ничего подобного.
— Расскажите это кому-нибудь еще. — Вдруг его осенило. — Я не знаю букмекеров, обиженных на Крэнфилда, но зато я знаю букмекера, обиженного на вас. Очень сильно обиженного. Однажды он чуть было не отрубил вам голову. Вы встали ему поперек пути, дружище. Вы ему очень помешали.
— Кто же? И за что?
— Как-то раз вы с Крисом Смитом выступали на двух крэнфилдовских лошадях... С полгода назад. В самом начале сезона. Скачка молодых лошадей в Фонтуэлле. Не помните? Там собралось много курортников с южного побережья. День выдался холодный, загорать было нельзя, вот и понаехала толпа с большими деньгами. Обе ваши лошади сильно игрались. Пеликан Джобберсон поинтересовался у вас насчет вашего жеребенка, и вы сказали ему, что он без шансов. Тогда Пеликан стал преспокойно принимать на него ставки, думал, бедняга, что соберет хороший урожай, но вы на финише подаете изо всех сил и выигрываете шею. Пеликан сильно на этом нагрелся и поклялся расквитаться с вами за это.
— Я сказал ему, что думал, — возразил я. — Жеребенок выступал в стипль-чезе впервые в жизни. Никто не мог предвидеть, что он возьмет и выиграет.
— Зачем же вы его погнали?
— Меня об этом попросил владелец. Выиграть, если можно.
— Он играл его?
— Нет. Жеребенок принадлежал женщине, которая никогда не ставит больших денег. Ей просто нравится смотреть, как выигрывают ее лошади.
— Пеликан клянется, что вы сами поставили на него, а ему наврали, чтобы выдача была покрупней.
— Вы, букмекеры, слишком подозрительны. Это вам сильно мешает в работе.
— Этому учит нас горький опыт.
— На сей раз он ошибся. Этот ваш друг с птичьим именем. Если он действительно спрашивал меня — хотя я этого что-то не помню, то я сказал ему то, что думал. Но вообще-то букмекерам лучше не задавать таких вопросов жокеям. Жокеи — худшие в мире советчики.
— Далеко не все, — коротко ответил он. — Кое-кто делает это неплохо...
Я оставил это без внимания, спросив:
— Он все еще сердится? Настолько, что не просто донес стюардам о деньгах, поставленных Крэнфилдом на Пирога, но еще и подкупил свидетелей, чтобы они дали лживые показания?
Ньютоннардс задумчиво сощурил глаза. Затем, так и не решившись сказать правду, поджал губы и процедил:
— Лучше спросите его об этом сами.
— Спасибо. — Непростой получится вопрос.
— Ну а теперь вы, может, уберете машину?
— Сейчас. — Я сделал пару шагов по направлению к машине, затем остановился и обернулся. — Мистер Ньютоннардс, если вы увидите человека, который ставил за мистера Крэнфилда, вы не могли бы выяснить, кто он такой... и сообщить мне?
— Почему бы вам не спросить самого Крэнфилда?
— Он сказал, что не хочет его впутывать.
— Зато вы хотели бы этого?
— Сейчас я хватаюсь за все соломинки подряд. Но, в общем, мне не помешало бы с ним потолковать.
— Почему бы вам не взять себя в руки и не успокоиться? — резонно предложил он. — Вы угодили в скверную историю, но надо ли бушевать, кипятиться? Лучше спокойно выждать время, рано или поздно вам снова разрешат выступать.
— Спасибо за совет, — вежливо поблагодарил я его и пошел убирать машину.
* * *
Сегодня четверг. В этот день я должен был четыре раза скакать в Уорике. Вместо этого я бесцельно катался взад и вперед по северной кольцевой дороге, размышляя, имеет ли смысл навестить Дэвида Оукли, агента и мастера художественной фотографии. Если Чарли Уэст и правда не знал, кто устроил мне все это, то тогда, похоже, единственным человеком, кто был в курсе, оставался Дэвид Оукли. Но если даже это и так, я сомневался, что он охотно поделится информацией со мной. Встречаться с ним, скорее всего, бесполезно, однако еще бесполезней вообще ничего не предпринимать.
В конце концов я остановился у телефона-автомата и путем наведения справок добыл его номер. Я набрал его, но молодой женский голос ответил:
— Мистер Оукли еще не пришел.
— Я бы хотел с ним увидеться.
— По какому вопросу?
— Развод.
Она сказала, что мистер Оукли может принять меня в одиннадцать тридцать, и спросила, как меня зовут.
— Чарлз Крисп.
— Хорошо, мистер Крисп, мистер Оукли вас будет ждать.
В этом я сильно сомневался. С другой стороны, не исключено, что он, как и Чарли Уэст, вполне готов к тому, что я должен как-то на это отреагировать.
Я свернул с северной кольцевой и, проехав девяносто миль по автомагистрали М-1, оказался в Бирмингеме. Контора Оукли находилась в полумиле от центра города, над магазинчиком, где продавались велосипеды и радиоприемники.
На внешней двери его конторы — обшарпанной, черной — была маленькая табличка: «Оукли». На двери имелись два замка и потайной глазок. Я потянул за ручку ворот этой неприступной крепости, и они на удивление легко распахнулись. За дверью оказался узкий коридор с бледно-голубыми стенами, а за ним лестница, ведущая наверх.
Я стал подниматься по ней, стуча по не покрытым ковровой дорожкой ступенькам. Наверху обнаружилась еще одна обшарпанная черная дверь, таким же образом оснащенная. На ней была еще одна табличка с краткой просьбой: «Пожалуйста, звоните». Рядом кнопка звонка. Я надавил ее пальцем и три секунды не отпускал.
Дверь открыла высокая крепкая девица в кожаном брючном костюме. Под пиджаком у нее был черный свитер, а под брюками черные сапоги. Ее черные глаза уставились на меня, длинные черные волосы, скрепленные черепаховым обручем, падали на плечи. На первый взгляд ей было года двадцать четыре, но вокруг глаз у нее уже имелись морщинки, и тусклый взгляд свидетельствовал, что ей слишком хорошо знакома процедура разборки грязного белья.
— Моя фамилия Крисп, — сказал я. — Мы договаривались о встрече.
— Входите. — Она шире приоткрыла дверь и отошла, предоставив мне самому ее закрывать.
Я проследовал за ней в офис, небольшую квадратную комнату, где стояли письменный стол, пишущая машинка, телефон и четыре ящика с картотекой. В дальней стене вторая дверь. Уже не черная, а серая, из фибрового картона. Две замочные скважины. Я задумчиво оглядел дверь.
Девица приоткрыла ее, сказав: «Это мистер Крисп», — и снова отошла в сторону, давая мне пройти.
— Спасибо, — сказал я, сделал три шага и оказался с глазу на глаз с Дэвидом Оукли.
Его кабинет был ненамного больше внешнего офиса, и на обстановку хозяин не очень потратился. Коричневый линолеумный пол, деревянная вешалка, маленькое дешевое кресло напротив серого металлического стола, крепкая оконная рама, грязные стекла забраны проволочной сеткой. За окном виднелись перекладины пожарной лестницы. Неяркое бирмингемское солнце настойчиво пробивалось через все преграды и бросало тени, напоминающие ячейки сот, на старинный сейф. Справа от меня еще дверь, крепко-накрепко запертая. С несколькими замочными скважинами.
За столом во вращающемся кресле сидел владелец всего этого великолепия, незаметный Дэвид Оукли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32