— Я никуда не иду!
— Я так и подумал. — Он глубоко вздохнул и сделал большой глоток. — Где ты пропадал вчера?
— Навещал людей, которые совершенно не хотели со мной общаться.
— Какие результаты?
— В общем-то никаких. — Я рассказал ему коротко о Ньютоннардсе и Оукли, а также о часовом разговоре с Энди Трингом.
Поскольку дорога из Бирмингема проходила мимо его деревушки, я вспомнил о нем. Впрочем, первым импульсом было прогнать эти мысли подальше. Что и говорить, визит в дом стюарда, только что лишившего тебя лицензии, — несколько нестандартное поведение для дисквалифицированного жокея. Если бы я не был сильно огорчен его поведением, то просто проехал бы мимо.
Мое появление никак не обрадовало Тринга. Поскольку он открыл дверь своего старого особняка сам, то был лишен возможности сказаться отсутствующим.
— Келли?! Что вы тут делаете?
— Пришел к вам за объяснениями.
— Мне вам нечего сказать.
— Ошибаетесь.
Он нахмурился. Только врожденная воспитанность помешала ему захлопнуть дверь перед моим носом и уйти.
— Ну входите. Только ненадолго.
— Большое спасибо, — сказал я без тени иронии и прошел за ним в ближайшую комнату, где было много книг, письменный стол, три глубоких кресла и цветной телевизор.
— Ну, — произнес он, закрыв дверь, но не предлагая мне кресло. — Зачем пожаловали?
Тринг был на четыре года старше меня и примерно одного роста и веса. Почти такой же подтянутый, как в годы своей скаковой карьеры, почти тот самый Энди Тринг, с которым мы запросто общались в раздевалке. Только тогдашняя его открытость теперь исчезла, поотстала, когда он двинулся по тропинке, что вела от жокея-любителя к Представителю Власти.
— Энди! — воскликнул я. — Ну неужели вы искренне верите, что та скачка была фиксирована?
— Вас за нее дисквалифицировали, — холодно ответил он.
— Признан виновным и виновен не одно и то же.
— В данном случае я не согласен.
— Значит, вы глупы, — сказал я, забыв вежливость. — И перепуганы до потери вашего жалкого сознаньица.
— Хватит, Келли! Я не обязан выслушивать от вас такое. — Он распахнул дверь и выжидающе застыл около нее, надеясь, что я уйду. Я остался. Поскольку он не был намерен выпихивать меня силком, ему пришлось терпеть мое общество еще некоторое время. Злобно посмотрев на меня, он закрыл дверь.
— Извините, — сказал я уже другим тоном. — Пожалуйста, извините. Раз уж мы вместе скакали по крайней мере лет пять, мне показалось... что вы не поверите с такой легкостью, что я нарочно отдал скачку. Я всегда стараюсь выиграть, если на то есть хотя бы малейшая возможность.
Тринг молчал. Он-то знал, что я не заваливаю скачек. Тот, кто сам когда-то скакал, прекрасно знает, кто из жокеев ездит честно, а кто нет, и несмотря на то, что сказал на расследовании Чарли Уэст, я вовсе не был в этом деле артистом, потому что никогда не упражнялся в высоком искусстве проигрыша.
— Но ведь были же эти деньги, — наконец сказал он. В его голосе слышались недоверие и разочарование.
— Это не мои деньги. Их принес с собой в мою квартиру Оукли и там сфотографировал. Все эти так называемые улики, как, впрочем, и само расследование, — самая настоящая подделка. Фальшивая монета.
Он окинул меня долгим недоверчивым взглядом. Потом сказал:
— Я все равно уже ничего не могу сделать.
— Чего вы боитесь?
— Хватит повторять, что я чего-то боюсь! — раздраженно воскликнул он. — Просто я ничего не могу изменить, даже если вы действительно ни в чем не виноваты.
— Я-то не виноват, но вы... Может, вам кажется, что вы в порядке, но со стороны создается впечатление, что вы напуганы. Но, может, вы просто стесняетесь своих старших коллег? Тогда все понятно. Школьник в компании наставников. Страшно сделать то, что вызовет их праведный гнев.
— Келли! — воскликнул он, как человек, который ушиб больное место.
Но я решил быть жестоким до конца.
— Вы не мужчина, а недоразумение. — С этими словами я шагнул к двери. Он не сделал попытки открыть ее мне. Вместо этого он махнул рукой, призывая меня остановиться. Вид у него был рассерженный, что я вполне мог понять.
— Это нечестно. Лишь потому, что я не могу вам помочь...
— Вы могли мне помочь. На заседании Дисциплинарного комитета.
— Вы же не понимаете...
— Отлично я все понимаю. Вам было проще поверить в мою виновность, чем сообщить о ваших сомнениях лорду Гоуэри.
— Не так просто, как вам кажется.
— Я вам признателен за это, — сказал я с иронией.
— Я не хочу сказать... — Он помотал головой. — Я хочу сказать, что все на деле куда сложней. Когда Гоуэри попросил меня присутствовать на расследовании, я решил, что все это чистая формальность, что скачка была честной и вы сами удивлены ее исходом. Полковник Миджли говорил мне, что смешно даже затевать расследование. Я и не предполагал, что буду причастен к вашей дисквалификации.
— Вы, кажется, сказали, что лорд Гоуэри попросил вас присутствовать на заседании?
— Ну да. Это вполне в порядке вещей. Стюарды на таких расследованиях не выбираются по жребию.
— Существует какая-то очередность?
— Нет. Стюард, ведающий дисциплинарными вопросами, приглашает двух коллег-стюардов вместе с ним для разбора случившегося. И оказался я там потому, что не хотел отказывать лорду Гоуэри... — Он замолчал.
— Ну и что дальше? — не отпускал я его. — Почему вы не хотели отказывать Гоуэри?
— Видите ли... — Он заколебался, а потом медленно проговорил: — Я скажу вам, Келли, все честно... Извините меня. Я знаю, что вы никогда не отдавали скачек, но... У нас особые отношения с лордом Гоуэри, и я не могу идти против него.
Я еле подавил взрыв возмущения. Взгляд Энди Тринга был устремлен внутрь себя, и то, что он там увидел, ему очень не нравилось.
— Он владеет участком земли к северу от Манчестера, там, где расположен наш главный керамический завод. — Свое богатство семейство Трингов сколотило не на тонком фарфоре... а на дешевых фаянсовых чашках. Продукция Трингов безбожно билась посудомойками в школах и больницах от Ватерлоо до Гонконга, и эти черепки в помойках по всему свету превращались в золотой дождь для Энди. Он продолжал: — Там многое было переоборудовано, и земли подскочили в цене — теперь наш участок стоит примерно четверть миллиона. А срок нашей аренды истекает через три года. Мы ведем переговоры о ее возобновлении, но прежний контракт был сроком на девяносто девять лет, а теперь никто не заключит с нами соглашения на такой долгий период. В любом случае арендная плата сильно возрастет, но, если Гоуэри передумает и пожелает продать свою землю, мы не сможем ничего поделать. Мы владеем только зданиями. Если он не захочет продлить аренду, мы потеряем фабрику. А наши блюдца и чашки стоят так дешево только потому, что у них низкая себестоимость. Если нам придется строить или арендовать новую фабрику, наша конкурентоспособность заметно понизится, а с ней и доходы. Гоуэри единолично будет решать, продлевать аренду или нет и на каких условиях. Сами понимаете, Келли, дело не в том, что я его боюсь... На карту поставлено слишком многое, а он из тех, кто долго помнит обиды...
Тринг замолчал и мрачно уставился на меня. Я ответил ему столь же мрачным взглядом. Мы смотрели в лицо угрюмой реальности.
— Ну что ж, — сказал я наконец. — У вас есть свои резоны. Вы не можете мне помочь. И не могли с самого начала. Я рад, что вы мне все объяснили. — Я криво улыбнулся ему. Еще один тупик, последний, за этот впустую потраченный день.
— Извините, Келли...
— Да-да, — сказал я. — Разумеется.
* * *
Тони закончил свой усиленный алкоголем завтрак и сказал:
— Значит, в поведении Тринга на расследовании не было ничего темного.
— Это зависит от того, что понимать под словом «темный». Но в общем-то теперь все яснее ясного.
— Что же делать?
— Послать все к чертям! — отчаянно бросил я.
— Нельзя же сразу сдаваться! — возразил Тони.
— Нет, конечно. Но, ничего не узнав, я узнал, по крайней мере, одно. Я топчусь на месте, потому что я — это я. Первое, что я сделаю в понедельник, — это найму своего Дэвида Оукли.
— Молодец! — сказал Тони и встал. — Пора на вторую проминку. — Во дворе конюхи выводили лошадей, копыта звонко цокали по гравию.
— Как лошади? — осведомился я.
— Да так себе. Если бы ты знал, до чего мне неохота приглашать других жокеев. От всего этого у меня не жизнь, а какой-то кошмар.
Тони отправился на тренировку, а я убрал и без того чистую квартиру, а потом сварил себе еще кофе. Впереди маячил пустой день. То же самое будет завтра, послезавтра, и так до бесконечности.
Десяти минут в таком режиме оказалось предостаточно. Я огляделся по сторонам и обнаружил еще одну соломинку, за которую можно было попробовать ухватиться. Я позвонил одному человеку с Би-би-си, которого отдаленно знал. Секретарша холодно сообщила мне, что его нет, но, может быть, он появится в одиннадцать.
Я попытал счастья в одиннадцать. Пока не пришел. Позвонил в двенадцать. Он взял трубку, но, судя по голосу, сильно в этом раскаивался.
— Это тот самый Келли Хьюз, которого... — Он замолчал, пытаясь найти тактичную формулировку.
— Совершенно верно.
— Да, но я не уверен...
— Мне нужно очень немногое, — поспешил уверить его я. — Мне хотелось бы знать, какая съемочная группа фиксирует скачки. Кто из операторов.
— А-а! — В его голосе послышалось облегчение. — Отдел технического обслуживания ипподромов. Это самая настоящая монополия, хотя есть еще одна маленькая фирма, которая время от времени работает по лицензии. Ну и кроме того, имеются и телевизионные компании... Вас интересует какая-то конкретная скачка?.. «Лимонадный кубок», да?
— Нет, — сказал я. — Меня интересуют скачки, состоявшиеся в Рединге за две недели до этого.
— Рединг... Рединг... Так-так. Кто же это мог быть? — Размышляя, он фальшиво насвистывал мелодию. — Кажется, да, собственно, так оно и есть! Это та самая маленькая фирма. «Только правда» — так она называется. Контора в Уокинге, графство Суррей. Нужен их телефон?
— Да, пожалуйста.
Он продиктовал номер.
— Большое спасибо.
— Всегда рад... То есть... В общем, я... имел в виду...
— Я понимаю, что вы имели в виду, — перебил я его, — но все равно большое спасибо.
Я положил трубку и поморщился. Нет, приятного мало — играть роль злодея.
Поведение человека с Би-би-си убедило меня в том, что звонок в указанную фирму вряд ли принесет положительные результаты. Может, обманывать они и не будут, но уклониться от прямого вопроса могут запросто. Но делать было все равно в этот день нечего, и я решил поехать.
Контора этой фирмы в смысле роскоши стояла на ступеньку выше офиса Оукли, что не являлось большим комплиментом. Большая, скудно обставленная комната на втором этаже дома эпохи Эдуарда в одном из переулков. Дряхлый лифт, в который мог втиснуться худой взрослый или двое рахитичных детей. Потрепанный письменный стол, на котором сидела потрепанная блондинка, делавшая себе педикюр.
— Да? — сказала она, увидев меня.
На ней были сиреневые трусики с кружевами. Она и не пошевелилась, чтобы скрыть от меня эту красоту.
— Никого из начальства нет? — спросил я.
— Только мы, цыплятки, — отозвалась блондинка. Она говорила с южнолондонским акцентом и той бойкостью, что часто сочетается с этим выговором. — А кто вам нужен, старик или Элфи?
— Вы вполне меня устроите.
— Спасибо. — Она приняла это как должное, сверкнув отработанной безлично-кокетливой улыбкой. Закончив одну ногу, она вытянула ее и стала шевелить пальцами, чтобы поскорее высох лак. — Сегодня собралась на танцы, — пояснила она. — В босоножках.
Я подумал, что вряд ли кто придет в восторг от ее педикюра. Кроме ног, у нее имелась еще и маленькая грудь под белым свитером, а также талия, стянутая розовым лакированным поясом. Судя по ее фигуре, ей было лет двадцать, а по ее лицу, последние шесть лет она только и занималась тем, что прыгала из постели в постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32