Я видел, как другие юноши возвращались из своих первых сражений с той же радостью, а после второй битвы их закапывали в землю. Юность глупа, а я был юн. Но я отлично справился.
С ворами было покончено. Двенадцать погибли или были так тяжело ранены, что уже умирали, остальные разбежались. Мы довольно легко их переловили и прикончили по одному, а затем я вернулся к тому человеку, который первым ударил меня щитом. Пришлось поставить ногу на его окровавленный живот, чтобы выдернуть Осиное Жало из коченеющей плоти, и в тот миг я не желал ничего, кроме новых врагов.
– Где ты учился драться, мальчик? – спросил меня Татвин.
Я развернулся, кровь бросилась мне в лицо, Осиное Жало дернулось, словно требуя новой крови.
– Я – олдермен Утред из Нортумбрии, – сказал я.
Он помолчал, разглядывая меня, затем кивнул.
– Да, господин, – он шагнул вперед и пощупал мускулы на моей правой руке. – Так где же ты учился сражаться? – повторил он, опустив оскорбительное слово «мальчик».
– Я смотрел, как это делают датчане.
– Смотрел, – повторил он безо всякого выражения. Потом заглянул мне в глаза, ухмыльнулся и обнял меня. – Господи прости, но ты настоящий дикарь. Это твой первый клин?
– Первый, – признался я.
– Но не последний, клянусь, не последний.
И он оказался прав.
Звучит это нескромно, но я рассказываю правду. Теперь я нанимаю поэтов, чтобы они слагали мне хвалы, но только потому, что так положено поступать лорду. Хотя я частенько недоумеваю, отчего приходится платить за простые слова. Эти рифмоплеты ничего не делают: не растят зерна, не убивают врагов, не ловят рыбу и не разводят скот. Они просто берут серебро в обмен на слова, которые все равно никому не принадлежат. Ловко придумано, но на самом деле от поэтов едва ли больше пользы, чем от священников.
Я отлично сражался, это правда, хотя до сих пор мечтал о большем. Я был молод, а молодость неутомима в бою, я был силен и быстр, враги же были измотаны. Мы оставили их отрезанные головы на перилах моста в качестве приветствия всем бриттам, едущим в свои Потерянные земли, а затем отправились на юг навстречу Этельреду, который явно расстроился, увидев меня по-прежнему живым и голодным. Но он согласился с Татвином, что я пригожусь в бою.
Хотя настоящих боев пока не было, только стычки с разбойниками и угонщиками скота. Этельреду хотелось подраться с датчанами, ведь он находился под их властью, но он опасался мести и старался их не злить – что было нетрудно, поскольку в этой части Мерсии было мало датчан. Правда, каждые несколько недель они наезжали в Сирренкастр и требовали скот, еду или серебро. У Этельреда не оставалось иного выхода, поэтому он платил.
Вообще-то он возлагал надежды не на север, не на своего господина, бессильного короля Бургреда, а на юг, на Уэссекс. Если бы в те дни у меня имелся хоть какой-нибудь ум, я бы заметил, что влияние Альфреда в южной части Мерсии усиливается. Это влияние не проявлялось явно, англосаксонские воины не разъезжали по стране, но гонцы от Альфреда являлись постоянно, договаривались с правителями, убеждали их стянуть войска к югу, на случай, если датчане снова атакуют Уэссекс.
Мне следовало бы знать об этих гонцах, но я был слишком поглощен интригами в семействе Этельреда, чтобы обращать внимание на что-либо другое. Сам олдермен не особенно меня любил, а его сын, тоже Этельред, просто ненавидел. Он был на год младше меня, надутый, важный, напыщенный. Он ненавидел датчан, а еще терпеть не мог Бриду, главным образом потому, что пытался приставать к ней и получил коленом в пах. После этого она отправилась работать на кухню и сразу предупредила меня, чтобы я не ел кашу. Я и не ел, а все остальное семейство два дня страдало поносом из-за бузины и корня ириса, которые она добавила в котел. Мы с младшим Этельредом вечно ссорились, хотя он стал осмотрительнее после того, как я отлупил его, увидев, что он бьет собаку Бриды.
Я был сущим наказанием для своего дядюшки. Слишком молодой, слишком высокий, слишком шумный, слишком гордый, слишком несдержанный... Но я был членом семьи и лордом, поэтому олдермен Этельред терпел меня и с радостью отправлял охотиться на валлийцев вместе с Татвином. Только нам почти никогда не удавалось их поймать.
Я вернулся поздно вечером с одной из таких вылазок, поручил лошадь слуге, сам пошел поискать чего-нибудь поесть – и тут наткнулся на отца Виллибальда, который сидел в большом зале рядом с догорающим огнем. Мы не сразу друг друга узнали. Я вошел – потный, в кожаной куртке, в высоких сапогах, со щитом и двумя мечами – и увидел, что у очага кто-то сидит.
– Здесь есть, что поесть? – спросил я, надеясь, что не придется зажигать сальную свечку и шарить на кухне, натыкаясь на спящих слуг.
– Утред, – произнес он.
Обернувшись, я вгляделся в полумрак, а когда человек засвистел дроздом, понял, кто это.
– А это Брида с тобой? – спросил молодой священник.
Брида тоже была в кожаной одежде, с валлийским мечом на поясе. Нихтгенга подбежал в Виллибальду и, хотя видел его впервые, позволил себя погладить. Вошли Татвин и остальные воины, но Виллибальд не обратил на них внимания.
– Надеюсь, у тебя все хорошо, Утред? – спросил он.
– Да, отец, а у вас?
– У меня все замечательно.
Он улыбнулся, явно приглашая меня спросить, что он делает в доме Этельреда, но я сделал вид, будто мне неинтересно.
– У вас не было неприятностей из-за того, что вы нас потеряли? – спросил я вместо этого.
– Леди Эльсвит очень рассердилась, – признался он, – но Альфреду, кажется, было все равно. Хотя он пожурил отца Беокку.
– Беокку? Почему?
– Потому что это Беокка убедил его, будто вы хотите сбежать от датчан, но ошибался. Ладно, никто же не пострадал. – Он улыбнулся. – И вот теперь Альфред прислал меня за тобой.
Я подошел ближе. Был конец лета, но ночь выдалась на удивление холодной, поэтому я подбросил еще одно полено в огонь. Вырвался сноп искр, к потолку поднялся клуб дыма.
– Альфред вас прислал, – сказал я безразличным тоном. – Он до сих пор хочет научить меня читать?
– Он хочет видеть тебя, лорд.
Я посмотрел на него с подозрением. Сам я называл себя лордом, являясь им по праву рождения, но в глубине души был согласен с датчанами, что право зваться господином надо заслужить, а я его пока не заслужил. Но Виллибальд все равно обращался ко мне почтительно.
– Зачем он хочет меня видеть? – спросил я.
– Он хочет с тобой поговорить, – ответил священник. – А после разговора ты волен вернуться сюда или поехать, куда пожелаешь.
Брида принесла мне черствого хлеба и сыра. Я ел и думал.
– И о чем он хочет со мной поговорить? – спросил я Виллибальда. – О боге?
Священник вздохнул.
– Альфред уже два года как король, Утред, и все это время у него на уме Бог и датчане. Полагаю, он знает, что с первым ты ничем не можешь ему помочь.
Я улыбнулся. Гончие Этельреда проснулись, когда люди Татвина вошли в зал и расселись на высоком помосте, где лежали собаки. Одна из гончих подошла ко мне, надеясь получить подачку, я потрепал ее по жесткой шерсти и вспомнил, как любил своих псов Рагнар. Рагнар был теперь в Валгалле, пировал, пел, сражался, спал с женщинами и пил, и я надеялся, что на небесах северян есть и гончие, и кабаны размером с быка с острыми, как лезвия, клыками.
– Только одно условие, Утред, – продолжал Виллибальд, – Брида с тобой не поедет.
– Не поедет? – повторил я.
– На этом настаивала леди Эльсвит, – сказал Виллибальд.
– Вот как?
– Кстати, у нее родился сын, – сообщил Виллибальд, – благодарение Богу, здоровый ребенок. Его назвали Эдвардом.
– На месте Альфреда, – заметил я, – я бы тоже старался ее чем-нибудь занять.
Виллибальд улыбнулся.
– Так ты поедешь?
Я прикоснулся к руке Бриды, устроившейся рядом.
– Мы поедем, – пообещал я, и Виллибальд только покачал головой при виде такого упрямства, но не стал меня разубеждать.
Почему я поехал? Мне было скучно. Мой кузен Этельред меня ненавидел. А судя по словам Виллибальда, Альфред не собирается делать меня схоластом, скорее, собирался сделать воином. Я поехал, потому что нами правит судьба.
* * *
Мы выехали утром. Был конец лета, тихий дождик кропил густую листву деревьев. Сперва мы ехали через поля Этельреда, где в густой ржи и ячмене скрежетали коростели, и вскоре оказались в западных землях, пограничных между Уэссексом и Мерсией. Были времена, когда поля здесь удобрялись, в деревнях жило много народу, овцы паслись на высоких холмах, но датчане разграбили эту местность после поражения под холмом Эска, и лишь немногие здешние жители вернулись обратно.
Альфред хотел, чтобы здесь жили люди, растили зерно и разводили скот, но датчане грозились убить каждого, кто тут поселится. Они не хуже Альфреда понимали, что народ будет искать защиты в Уэссексе, и если эти земли присоединятся к Уэссексу, англосаксы станут сильнее. А Уэссекс, свято верили датчане, существует только до поры до времени, пока они не захватили его.
Однако земли были не совсем заброшены. В деревнях еще оставался кое-какой люд, а в лесах было полно разбойников. Мы не встретили ни одного, и очень хорошо, поскольку Брида везла с собой почти нетронутый клад Рагнара: каждая монетка теперь была завернута в обрывок ткани, чтобы кожаный мешок не звякал при движении.
К концу дня мы забрались далеко на юг, в Уэссекс, где поля были тучны, а деревни полны народу. Неудивительно, что датчане хотели получить эту землю.
Альфред жил в Винтанкестере, столице англосаксов, милом городке среди цветущей природы. Разумеется, возвели Винтанкестер римляне, и замок Альфреда был в основном римским, хотя его отец пристроил большой зал с красивыми резными стропилами. Сам Альфред построил тамошнюю церковь даже выше большого зала, ее стены были сложены из камня и опутаны в момент нашего приезда паутиной деревянных лесов. Под новым зданием располагался рынок, и, помню, я подумал: как странно видеть такое множество людей и среди них – ни одного датчанина. Внешне датчане были похожи на нас, но когда датчанин проходил через рынок в Северной Англии, толпа расступалась, люди кланялись, всех охватывал страх. Здесь не было ничего подобного. Женщины выбирали яблоки, хлеб, сыр, рыбу, и единственным языком, который я слышал, был английский с грубоватым уэссекским акцентом.
Нас с Бридой поселили в римской части замка; на этот раз никто не пытался нас разделить. Нам выделили маленькую комнатку, обшитую панелями из липы, с соломенными тюфяками. Виллибальд велел нам ждать тут, и мы ждали, но потом заскучали и отправились осмотреться.
Оказалось, в замке полно монахов и священников. Они поглядывали на нас странно, потому что мы носили браслеты с датскими рунами. Я был глуп в те дни, очень глуп, и у меня не хватило такта снять браслеты. Вообще-то некоторые англичане тоже носили их, в основном воины, но только не при дворе Альфреда. В замке было множество воинов: многие знаменитые олдермены, придворные Альфреда, приводили к нему своих вассалов, за что получали в награду земли, – но воинов все равно было меньше, чем священников, и очень немногим, верной гвардии самого короля, дозволялось носить здесь оружие.
Вообще это скорее напоминало монастырь, чем королевский двор. В одной комнате дюжина монахов переписывали книги, деловито скребя перьями по бумаге. Здесь имелось три часовни; одна из них, во внутреннем дворике с садом, была сплошь убрана цветами. Сам сад был прекрасен, полный жужжащих пчел и густого цветочного аромата. Нихтгенга как раз писал на один из цветущих кустов, когда у нас за спиной раздался голос:
– Этот дворик построили римляне.
Я обернулся, увидел Альфреда и опустился на одно колено, как следует поступать в присутствии короля. Он знаком велел мне подняться. На нем были шерстяные штаны, высокие сапоги и простая холщовая рубаха, и его никто не сопровождал – ни стражники, ни священники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55