Я понимал тем не менее, что нынешний образ жизни ей вреден, но лишь спустя несколько месяцев узнал о том, насколько велика опасность.
Ближе познакомившись с окружением, я понял, что многие соседи находятся в куда более тяжелом положении: мы с матушкой, по крайней мере, были способны работать и кое-как сводить концы с концами. Эти старинные улицы – до большей части лишенные освещения, где не появлялись ни полиция, ни уборщики, – служили убежищем самой жалкой нищете. К вони, что висела над местностью, добавлялись запахи от пивоварен, и прежде всего от газовых резервуаров во владениях компании «Газ, свет и кокс», располагавшихся тогда на Грейт-Питер-стрит (много позднее судьба свела меня с этой компанией, правда не напрямую). Попадались в этих бедных кварталах и притоны преступников; кроме того (поскольку бедные полагают более надежным кормиться от себе подобных), улицы наводняли карманники и здоровенные попрошайки, которые вымогали у прохожих деньги даже среди бела дня у всех на виду. Мисс Квиллиам предупредила нас о вооруженных шайках, которые временами блокировали с двух концов какую-нибудь улицу и «эскаладой», подобно крестоносцам, атаковали лавки, пока остальные сообщники грабили пешеходов.
Так проходило лето. Мы поднимались в начале шестого, матушка с мисс Квиллиам садились за работу, я же накачивал воду на заднем дворе, умывался в свинцовом корыте под баком для воды, потом приносил воду в дом, разжигал огонь, кипятил чайник. Мы наскоро завтракали, и в семь я уже находился в пути к месту работы – на одной из улиц, соединявших окраины с центром города. В начале и в конце дня лучшими моими клиентами были клерки и подобная публика, но утром и сразу после полудня мой «маршрут» пролегал по шикарным торговым улицам Вест-Энда.
Однажды утром, увидев, что город почти пуст, я махнул рукой на торговлю и отправился восвояси. Вблизи Вестминстера мне встретилась празднично разряженная толпа, шедшая в том же направлении, и я спросил кого-то, что происходит.
– Как же, это парламент распустили на каникулы. – Прохожий ухмыльнулся моему вопиющему невежеству.
Так вот почему опустел город! По дороге от Сент-Джеймсского дворца к Вестминстеру толпились зеваки, наблюдавшие за возвращением королевского кортежа, и конные солдаты, охранявшие его величество от излияний народных чувств, объектом которых ему от случая к случаю приходилось становиться. У самой нашей улицы я набрел на ярко раскрашенный деревянный ящик с пучками цветных лент; перед ним собралась толпа детей с нянями и гувернантками, а за ними маячило несколько уличных мальчишек.
Мистер и миссис Панч уже дошли в своих семейных отношениях до такой стадии, когда яростно швыряли своего ребенка туда-сюда, перед тем как родитель в конце концов выбросил его в окно.
– Ты не видишь дальше собственного носа, – гнусаво пищал мистер Панч, – на что тебе ребенок? Зачем ты только его родила? – С этими словами он швырнул своего отпрыска жене, которая аккуратно поймала его за шею.
– Да ты, чудовище, не любишь собственное дитя? – вопросила миссис Панч голосом куда более низким, чем у супруга.
– С какой стати мне его любить, если он меня объедает? Я не могу позволить себе лишний рот!
– Да кто у тебя спрашивает денег? Мы будем получать пособие по бедности.
– Вот-вот, женщина, из-за этого как раз нищает страна и всем нам скоро будет крышка! – Голос Панча обрел глубину и звучность.
– Чушь! – выкрикнула Джоан. – Богатства в стране достаточно, это только справедливо, чтобы богачи помогали беднякам. Вот леди Дисиз имеет десять тысяч в год, и она…
Тема, к которой свелся их спор, все более утомляла юных слушателей, и они начали расходиться.
– Не тверди мне о Равенстве! – прервал жену мистер Панч, заговоривший еще на тон ниже. – Ты якобинка! Подстрекательница!
Это вступление было прервано голосом за сценой, странно похожим на голос Джоан:
– Да ударь же меня, дурень!
Мистер Панч тут же послушно воздел дубинку и крепко приложил ее к голове жены – дети в упоении схватились за бока. К еще большей их радости, миссис Панч обратила младенца в оружие и несколько раз огрела им супруга по голове. Пока Панч и Джоан обменивались ударами, они молчали, но из-за ящика доносились отзвуки яростного спора. Речь звучала приглушенно, но отдельные обрывки все же можно было разобрать: «право собственности… безответственность… население».
Внезапно мистер Панч перестал дубасить свою жену и прежним гнусавым голосом обратился к оставшейся публике:
– Дети, вы задумывались когда-нибудь о связи между средствами производства и ростом населения?
Кое-кто из нянек и гувернанток обменялся возмущенными взглядами, и чуть позже из зрителей не осталось никого, кроме глумливо ухмылявшихся уличных мальчишек. Супруга продолжала охаживать мистера Панча младенцем по голове, но он не обращал на нее внимания.
– Осознайте эту связь и ее страшные последствия, и вы поймете, что, воображая себя обществом, которое управляет своей судьбой, мы на самом деле бессильны, – объявил он взволнованно, на сей раз голосом вполне обыкновенным.
Пока он говорил, Джоан с младенцем нырнула под сцену, оставив супруга одного.
– Как же нам обрести свободу? Только приспособившись к хаотичности жизни путем беспрепятственного функционирования рынка.
Во время его речи жена появилась снова, вооруженная Уже не ребенком, а сковородой, и подкралась к нему сзади. Немногие оставшиеся дети закричали:
Мистер Панч, обернитесь! Да гляди же, глупая кукла!
– Куклы – все мы не более чем куклы, – подхватил Панч, воспринявший одно только это слово.
– Заткнись, болван! – крикнула Джоан, тюкая его по голове. Низким и грубым голосом она добавила: – Не хотят они это слушать.
Я обратил внимание, что, когда кукольники в заключение появились, чтобы обойти зрителей со шляпой, не осталось уже никого, кроме меня и нескольких смеявшихся мальчишек; смущенный этой мыслью, я быстро удалился.
На следующей улице вдоль тротуара собиралась толпа, и я, найдя удачное местечко на углу, не устоял перед искушением возобновить торговлю.
За следующие час или два я продал больше кукол, чем в самый удачный из предыдущих дней, хотя в давке мне было трудно удерживать лоток и несколько раз мальчишки хватали у меня игрушки и даже деньги. Кортеж наконец вернулся, мимо проезжали самые роскошные кареты, какие я когда-либо видел или воображал, каждая в сопровождении отряда верховых с плюмажами, на лошадях той же гнедой масти. Тут ко мне приблизилась группа мальчишек и подростков, и один из них – высокий, нескладный, с выступающими челюстями и глубоко запавшими глазами – вроде бы заметил меня и указал другим. Они подбежали и, пока я с остальной публикой рассматривал кортеж, перевернули мой лоток. На уме у них, как я понял, не было ничего, кроме озорства, а вот подстрекатель дождался, пока они пройдут, и толкнул меня с такой силой, что я упал на землю оглушенный. Стоя надо мной, он обшарил мои карманы и извлек оттуда все деньги. Потом он, видимо, вознамерился меня пнуть и уже приподнял ногу, но кто-то резко дернул его назад, он потерял равновесие и свалился.
Джентльмен, который это сделал (или просто какой-то джентльмен?), созерцая его сверху, кротко заметил:
– Надеюсь, любезнейший юноша, в свое время вы усвоите такую важную добродетель, как умеренность. Пинок в данном случае – совершенно излишний расход энергии.
Вставая и отряхивая штаны, юнец злобно огрызнулся:
– Хапуге Джеку это не по вкусу придется! Так и знай. Присматривай себе лучше другое место.
Он затерялся в толпе и был таков.
Пока мой спаситель помогал мне подняться на ноги, я смог его рассмотреть. Он был высокий, сутулый, полноватый, лет пятидесяти. Выражение его лица я описал бы как веселое негодование; щеки были залиты румянцем, глаза смотрели сквозь очечки с половинками линз, над ними щетинились очень густые брови, отчего можно было подумать, что он постоянно чему-то удивляется. Внешний вид говорил скорее о попытке привести себя в порядок, чем об успешности этой попытки: небрежно повязанный шейный платок, чулки из разных пар, не до конца выбритая физиономия. Сюртук, весь в пятнах, был обсыпан каким-то мелким порошком (познакомившись с этим человеком получше, я понял, что это такое: заводя очередную страстную речь, он наскоро забрасывал себе в ноздри щепотки табака, и тот разлетался вокруг подобием золотого тумана). На голове у него сидел древний парик, который постоянно исхитрялся повернуться так, что косичка оказывалась над ухом, и это лишало его внешность остатков солидности.
– Силверлайт, успокойся! – внезапно крикнул этот джентльмен, и, проследив его взгляд, я увидел другого джентльмена, который взволнованно переминался с ноги на ногу немного в стороне; рядом, на тротуаре, находились как будто деревянные дощечки, кипа материи и большой ящик.
Второй джентльмен был много короче и тоньше своего приятеля и лет на десять младше. При низеньком росте он имел большую голову с мощными челюстями, а такого выдающегося носа я никогда прежде не видел – да, этот великолепный орган так выдавался вперед, что все остальные черты лица и буквально, и метафорически пребывали в тени. В отличие от приятеля этот джентльмен был одет весьма тщательно – считаю своим долгом сказать, что в будущем, в каких бы суровых он ни оказывался обстоятельствах, я лишь однажды заметил некоторый непорядок в его белье и верхнем платье.
– Скотина! Свинья! – кричал джентльмен в спину улепетывавшему юнцу и размахивал кулаком. – Я его догоню! – Он дернулся, будто собирался пуститься в погоню.
– Спокойно, благородная душа, – крикнул большой джентльмен и, оставив меня, рванулся, чтобы удержать своего друга за полы: тот, по виду, делал яростные попытки вырваться, но одежда держала крепко.
– Пылкое создание, – воскликнул мой спаситель. – Ты хочешь рискнуть своей жизнью, а ведь беречь ее – заметь! – первейший долг всякого разумного человека.
– Ерунда! Первейший долг всякого Разумного Человека – защищать свои принципы! – отозвался коротышка. – А принцип Законного Воздаяния священ. Негодяя необходимо покарать!
Тем не менее маленький джентльмен оставил попытки пуститься за моим обидчиком, и я смог наконец выразить свои чувства.
– Вы были так добры, – начал я.
К моему удивлению, в то время как коротышка в ответ просиял, старший джентльмен отпрянул, словно я его ударил.
– Добр! Чушь! – бросил он чуть ли не с раздражением. Он повернулся к приятелю: – А ты как думаешь, Силверлайт? Я был добр?
– Без сомнения. – В его тоне мне почудилась непонятная злоба.
– Как жестоко с твоей стороны говорить такое!
– Хорошо. – Огорченный и озадаченный, я все же попытался их умиротворить. – По крайней мере, это был для меня счастливый случай.
Но и это замечание имело не больший успех.
– Тавтология! – воскликнул старший джентльмен. – Случай управляет всем на свете.
– Напротив, – вскинулся второй, – во всем существующем имеется закономерность, нужно только иметь достаточно разума, чтобы ее заметить. – Он обратился ко мне: – Я верю, что и в эту самую минуту осуществляется некий Предписанный Принцип, потому что вы мне знакомы. Вы ведь тот молодой джентльмен, который проживает у мисс Квиллиам, так?
Кивая, я вспомнил, что раз или два видел его на лестнице.
– Мы ваши соседи, в настоящий момент снимаем угол у бесхитростного семейства по фамилии Пичмент, – продолжал он. – Сугубо временно, пока не поправим свои дела.
Я припомнил, что раз-другой наблюдал, как они поздним вечером поддерживали друг друга на лестнице.
– Конечно! – воскликнул я. – Вы помещаетесь в том углу, который…
– Именно, именно, – поспешно прервал меня мистер Силверлайт. – Я видел вас в обществе некой леди – предположительно, вашей матушки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Ближе познакомившись с окружением, я понял, что многие соседи находятся в куда более тяжелом положении: мы с матушкой, по крайней мере, были способны работать и кое-как сводить концы с концами. Эти старинные улицы – до большей части лишенные освещения, где не появлялись ни полиция, ни уборщики, – служили убежищем самой жалкой нищете. К вони, что висела над местностью, добавлялись запахи от пивоварен, и прежде всего от газовых резервуаров во владениях компании «Газ, свет и кокс», располагавшихся тогда на Грейт-Питер-стрит (много позднее судьба свела меня с этой компанией, правда не напрямую). Попадались в этих бедных кварталах и притоны преступников; кроме того (поскольку бедные полагают более надежным кормиться от себе подобных), улицы наводняли карманники и здоровенные попрошайки, которые вымогали у прохожих деньги даже среди бела дня у всех на виду. Мисс Квиллиам предупредила нас о вооруженных шайках, которые временами блокировали с двух концов какую-нибудь улицу и «эскаладой», подобно крестоносцам, атаковали лавки, пока остальные сообщники грабили пешеходов.
Так проходило лето. Мы поднимались в начале шестого, матушка с мисс Квиллиам садились за работу, я же накачивал воду на заднем дворе, умывался в свинцовом корыте под баком для воды, потом приносил воду в дом, разжигал огонь, кипятил чайник. Мы наскоро завтракали, и в семь я уже находился в пути к месту работы – на одной из улиц, соединявших окраины с центром города. В начале и в конце дня лучшими моими клиентами были клерки и подобная публика, но утром и сразу после полудня мой «маршрут» пролегал по шикарным торговым улицам Вест-Энда.
Однажды утром, увидев, что город почти пуст, я махнул рукой на торговлю и отправился восвояси. Вблизи Вестминстера мне встретилась празднично разряженная толпа, шедшая в том же направлении, и я спросил кого-то, что происходит.
– Как же, это парламент распустили на каникулы. – Прохожий ухмыльнулся моему вопиющему невежеству.
Так вот почему опустел город! По дороге от Сент-Джеймсского дворца к Вестминстеру толпились зеваки, наблюдавшие за возвращением королевского кортежа, и конные солдаты, охранявшие его величество от излияний народных чувств, объектом которых ему от случая к случаю приходилось становиться. У самой нашей улицы я набрел на ярко раскрашенный деревянный ящик с пучками цветных лент; перед ним собралась толпа детей с нянями и гувернантками, а за ними маячило несколько уличных мальчишек.
Мистер и миссис Панч уже дошли в своих семейных отношениях до такой стадии, когда яростно швыряли своего ребенка туда-сюда, перед тем как родитель в конце концов выбросил его в окно.
– Ты не видишь дальше собственного носа, – гнусаво пищал мистер Панч, – на что тебе ребенок? Зачем ты только его родила? – С этими словами он швырнул своего отпрыска жене, которая аккуратно поймала его за шею.
– Да ты, чудовище, не любишь собственное дитя? – вопросила миссис Панч голосом куда более низким, чем у супруга.
– С какой стати мне его любить, если он меня объедает? Я не могу позволить себе лишний рот!
– Да кто у тебя спрашивает денег? Мы будем получать пособие по бедности.
– Вот-вот, женщина, из-за этого как раз нищает страна и всем нам скоро будет крышка! – Голос Панча обрел глубину и звучность.
– Чушь! – выкрикнула Джоан. – Богатства в стране достаточно, это только справедливо, чтобы богачи помогали беднякам. Вот леди Дисиз имеет десять тысяч в год, и она…
Тема, к которой свелся их спор, все более утомляла юных слушателей, и они начали расходиться.
– Не тверди мне о Равенстве! – прервал жену мистер Панч, заговоривший еще на тон ниже. – Ты якобинка! Подстрекательница!
Это вступление было прервано голосом за сценой, странно похожим на голос Джоан:
– Да ударь же меня, дурень!
Мистер Панч тут же послушно воздел дубинку и крепко приложил ее к голове жены – дети в упоении схватились за бока. К еще большей их радости, миссис Панч обратила младенца в оружие и несколько раз огрела им супруга по голове. Пока Панч и Джоан обменивались ударами, они молчали, но из-за ящика доносились отзвуки яростного спора. Речь звучала приглушенно, но отдельные обрывки все же можно было разобрать: «право собственности… безответственность… население».
Внезапно мистер Панч перестал дубасить свою жену и прежним гнусавым голосом обратился к оставшейся публике:
– Дети, вы задумывались когда-нибудь о связи между средствами производства и ростом населения?
Кое-кто из нянек и гувернанток обменялся возмущенными взглядами, и чуть позже из зрителей не осталось никого, кроме глумливо ухмылявшихся уличных мальчишек. Супруга продолжала охаживать мистера Панча младенцем по голове, но он не обращал на нее внимания.
– Осознайте эту связь и ее страшные последствия, и вы поймете, что, воображая себя обществом, которое управляет своей судьбой, мы на самом деле бессильны, – объявил он взволнованно, на сей раз голосом вполне обыкновенным.
Пока он говорил, Джоан с младенцем нырнула под сцену, оставив супруга одного.
– Как же нам обрести свободу? Только приспособившись к хаотичности жизни путем беспрепятственного функционирования рынка.
Во время его речи жена появилась снова, вооруженная Уже не ребенком, а сковородой, и подкралась к нему сзади. Немногие оставшиеся дети закричали:
Мистер Панч, обернитесь! Да гляди же, глупая кукла!
– Куклы – все мы не более чем куклы, – подхватил Панч, воспринявший одно только это слово.
– Заткнись, болван! – крикнула Джоан, тюкая его по голове. Низким и грубым голосом она добавила: – Не хотят они это слушать.
Я обратил внимание, что, когда кукольники в заключение появились, чтобы обойти зрителей со шляпой, не осталось уже никого, кроме меня и нескольких смеявшихся мальчишек; смущенный этой мыслью, я быстро удалился.
На следующей улице вдоль тротуара собиралась толпа, и я, найдя удачное местечко на углу, не устоял перед искушением возобновить торговлю.
За следующие час или два я продал больше кукол, чем в самый удачный из предыдущих дней, хотя в давке мне было трудно удерживать лоток и несколько раз мальчишки хватали у меня игрушки и даже деньги. Кортеж наконец вернулся, мимо проезжали самые роскошные кареты, какие я когда-либо видел или воображал, каждая в сопровождении отряда верховых с плюмажами, на лошадях той же гнедой масти. Тут ко мне приблизилась группа мальчишек и подростков, и один из них – высокий, нескладный, с выступающими челюстями и глубоко запавшими глазами – вроде бы заметил меня и указал другим. Они подбежали и, пока я с остальной публикой рассматривал кортеж, перевернули мой лоток. На уме у них, как я понял, не было ничего, кроме озорства, а вот подстрекатель дождался, пока они пройдут, и толкнул меня с такой силой, что я упал на землю оглушенный. Стоя надо мной, он обшарил мои карманы и извлек оттуда все деньги. Потом он, видимо, вознамерился меня пнуть и уже приподнял ногу, но кто-то резко дернул его назад, он потерял равновесие и свалился.
Джентльмен, который это сделал (или просто какой-то джентльмен?), созерцая его сверху, кротко заметил:
– Надеюсь, любезнейший юноша, в свое время вы усвоите такую важную добродетель, как умеренность. Пинок в данном случае – совершенно излишний расход энергии.
Вставая и отряхивая штаны, юнец злобно огрызнулся:
– Хапуге Джеку это не по вкусу придется! Так и знай. Присматривай себе лучше другое место.
Он затерялся в толпе и был таков.
Пока мой спаситель помогал мне подняться на ноги, я смог его рассмотреть. Он был высокий, сутулый, полноватый, лет пятидесяти. Выражение его лица я описал бы как веселое негодование; щеки были залиты румянцем, глаза смотрели сквозь очечки с половинками линз, над ними щетинились очень густые брови, отчего можно было подумать, что он постоянно чему-то удивляется. Внешний вид говорил скорее о попытке привести себя в порядок, чем об успешности этой попытки: небрежно повязанный шейный платок, чулки из разных пар, не до конца выбритая физиономия. Сюртук, весь в пятнах, был обсыпан каким-то мелким порошком (познакомившись с этим человеком получше, я понял, что это такое: заводя очередную страстную речь, он наскоро забрасывал себе в ноздри щепотки табака, и тот разлетался вокруг подобием золотого тумана). На голове у него сидел древний парик, который постоянно исхитрялся повернуться так, что косичка оказывалась над ухом, и это лишало его внешность остатков солидности.
– Силверлайт, успокойся! – внезапно крикнул этот джентльмен, и, проследив его взгляд, я увидел другого джентльмена, который взволнованно переминался с ноги на ногу немного в стороне; рядом, на тротуаре, находились как будто деревянные дощечки, кипа материи и большой ящик.
Второй джентльмен был много короче и тоньше своего приятеля и лет на десять младше. При низеньком росте он имел большую голову с мощными челюстями, а такого выдающегося носа я никогда прежде не видел – да, этот великолепный орган так выдавался вперед, что все остальные черты лица и буквально, и метафорически пребывали в тени. В отличие от приятеля этот джентльмен был одет весьма тщательно – считаю своим долгом сказать, что в будущем, в каких бы суровых он ни оказывался обстоятельствах, я лишь однажды заметил некоторый непорядок в его белье и верхнем платье.
– Скотина! Свинья! – кричал джентльмен в спину улепетывавшему юнцу и размахивал кулаком. – Я его догоню! – Он дернулся, будто собирался пуститься в погоню.
– Спокойно, благородная душа, – крикнул большой джентльмен и, оставив меня, рванулся, чтобы удержать своего друга за полы: тот, по виду, делал яростные попытки вырваться, но одежда держала крепко.
– Пылкое создание, – воскликнул мой спаситель. – Ты хочешь рискнуть своей жизнью, а ведь беречь ее – заметь! – первейший долг всякого разумного человека.
– Ерунда! Первейший долг всякого Разумного Человека – защищать свои принципы! – отозвался коротышка. – А принцип Законного Воздаяния священ. Негодяя необходимо покарать!
Тем не менее маленький джентльмен оставил попытки пуститься за моим обидчиком, и я смог наконец выразить свои чувства.
– Вы были так добры, – начал я.
К моему удивлению, в то время как коротышка в ответ просиял, старший джентльмен отпрянул, словно я его ударил.
– Добр! Чушь! – бросил он чуть ли не с раздражением. Он повернулся к приятелю: – А ты как думаешь, Силверлайт? Я был добр?
– Без сомнения. – В его тоне мне почудилась непонятная злоба.
– Как жестоко с твоей стороны говорить такое!
– Хорошо. – Огорченный и озадаченный, я все же попытался их умиротворить. – По крайней мере, это был для меня счастливый случай.
Но и это замечание имело не больший успех.
– Тавтология! – воскликнул старший джентльмен. – Случай управляет всем на свете.
– Напротив, – вскинулся второй, – во всем существующем имеется закономерность, нужно только иметь достаточно разума, чтобы ее заметить. – Он обратился ко мне: – Я верю, что и в эту самую минуту осуществляется некий Предписанный Принцип, потому что вы мне знакомы. Вы ведь тот молодой джентльмен, который проживает у мисс Квиллиам, так?
Кивая, я вспомнил, что раз или два видел его на лестнице.
– Мы ваши соседи, в настоящий момент снимаем угол у бесхитростного семейства по фамилии Пичмент, – продолжал он. – Сугубо временно, пока не поправим свои дела.
Я припомнил, что раз-другой наблюдал, как они поздним вечером поддерживали друг друга на лестнице.
– Конечно! – воскликнул я. – Вы помещаетесь в том углу, который…
– Именно, именно, – поспешно прервал меня мистер Силверлайт. – Я видел вас в обществе некой леди – предположительно, вашей матушки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99