– Тебе повезло, что ты так рано начал учиться, – обратился ко мне Альфред, снова становясь серьезным. – Сам я начал читать только в двенадцать лет!
Судя по его тону, меня должно было поразить это сообщение, и я послушно изобразил изумление.
– То была большая ошибка моего отца и мачехи, – продолжал Альфред сурово, – они должны были начать учить меня гораздо раньше.
– Зато сейчас вы читаете, как настоящий ученый, мой господин, – сказал Беокка.
– Я стараюсь, – ответил Альфред скромно, но ему явно польстили слова священника.
– И по-латыни тоже! – продолжал Беокка. – Утред, его латынь гораздо лучше моей!
– Полагаю, так и есть. – Альфред улыбнулся ему.
– И у него такой красивый почерк, – продолжал Беокка. – Такой разборчивый аккуратный почерк!
– И ты тоже должен стараться, юный Утред, – твердо проговорил Альфред. – Мы и впрямь предложим за тебя выкуп, с Божьей помощью. Ты послужишь моему дому и перво-наперво должен будешь научиться как следует читать и писать. Тебе это понравится!
– Да, мой господин, – ответил я. Я попытался говорить с вопросительной интонацией, но мой ответ прозвучал как простое согласие.
– Ты научишься читать, – пообещал мне Альфред, – научишься молиться, научишься быть добрым христианином, а когда подрастешь, решишь, кем хочешь стать.
– Я хочу служить вам, – солгал я, думая, что он просто бледнолицый, занудный, помешанный на религии слабак.
– Это похвально. И кем же ты намерен мне служить?
– Воином, господин, чтобы драться с датчанами.
– Если так будет угодно Господу, – отозвался он, явно разочарованный моим ответом. – Видит Господь, нам нужны воины, хотя я изо дня в день молю, чтобы датчане познали Христа, узрели свои грехи и покончили со своими злодействами. Молитва будет услышана, – истово продолжал он, – молитва, пост и послушание! И если Бог ответит на наши молитвы, Утред, нам не понадобятся воины. Зато королевству всегда нужны хорошие священники. Я сам хотел избрать эту стезю, но Господь судил иначе. Нет высшего призвания, чем служение Богу. Я могу быть принцем, но в глазах Господа остаюсь червем, тогда как Беокка – бесценный алмаз!
– Да, господин, – отозвался я, не зная, что тут еще сказать.
Беокка старался принять скромный вид.
Альфред наклонился, сунул молот Тора мне под рубаху и положил руку мне на голову.
– Благословит тебя Господь, дитя, – сказал он, – пусть лик его сияет тебе, освободит тебя от невзгод и вернет благословенную свободу.
– Аминь, – заключил я.
Они отпустили меня, и я вернулся к Рагнару.
– Ударь меня, – попросил я.
– Что?
– Дай мне по голове.
Он поднял глаза, увидел все еще наблюдающего за мной Альфреда – и ударил сильнее, чем я ожидал. Я упал, улыбаясь.
– И зачем мне было это делать? – поинтересовался Рагнар.
– Я сказал им, ты со мной жестоко обращаешься, – пояснил я, – все время лупишь.
Я знал, что Рагнара это позабавит, так и вышло. Он дал мне еще тумака, на всякий случай.
– И чего это болваны хотели? – спросил он.
– Они хотят выкупить меня, научить читать и писать, а потом сделать из меня священника.
– Священника? Как тот косоглазый доходяга с рыжими волосами?
– Именно.
Рагнар засмеялся.
– Может, я и соглашусь. Это будет для тебя наказанием за то, что про меня наврал!
– Пожалуйста, не надо, – взмолился я, гадая, как я вообще когда-то мог мечтать вернуться к англичанам.
Променять свободу Рагнара на суровое благочестие Альфреда – какой ужасный удел! К тому же я привык презирать англичан. Они не сражались, они молились, вместо того чтобы точить мечи, – неудивительно, что датчане захватывали их земли.
Альфред предложил за меня выкуп, но Рагнар запросил неслыханно высокую цену, хотя и не такую высокую, какую назначили Бургреду Убба и Ивар.
Мерсия была повержена. У Бургреда, несмотря на его огромное брюхо, кишка была тонка драться с датчанами, которые становились все сильнее по мере того, как его силы таяли. Может, его ввели в заблуждение щиты на стенах Снотенгахама, но он, похоже, решил, что не сможет противостоять датчанам, и сдался. Хотя не только наши силы в Снотенгахаме убедили его так поступить. Новые отряды датчан пересекли границы Нортумбрии, опустошая мерсийские земли, сжигая церкви, убивая монахов и монахинь, и сейчас конные отряды кружили вокруг армии Бургреда и регулярно нападали на его фуражиров.
И вот Бургред, устав от постоянной борьбы, обреченно согласился на все унизительные требования, а взамен ему позволили остаться королем Мерсии, но и только. Датчане оставили свои гарнизоны в его крепостях, они были вольны захватить любые мерсийские земли, войско Бургреда было обязано по первому требованию воевать на стороне датчан, а сам Бургред обязался заплатить немалую сумму серебром за привилегию сохранить трон, потеряв при этом королевство.
Увидев, что их мнения никто не спрашивает, Этельред с Альфредом через день уехали на юг с остатками своей армии, а сам союз лопнул, как бычий пузырь. Так пала Мерсия.
Сначала Нортумбрия, затем Мерсия. Всего за два года половина Англии перестала существовать, а датчане еще только начали завоевание.
* * *
Мы снова опустошали землю. Отряды датчан разъезжали по всей Мерсии, убивая всех, кто сопротивлялся, забирая то, что нравилось, оставляя гарнизоны во всех крупных крепостях и отправляя на родину гонцов за новыми кораблями. Больше кораблей, больше людей, больше семей и больше датчан, чтобы заселить огромные земли, павшие к их ногам.
Я начал думать, что мне никогда не придется сражаться за Англию, потому что, пока я вырасту, от нее ничего не останется. Поэтому я решил стать датчанином. Разумеется, это меня смущало, но я недолго об этом размышлял.
Когда мне исполнилось двенадцать, я начал учиться по-настоящему. Меня часами заставляли стоять с мечом и выставленным перед собой щитом, пока не начинали болеть руки; меня учили разным ударам, заставляли упражняться в метании копья и практиковаться убивать на свиньях. Я научился закрываться щитом, ронять его, чтобы отразить удар снизу, ударять тяжелым умбоном щита в лицо противнику, разбивая ему нос и заставляя заливаться слезами. Я научился работать веслом. Я рос, становился крепче, у меня начал ломаться голос, и я впервые получил пощечину от девушки. Я выглядел как датчанин. Посторонние по-прежнему принимали меня за сына Рагнара, потому что у меня были такие же светлые волосы, длинные, завязанные на затылке в хвост, и Рагнар радовался этим ошибкам, хотя давал понять, что я не заменю ему Рагнара-младшего или Рорика.
– Если Рорик выживет, – горько говорил он, потому что Рорик до сих пор болел, – тебе придется сражаться за свое наследство.
Поэтому я усердно учился сражаться, а в ту зиму – и убивать.
Мы вернулись в Нортумбрию. Рагнару там нравилось, хотя он мог заполучить куда лучшие земли в Мерсии. Ему нравились северные холмы, глубокие долины и темные густые леса. В эти леса, когда по утрам начали похрустывать первые заморозки, он повел меня на охоту. Человек двадцать и вдвое больше собак рыскали по лесу, пытаясь напасть на след кабана. Я остался с Рагнаром; мы оба были вооружены тяжелыми копьями.
– Кабан может тебя убить, Утред, – предупредил Рагнар, – может распороть тебя от живота до шеи, если ты неправильно ударишь копьем.
Копье, как я знал, должно попасть точно в грудь или, если повезет, в горло. Я знал, что не смогу убить кабана, но если он вдруг появится, мне придется попытаться. Крупный секач бывает вдвое тяжелее взрослого мужчины, у меня не хватило бы сил завалить такого зверя, но Рагнар хотел, чтобы я нанес хотя бы первый удар. Сам же он будет сзади и в случае опасности придет на помощь.
И вот это случилось. С тех пор я убил не одну сотню кабанов, но первого помню до сих пор: маленькие глазки, воплощенная ярость и целеустремленность, вонь, торчащая грязная щетина и глухой удар копья, входящего глубоко в грудь, – меня отшвырнуло назад, словно меня пнул восьминогий конь Одина, и тогда Рагнар тоже ударил копьем, пробив толстую шкуру. Зверь заверещал, принялся рыть копытом, охотничьи собаки завыли, а я поднялся на ноги, изо всех сил навалился на копье, стиснув зубы, – и ощутил, как жизнь кабана изошла из него по ясеневому древку.
Рагнар отдал мне клык того кабана, и я носил его на шее вместе с молотом Тора. После этого много дней я не мечтал ни о чем другом, кроме охоты, хотя мне запретили охотиться на кабана, если Рагнара не было рядом. Зато мы с Рориком, когда он чувствовал себя хорошо, ходили с луками на оленей.
В один из таких походов на холме у кромки леса рядом с болотом, на котором таял снег, меня едва не подстрелили. Мы с Рориком пробирались через подлесок, и стрела, просвистев в дюйме от меня, ударила в ближайший ясень. Я развернулся, вскинув лук, но никого не увидел. А потом мы услышали, как кто-то бежит вниз по холму меж деревьев, и помчались следом, но тот, кто стрелял, оказался быстрее нас.
– Случайность, – сказал Рагнар, когда мы рассказали ему о происшедшем. – Кто-то заметил движение, решил, что это олень, и выстрелил. Такое бывает.
Рагнар осмотрел стрелу, которую мы принесли, но на ней не было никаких опознавательных знаков. Обычная стрела: древко из граба, гусиные перья и железный наконечник.
– Случайность, – повторил Рагнар.
Зимой мы вернулись в Эофервик и несколько дней чинили суда. Я научился раскалывать дубовые бревна с помощью клина и киянки, отделяя длинные полосы светлого дерева, которыми заменяли прогнившие доски. Весной пришло еще больше кораблей, появилось еще больше мужчин, и с ними – Хальфдан, младший брат Ивара и Уббы. Он высадился на берег, кипя энергией, высокий человек с большой бородой и сердитыми глазами. Обнял Рагнара, хлопнул меня по плечу, дал щелчка Рорику, пообещал перебить всех христиан в Англии и отправился к братьям. Они втроем задумывали новый поход, чтобы очистить от сокровищ Восточную Англию, и, когда потеплело, мы были готовы.
Половине армии предстояло двигаться по суше, другой же половине, в которую входили и люди Рагнара, – морем. Я с нетерпением ждал настоящего похода. Незадолго до выступления к Рагнару явился Кьяртан, а с ним – его сын Свен: вместо выбитого глаза на злобном лице зияла багровая дыра. Кьяртан опустился перед Рагнаром на колени и склонил голову.
– Я хочу отправиться с тобой, господин, – сказал он.
Кьяртан сделал ошибку, взяв с собой Свена, потому что Рагнар, обычно великодушный, посмотрел на мальчишку с отвращением. Я назвал его мальчишкой, но на самом деле Свен был уже почти мужчиной и обещал стать очень крупным, широким в груди, высоким и могучим.
– Может, ты и мог бы пойти со мной, – ответил Рагнар бесстрастно.
– Прошу тебя, господин, – произнес Кьяртан.
Ему с трудом дались эти слова, потому что Кьяртан был гордецом, но в Эофервике не обрел богатства, не заслужил ни одного браслета, ничем не прославился.
– Но на моих судах нет места, – холодно произнес Рагнар и отвернулся.
Я заметил полный ненависти взгляд Кьяртана.
– Почему он не может пойти с кем-нибудь другим? – спросил я Равна.
– Потому что все знают, что он оскорбил Рагнара, и посадить его на весла – значит навлечь на себя гнев моего сына. – Равн передернул плечами. – Кьяртану лучше вернуться в Данию. Когда человек теряет доверие господина, он теряет все.
Но Кьяртан со своим одноглазым сыном, вместо того чтобы вернуться на родину, остались в Эофервике, а мы отправились в поход. Сначала шли по течению реки Уз, потом по Хамберу и, наконец, остановились на ночь. На следующее утро мы сняли с бортов щиты, подождали, пока прилив поднимет суда, и принялись грести на восток, к большому морю.
Я выходил в море в Беббанбурге, ходил с рыбаками ставить сети у Фарнских островов, но это было совсем другое дело. «Летучий змей» качался на волнах, как птица, вместо того чтобы разгребать их, как пловец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55