— Сдавайся! — сказал мне Оукли.
— Пошел ты...
Я дополз до кровати и залег в треугольнике между ней и дверью. Там он не мог как следует размахнуться. Я взялся одной рукой за подлокотник, другой за рукоятку и ждал. Чтобы ударить меня, он должен был подойти ближе.
Что он не замедлил сделать. Его тень нависла надо мной, увеличенная слабым светом фонарика. Он наклонился и замахнулся костылем. Я изо всей силы взметнул свой костыль снизу вверх. Удар получился отменным, и он громко вскрикнул. Костыль выпал из его рук и упал на меня, не причинив никакого вреда. Оукли скрючился и, держась обеими руками за пах, проговорил:
— Я тебя за это... убью... — Голос его звенел от боли, и он извивался в конвульсиях на полу.
— Так тебе и надо, — вырвалось у меня беззвучно.
Я пополз по полу, волоча за собой ногу в гипсе. Я продвигался к телефону, который опрокинулся на пол вместе со столиком. Нашарил трубку, потянул за шнур. Выудил из мрака аппарат. Нажал пальцем на кнопку. Гудок. Нашел диск. Три... девять... один...
— Да? — Голос у Тони был заспанный.
Я проявил идиотскую беспечность. Не услышал, как подкралась сзади беда. Я получил страшный удар костылем по голове и рухнул на телефон, так и не успев сказать Тони, чтобы он летел во весь опор ко мне на помощь.
Я очнулся там же, где оставил меня Оукли. На полу. Аппарат был подо мной, а трубка выпала из руки.
Уже рассвело. На улице тучи, дождь, холод. Страшно болела голова.
Постепенно стал вспоминать, что произошло. Начал собирать свои останки с ковра.
Сначала на постель. Там первый привал. Так я и лежал, чувствуя себя отвратительно и оглядывая кошмар, в который он превратил мою спальню.
Оглушив меня, он уже ничего не боялся. Он опустошил ящики и шкаф, выбросив на пол содержимое. Все, что можно было разбить, он разбил. Рукава нескольких моих костюмов были разодраны. Портрет Розалинды разорван на четыре части, а серебряная рамка перекручена и сломана. Это скорее походило не на обыск, а на месть. Не умеет проигрывать этот самый Дэвид Оукли. То, что я увидел в гостиной через приоткрытую дверь, свидетельствовало: ее постигла участь спальни. Я лежал, испытывая боль во всех частичках тела. Я не стал проверять, нашел ли Оукли то, за чем пришел, потому что знал и так, — не нашел. Я думал о том, что он мне наговорил.
Думал о Крэнфилде.
Думал о Гоуэри.
Как только я сниму гипс и снова смогу свободно передвигаться, то быстро разберусь со своими противниками. Только придется немного побегать. Но для этого нужны две ноги, а не одна.
В самое ближайшее время Оукли доложит хозяевам о провале. Интересно, пошлют ли его попытать удачи второй раз. Очень бы этого не хотелось.
Я заворочался на кровати, пытаясь устроиться поудобнее. В свое время я в течение пяти дней дважды получил сотрясение мозга, и ничего, выжил. В другой раз по мне промчался целый табун лошадей, и это было похуже, чем костыль Оукли. Я переломал костей столько, сколько хватило бы для кладбища средних размеров, но все переломы срослись. И все равно сейчас я чувствовал себя гораздо хуже, чем после всех этих падений с лошадей. В конце концов я понял, в чем дело: тошнило от одной мысли о том, что меня бил другой человек. Лошади, твердая земля, даже поезд — все это было иное, безличное. Визит Оукли оказалось пережить труднее. То, как мы переносим боль, определяется тем, что именно ее вызывает.
Я чувствовал себя отвратительно. Не мог заставить себя встать и привести в порядок квартиру.
Я закрыл глаза, чтобы хоть ненадолго отключиться от всего этого. Все удалось вполне — я заснул.
* * *
Голос над головой произнес:
— Вы когда-нибудь научитесь закрывать дверь?
— Только не перед вами, — отозвался я со слабой улыбкой.
— У меня уже появилась дурная привычка: находить вас в обморочном состоянии.
— Надо от нее отучаться.
Я открыл глаза. День в разгаре. Но по-прежнему дождь. Рядом с кроватью стояла Роберта в ослепительно желтом плаще, усеянном каплями дождя. Ее медно-красные волосы были собраны в конский хвост, и она глядела по сторонам с явным отвращением.
— Вы знаете, что уже половина одиннадцатого? — спросила она.
— Нет.
— Вы всегда так разбрасываете одежду по полу, когда ложитесь спать?
— Только по средам.
— Хотите кофе? — спросила она, пристально посмотрев на меня сверху вниз.
— Да, пожалуйста.
Осторожно ступая среди всего этого хаоса, она пробралась к двери, прошла через гостиную и исчезла из поля моего зрения. Я провел рукой по подбородку. Щетина. На затылке имелась шишка, а на челюсти здоровенный синяк. Все прочие ушибы, ссадины и раны на моем теле громко запели на все голоса. Я не стал слушать утренний концерт.
Роберта вернулась — без плаща, но с двумя чашками, из которых валил пар. Она осторожно опустила их на пол. Затем поставила на место ночной столик и водрузила на него чашки.
Ящик выпал из стола и валялся на полу. Рядом был конверт, Оукли, похоже, и не заглянул в него, — не счел нужным, а скорее не заметил. Подобрав разбросанные костыли, Роберта поставила их у постели.
— Спасибо, — сказал я.
— Вы очень спокойно относитесь ко всему этому...
— Я уже успел полюбоваться...
— И после этого уснули как ни в чем не бывало?
— Да вот решил немного поспать...
Она чуть внимательней посмотрела на мое лицо и положила руку мне на голову. Я поморщился от боли. Она убрала руку.
— С вами обошлись так же, как с квартирой?
— Примерно.
— За что же?
— За упрямство.
— Вы хотите сказать, — недоверчиво протянула она, — что могли бы избежать всего этого, но не пожелали?
— Если есть смысл уступать, я уступаю, если нет, стою на своем.
— Значит... все это... не повод уступать?
— Нет.
— Вы сумасшедший.
— Вы правы, — вздохнул я, чуть приподнялся и потянулся за кофе.
— Вы позвонили в полицию? — спросила Роберта.
Я покачал головой:
— Они тут будут лишними.
— Кто же это сделал?
Я улыбнулся:
— Мы с вашим отцом получили обратно наши лицензии.
— Что-что?!
— Сегодня это, наверное, будет официально подтверждено.
— Отец уже знает? Как это произошло? Это сделали вы?
— Нет, он пока что не знает. Можете ему позвонить. Пусть свяжется со всеми владельцами. В ближайшее время об этом будет объявлено в газетах — либо в сегодняшних вечерних выпусках, либо в завтрашних утренних.
Она взяла с пола телефон и, устроившись на краешке моей кровати, позвонила отцу. В ее голосе было нескрываемое ликование, глаза сверкали. Сначала он ей не поверил.
— Келли говорит, что это правда, — возразила она.
Крэнфилд продолжал высказывать сомнения, и Роберта передала мне трубку.
— Скажите ему сами.
— Кто вам об этом сообщил? — спросил меня Крэнфилд.
— Лорд Ферт.
— Он не объяснил, почему они изменили решение?
— Нет, — солгал я. — Просто они еще раз вернулись к решению комиссии и отменили его. С сегодняшнего дня мы снова в полном порядке. Официальное сообщение будет в «Календаре» на следующей неделе.
— Значит, никаких объяснений? Странно! — не унимался Крэнфилд.
— Они не обязаны ничего объяснять, — напомнил я.
— И все же...
— Не все ли равно, почему они так решили, — сказал я. — Главное, мы снова в деле.
— Вы выяснили, кто оклеветал нас?
— Нет.
— Вы продолжите поиски?
— Не исключено, — сказал я. — Там видно будет.
Впрочем, эта тема не очень его интересовала. Он стал с воодушевлением строить планы, коль скоро лошади вот-вот должны вернуться.
— С каким удовольствием я сообщу об этом Генри Джесселу.
— Любопытно будет взглянуть на его физиономию, — согласился я. Но Пэт Никита теперь ни за что не расстанется ни с Уроном, ни с Джесселом. Если Крэнфилд думает, что Джессел приползет на брюхе просить прощения, то он плохо знает этого человека. — Главное, чтобы нам вернули Кормильца, — напомнил я Крэнфилду. — Я смогу выступить на нем в розыгрыше «Золотого кубка».
— Старик Стрепсон обещал прислать Кормильца сразу же... Кроме того, его Фунт Изюма заявлен в Большой национальный, не забывайте об этом...
— Помню-помню...
Наконец он иссяк и повесил трубку. Я вполне мог представить, как он сидит у себя и сомневается, можно ли верить услышанному.
Роберта вскочила так, словно разговор вселил в нее новую энергию.
— Прибрать квартиру?
— Помощь была бы мне очень кстати.
Она наклонилась и подобрала с пола клочки портрета Розалинды.
— Ну уж это-то зачем? — сказала она с отвращением в голосе.
— Попробую склеить куски и перефотографировать.
— Вам так не хочется ее терять...
Я ответил не сразу. Она с любопытством посмотрела на меня, и в глазах ее появилось какое-то новое выражение.
— Я уже потерял ее, — сказал я. — Розалинда... Роберта... Вы так не похожи.
Она резко повернулась и положила обрывки на комод, туда, где всегда стоял портрет.
— Кто захочет быть копией, — сказала она высоким, чуть звенящим голосом. — Одевайтесь, а я начну с гостиной. — Она быстро вышла и закрыла за собой дверь.
Я лежал и смотрел на дверь.
Роберта Крэнфилд. Она никогда мне не нравилась.
Роберта Крэнфилд... Я ничего не мог с собой поделать. Я начинал ее любить...
Приводя в порядок дом, она провела у меня почти целый день.
Оукли поработал на славу. И кухня, и ванная выглядели так, словно по ним пронесся смерч. Он обшарил все, куда только мог заглянуть специалист по обыскам — даже в бачок унитаза, — и всюду оставил свой разрушительный след.
После двенадцати дня, когда мы подкрепились яичницей, стал трезвонить телефон. Правда ли это, вопрошала «Дейли уитнесс» в лице Папаши Лемана, что мы с Крэнфилдом... «Наведите справки в жокей-клубе», — посоветовал я.
Другие газеты начали именно с клуба. «Ваши комментарии?» — спрашивали они.
«Рад до умопомрачения, — отвечал я. — Можете на меня сослаться».
Настоящие друзья звонили и поздравляли, а псевдодрузья звонили и говорили, что они никогда и не верили, что я мог быть в чем-то таком замешан...
Большую часть дня я пролежал на полу в гостиной, с подушкой под головой, и проговорил по телефону, а Роберта ходила вокруг, переступая через меня, и наводила порядок.
Наконец она отряхнула пыльные ладони о свои черные брюки и сказала, что, пожалуй, на сегодня хватит. Квартира выглядела, словно никакого погрома не было, и я согласился, что действительно на сегодня достаточно.
— Не желаете ли опуститься до моего уровня? — осведомился я.
Она спокойно ответила:
— В каком смысле — буквальном, метафорическом, интеллектуальном, финансовом или социальном?
— Я хотел предложить вам присесть на пол.
— В таком случае я согласна, — спокойно отозвалась она. И грациозно опустилась рядом со мной, скрестив ноги.
Я не мог сдержать улыбки. Она дружелюбно улыбнулась в ответ:
— Когда я пришла к вам на прошлой неделе, я вас до смерти боялась.
— Что-что?!
— У вас был всегда такой надменный вид. Крайне неприступный.
— Это вы обо мне... или о себе?
— О вас, о вас, — с удивлением сказала она. — В вашем присутствии я начинала страшно нервничать. Немножко актерствовала, чтобы это скрыть...
— Ясно, — медленно сказал я.
— Вы, конечно, самый настоящий кактус, но... вообще-то начинаешь думать о людях иначе, когда они льют кровь на твое парадное платье.
Я сказал было, что в таком случае я готов проливать кровь на ее платья хоть каждый день, но в этот момент зазвонил телефон. Это был старик Стрепсон, предвкушавший долгую приятную беседу о шансах Кормильца и Фунта Изюма.
Роберта наморщила нос и поднялась с пола.
— Не уходите, — сказал я ей, закрыв трубку рукой.
— Пора. Я и так слишком засиделась.
— Подождите, — сказал я. Но она помотала головой, забрала из ванной свой желтый плащ и стала его натягивать.
— Привет, — сказала она.
— Подождите...
Но она коротко махнула рукой и вышла. Я с трудом поднялся на ноги, пробормотал в трубку: «Сэр, подождите минуту», — и запрыгал без костылей к окну. Когда я его распахнул, Роберта посмотрела на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32