Вы будете слишком усталы, чтобы поднимать оружие против превосходящей силы. Приходит отрешенность.
– Но вас ведь еще волнует Стейплвуд! – воскликнула Кейт, желая поднять его настроение.
– Меня? Волновал когда-то, но в последние годы я и от него отдалился. Я начал понимать, что, когда я умру, мне все станет безразлично, ибо я никогда ни о чем уже не услышу.
Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоток.
– О, не глядите так подавленно! Если бы меня волновало… – Он замолчал, уставившись на тени позади стола, будто стараясь что-то в них разглядеть и в то же время страшась этого. Его лицо исказилось гримасой, и он медленно перевел взгляд на Кейт.
– Может, это и к лучшему, что нам не дано заглянуть в будущее! – произнес он с легким вздохом. – Меня и настоящее не сильно волнует, равно как и люди. Но вас, Кейт, я люблю, как собственную дочь, поэтому я и заставил себя воспрянуть из моей плачевной летаргии, чтобы предупредить вас: не позволяйте заставлять себя – ни силой, ни лестью – сделать что-либо такое, чего не приемлет ваше сердце и ваш здравый смысл.
Кейт хотела возразить, но сэр Тимоти с отсутствующим выражением на лице остановил ее движением руки.
– Я не знаю, что у Минервы на уме, и не желаю знать, – ворчливо произнес он. – Я слишком стар и слишком устал! Все, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое!
Кейт сказала тихо:
– Да, сэр. Я никогда не нарушу вашего покоя. Вы можете быть в этом уверены!
Он выпил еще вина и, казалось, вновь обрел свою всегдашнюю отрешенность, а с ней и спокойствие. Он молчал минуту-другую, наблюдая игру огня свечей в вине, остававшемся в бокале, но вдруг вздохнул и сказал:
– Бедная Минерва! Ей следовало бы выйти замуж за общественного деятеля, а не за человека, который никогда не стремился блистать в обществе, да к тому же такого дряхлого. У нее много недостатков, но я не могу забыть, что, когда мое здоровье ухудшилось, она рассталась с той жизнью, которую любила, без единой жалобы, привезла меня домой – ибо я был слишком болен, чтобы самому принимать решения, – и никогда даже не намекнула, что ей хотелось бы вернуться в Лондон. У нее чрезвычайно развито чувство долга, как я уже говорил вам: достоинство, которое порой доходит до чрезмерности. Ей присуща также безграничная энергия, которой я, к стыду моему, лишен. Она ко всему прочему честолюбива: она мечтала, чтобы я занялся политикой, и не могла понять, что мне это абсолютно неинтересно, что у меня нет желания блистать в этом свете! Равно как и в любом ином, – добавил он задумчиво. – Мой брат Джулиан – вот кто был честолюбив! Это отец Филиппа, как вы поняли. У меня же всегда была лишь одна мечта: передать из рук в руки мое наследство сыну. Для меня имеет первостепенное значение продолжение рода. Ну да сейчас речь не обо мне. Когда доктора сказали Минерве, что лондонская жизнь мне вредна, и мы переехали сюда, со временем она поняла, что ей надо найти какое-то занятие, чтобы не истосковаться до смерти. Это достойно восхищения: другая женщина, с не столь сильным характером, возроптала бы и истощила себя страданием.
– Но вместо этого, – напомнила Кейт, – она посвятила себя тому, что было дорого вам, – занялась поместьем Стейплвуд!
Он чуть слышно рассмеялся:
– Такова ирония судьбы, не правда ли? Я научил ее любить Стейплвуд; я научил ее гордиться традициями семейства Брум; я одобрял ее, когда она сорила деньгами, перепланируя сады или заменяя всю мебель в доме, потому что она казалась ей чересчур современной. Вероятно, она была права. Возможно, столы и кресла красного дерева, купленные моим отцом, ковры, постеленные им, и правда не гармонировали с домом: я никогда так не считал, но я вырос с ними и воспринимал их как неотъемлемую часть самого дома. Но я не очень полагаюсь на свой вкус. Я помню, как Джулиан, приехав однажды к нам с визитом, сказал, что Минерва преобразила дом до неузнаваемости. Это была высокая похвала, потому что у него отличный вкус. Но по мере того как интерес Минервы к Стейплвуду возрастал, мой – уменьшался. Странно, правда?
– Может быть, – неуверенно сказала Кейт, – вы стали ощущать, что Стейплвуд теперь больше ее, чем ваш?
Он обдумал эти слова, слегка нахмурившись.
– Нет, не думаю. Я и по сей день этого не ощущаю. Я всегда знал, что в моей власти было бы всему положить конец, но я этого не сделал. Сначала – потому, что был рад, что она так пылко разделяет мои собственные чувства к Стейплвуду, а потом… о, потом… Отчасти потому, что я понимал свою вину: ведь именно я поощрял ее стремление посвятить себя поместью, и теперь, когда она научилась любить его, мог ли я осудить ее? А отчасти потому, что я не ощущал в себе достаточно сил, чтобы противостоять ей. – Ироническая усмешка снова тронула его губы. – Обычно я виню во всем свое угасающее здоровье, но истинная причина в том, что Минерва обладает куда более сильным характером, чем я. Она никогда не уклоняется от сражений и в них гораздо более изобретательна. Все, о чем я мечтаю, – это покой! Куда как неблагородно!.. Боже, как бессвязно я говорю. Одна из слабостей, присущих старости, дитя мое. Но я начал беспокоиться за вас. Я знаю вашу тетушку гораздо лучше, чем вы. Я рассказал вам о ее хороших качествах, и вы не думайте, что я их не признаю, когда говорю, что вы обманываете себя, если верите, что ее доброта и ласки проистекают от любви к вам. Бедная Минерва! Она совершенно незнакома с нежными чувствами, которые возвышают ваш пол и заставляют нас, грубые создания, обожать вас!
Кейт улыбнулась:
– Я не обманываю себя, сэр. Я благодарна моей тетушке за ее доброту, но я знаю, что она взяла меня сюда, чтобы служить – ах, я не то говорю! Но я уверяю вас, что не позволю ни запугивать себя, ни задабривать, и не терзайтесь за меня больше. Я очень хорошо могу за себя постоять.
Сэр Тимоти, видимо, успокоился и предложил Кейт партию в пикет. Ей было ясно, что, каковы бы ни были его подозрения, он не станет искать им подтверждения, а тем более вмешиваться в планы своей супруги. Кейт его слишком любила, чтобы испытывать к нему презрение, но ей пришлось убедиться, что его слабохарактерность и вправду порой заставляет его поступать неблагородно. Возможно, причиной того, что он пасовал перед трудностями, было его нездоровье, но у Кейт сложилось впечатление, что он всю жизнь предпочитал глядеть в другую сторону, если сталкивался с какой-либо трудностью или неприятностью. Кейт понимала, что бессмысленно пытаться столкнуть сэра Тимоти с его супругой, и приняла предложение сыграть в карты со своей всегдашней сердечностью.
В глубине души ей больше всего хотелось сегодня вернуться пораньше в свою спаленку, чтобы наедине, в ночной тишине обдумать все, что с ней случилось в этот самый богатый событиями день в Стейплвуде. Необыкновенные приключения начались с беспокойного поведения Торкила в парке. Затем последовала ошеломляющая новость, что мистер Нид находится в Маркет-Харборо. И, наконец, вершиной всего было предложение мистера Филиппа Брума. Само собой, все остальное отодвинулось на второй план, и Кейт должна была честно признаться себе, что очень немного времени из того, которое она собиралась посвятить размышлениям, было бы потрачено на другие проблемы. Она почувствовала, что в мыслях ее полный сумбур, и она не способна сосредоточиться на игре в карты. Как ни странно, больше всего ее терзал не вопрос, принимать или нет предложение Филиппа, а множество мелких трудностей, которые Филипп, насколько она разбиралась в чувствах противоположного пола, счел бы пустячными. Но они вовсе не были пустяками ни для Кейт, ни для семейства Брум. Оставляя Стейплвуд, она оставит и все, что дала ей леди Брум, и как же быть тогда со свадебным платьем, если в кошельке у нее денег едва хватит на чаевые Эллен и Пеннимору? Из чьего дома выходит она замуж? Кто поведет ее под венец вместо отца? Эти детали могли показаться несущественными для Филиппа, но они будут иметь значение в глазах его родни. Он может сказать, что его не интересует мнение родни, но все же нормальный человек не может не желать, чтобы его невеста выглядела достойно. Невеста, которую не сопровождают родственники, которая идет в церковь с постоялого двора, неизбежно заслужит пренебрежение или даже жалость семейства Брум – а это будет для Филиппа острый нож.
Кейт спрашивала себя, приходят ли эти соображения в голову Филиппу и не жалеет ли он уже о своем опрометчивом предложении; и в таком случае, будет ли он искать предлог взять его назад или будет упорствовать далее из чувства чести? Ей казалось, что было бы легче для нее, если бы он отказался от своего предложения, и в то же время она чувствовала, что он не такой человек, чтобы играть сердцем девушки. Она так запуталась в своих беспокойных размышлениях, что сэр Тимоти спросил, не устала ли она.
Кейт не могла знать, что Филипп нисколько не жалел о сделанном им предложении и у него не возникало никаких недоуменных вопросов по этому поводу. А если бы и возникли, то не привели бы его в смятение. Напротив, он обрадовался бы возможным трудностям как посланному небом предлогу избежать пышного венчания, которое нравится женщинам гораздо более чем мужчинам. Если бы его спросили, как бы он хотел венчаться, он бы ответил без малейших колебаний, что предпочел бы, скромную церемонию без приглашения гостей, кроме шафера и Сары Нид, которая повела бы Кейт под венец.
Но в действительности в данный момент Филипп вовсе не думал о свадьбе. Приехав в Фрешфорд-Хаус, он оставил экипаж в конюшне и поручил заботу о лошадях старшему конюху мистера Темплкома. На полпути к дому он был встречен хозяином, который приветствовал его вопросом, не имеет ли в виду ее светлость леди Брум прекратить его визиты в Стейплвуд путем отказа в гостеприимстве его груму.
– Именно так, – с улыбкой согласился Филипп.
– Я так и подумал, что ты именно из-за этого велел мне прикусить язык. По-моему, она хватила через край, а? Я слыхал о хозяевах, которые имели привычку не размещать в доме форейторов и лошадей своих гостей – некоторые из них ставили условие брать не больше одного слуги! – но все же это чересчур – не принять твоего грума! В следующий раз она откажет и твоему камердинеру!
– О, она не говорила, что не примет моего грума. Она просто отметила, что его присутствие излишне увеличит затраты на содержание хозяйства, и намекнула, что некие неудачные вложения капитала делают настоятельным для моего дяди сокращение расходов. А что до Ноуля, ей нет нужды просить меня не брать его с собой. С того момента, как слуги в Стейплвуде узнали, что он не старший-главный-доверенный лакей, они обращались с ним – даже Пеннимор! – с таким высокомерием, что он сам попросил меня не брать его больше туда. Ко мне приставлен Тенби, а поскольку я не принадлежу к тем денди, которые не могут одеться без посторонней помощи, то его обязанности не слишком обременительны!
– Я поражаюсь, как сэр Тимоти допускает такое! – вырвалось у мистера Темплкома.
– Он ничего не знает, – проронил Филипп. – И не узнает об этом от меня. Здоровье его далеко не прекрасное, возраст берет свое. Он живет в своем крыле и почти не выходит. Как вспомню… – Он вдруг прервал себя, плотно сжав губы.
– Весьма печально, – сочувственно сказал мистер Темплком. – Я не вижу его верхом последнее время. Я знаю, он больше не охотится, но он имел привычку объезжать кругом поместье, пока с ним не случился этот страшный приступ в прошлом году. Похоже, он так и не оправился. Думаешь, он собирается покинуть нас?
– Не знаю. Он так переменился! Похоже, он смирился и пустил все на волю волн – лишь бы его оставили в покое! Глядя назад, я признаю, что он всегда был слишком мягок для любой борьбы. Но в те дни, когда была жива моя тетушка, борьбы от него и не требовалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Но вас ведь еще волнует Стейплвуд! – воскликнула Кейт, желая поднять его настроение.
– Меня? Волновал когда-то, но в последние годы я и от него отдалился. Я начал понимать, что, когда я умру, мне все станет безразлично, ибо я никогда ни о чем уже не услышу.
Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоток.
– О, не глядите так подавленно! Если бы меня волновало… – Он замолчал, уставившись на тени позади стола, будто стараясь что-то в них разглядеть и в то же время страшась этого. Его лицо исказилось гримасой, и он медленно перевел взгляд на Кейт.
– Может, это и к лучшему, что нам не дано заглянуть в будущее! – произнес он с легким вздохом. – Меня и настоящее не сильно волнует, равно как и люди. Но вас, Кейт, я люблю, как собственную дочь, поэтому я и заставил себя воспрянуть из моей плачевной летаргии, чтобы предупредить вас: не позволяйте заставлять себя – ни силой, ни лестью – сделать что-либо такое, чего не приемлет ваше сердце и ваш здравый смысл.
Кейт хотела возразить, но сэр Тимоти с отсутствующим выражением на лице остановил ее движением руки.
– Я не знаю, что у Минервы на уме, и не желаю знать, – ворчливо произнес он. – Я слишком стар и слишком устал! Все, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое!
Кейт сказала тихо:
– Да, сэр. Я никогда не нарушу вашего покоя. Вы можете быть в этом уверены!
Он выпил еще вина и, казалось, вновь обрел свою всегдашнюю отрешенность, а с ней и спокойствие. Он молчал минуту-другую, наблюдая игру огня свечей в вине, остававшемся в бокале, но вдруг вздохнул и сказал:
– Бедная Минерва! Ей следовало бы выйти замуж за общественного деятеля, а не за человека, который никогда не стремился блистать в обществе, да к тому же такого дряхлого. У нее много недостатков, но я не могу забыть, что, когда мое здоровье ухудшилось, она рассталась с той жизнью, которую любила, без единой жалобы, привезла меня домой – ибо я был слишком болен, чтобы самому принимать решения, – и никогда даже не намекнула, что ей хотелось бы вернуться в Лондон. У нее чрезвычайно развито чувство долга, как я уже говорил вам: достоинство, которое порой доходит до чрезмерности. Ей присуща также безграничная энергия, которой я, к стыду моему, лишен. Она ко всему прочему честолюбива: она мечтала, чтобы я занялся политикой, и не могла понять, что мне это абсолютно неинтересно, что у меня нет желания блистать в этом свете! Равно как и в любом ином, – добавил он задумчиво. – Мой брат Джулиан – вот кто был честолюбив! Это отец Филиппа, как вы поняли. У меня же всегда была лишь одна мечта: передать из рук в руки мое наследство сыну. Для меня имеет первостепенное значение продолжение рода. Ну да сейчас речь не обо мне. Когда доктора сказали Минерве, что лондонская жизнь мне вредна, и мы переехали сюда, со временем она поняла, что ей надо найти какое-то занятие, чтобы не истосковаться до смерти. Это достойно восхищения: другая женщина, с не столь сильным характером, возроптала бы и истощила себя страданием.
– Но вместо этого, – напомнила Кейт, – она посвятила себя тому, что было дорого вам, – занялась поместьем Стейплвуд!
Он чуть слышно рассмеялся:
– Такова ирония судьбы, не правда ли? Я научил ее любить Стейплвуд; я научил ее гордиться традициями семейства Брум; я одобрял ее, когда она сорила деньгами, перепланируя сады или заменяя всю мебель в доме, потому что она казалась ей чересчур современной. Вероятно, она была права. Возможно, столы и кресла красного дерева, купленные моим отцом, ковры, постеленные им, и правда не гармонировали с домом: я никогда так не считал, но я вырос с ними и воспринимал их как неотъемлемую часть самого дома. Но я не очень полагаюсь на свой вкус. Я помню, как Джулиан, приехав однажды к нам с визитом, сказал, что Минерва преобразила дом до неузнаваемости. Это была высокая похвала, потому что у него отличный вкус. Но по мере того как интерес Минервы к Стейплвуду возрастал, мой – уменьшался. Странно, правда?
– Может быть, – неуверенно сказала Кейт, – вы стали ощущать, что Стейплвуд теперь больше ее, чем ваш?
Он обдумал эти слова, слегка нахмурившись.
– Нет, не думаю. Я и по сей день этого не ощущаю. Я всегда знал, что в моей власти было бы всему положить конец, но я этого не сделал. Сначала – потому, что был рад, что она так пылко разделяет мои собственные чувства к Стейплвуду, а потом… о, потом… Отчасти потому, что я понимал свою вину: ведь именно я поощрял ее стремление посвятить себя поместью, и теперь, когда она научилась любить его, мог ли я осудить ее? А отчасти потому, что я не ощущал в себе достаточно сил, чтобы противостоять ей. – Ироническая усмешка снова тронула его губы. – Обычно я виню во всем свое угасающее здоровье, но истинная причина в том, что Минерва обладает куда более сильным характером, чем я. Она никогда не уклоняется от сражений и в них гораздо более изобретательна. Все, о чем я мечтаю, – это покой! Куда как неблагородно!.. Боже, как бессвязно я говорю. Одна из слабостей, присущих старости, дитя мое. Но я начал беспокоиться за вас. Я знаю вашу тетушку гораздо лучше, чем вы. Я рассказал вам о ее хороших качествах, и вы не думайте, что я их не признаю, когда говорю, что вы обманываете себя, если верите, что ее доброта и ласки проистекают от любви к вам. Бедная Минерва! Она совершенно незнакома с нежными чувствами, которые возвышают ваш пол и заставляют нас, грубые создания, обожать вас!
Кейт улыбнулась:
– Я не обманываю себя, сэр. Я благодарна моей тетушке за ее доброту, но я знаю, что она взяла меня сюда, чтобы служить – ах, я не то говорю! Но я уверяю вас, что не позволю ни запугивать себя, ни задабривать, и не терзайтесь за меня больше. Я очень хорошо могу за себя постоять.
Сэр Тимоти, видимо, успокоился и предложил Кейт партию в пикет. Ей было ясно, что, каковы бы ни были его подозрения, он не станет искать им подтверждения, а тем более вмешиваться в планы своей супруги. Кейт его слишком любила, чтобы испытывать к нему презрение, но ей пришлось убедиться, что его слабохарактерность и вправду порой заставляет его поступать неблагородно. Возможно, причиной того, что он пасовал перед трудностями, было его нездоровье, но у Кейт сложилось впечатление, что он всю жизнь предпочитал глядеть в другую сторону, если сталкивался с какой-либо трудностью или неприятностью. Кейт понимала, что бессмысленно пытаться столкнуть сэра Тимоти с его супругой, и приняла предложение сыграть в карты со своей всегдашней сердечностью.
В глубине души ей больше всего хотелось сегодня вернуться пораньше в свою спаленку, чтобы наедине, в ночной тишине обдумать все, что с ней случилось в этот самый богатый событиями день в Стейплвуде. Необыкновенные приключения начались с беспокойного поведения Торкила в парке. Затем последовала ошеломляющая новость, что мистер Нид находится в Маркет-Харборо. И, наконец, вершиной всего было предложение мистера Филиппа Брума. Само собой, все остальное отодвинулось на второй план, и Кейт должна была честно признаться себе, что очень немного времени из того, которое она собиралась посвятить размышлениям, было бы потрачено на другие проблемы. Она почувствовала, что в мыслях ее полный сумбур, и она не способна сосредоточиться на игре в карты. Как ни странно, больше всего ее терзал не вопрос, принимать или нет предложение Филиппа, а множество мелких трудностей, которые Филипп, насколько она разбиралась в чувствах противоположного пола, счел бы пустячными. Но они вовсе не были пустяками ни для Кейт, ни для семейства Брум. Оставляя Стейплвуд, она оставит и все, что дала ей леди Брум, и как же быть тогда со свадебным платьем, если в кошельке у нее денег едва хватит на чаевые Эллен и Пеннимору? Из чьего дома выходит она замуж? Кто поведет ее под венец вместо отца? Эти детали могли показаться несущественными для Филиппа, но они будут иметь значение в глазах его родни. Он может сказать, что его не интересует мнение родни, но все же нормальный человек не может не желать, чтобы его невеста выглядела достойно. Невеста, которую не сопровождают родственники, которая идет в церковь с постоялого двора, неизбежно заслужит пренебрежение или даже жалость семейства Брум – а это будет для Филиппа острый нож.
Кейт спрашивала себя, приходят ли эти соображения в голову Филиппу и не жалеет ли он уже о своем опрометчивом предложении; и в таком случае, будет ли он искать предлог взять его назад или будет упорствовать далее из чувства чести? Ей казалось, что было бы легче для нее, если бы он отказался от своего предложения, и в то же время она чувствовала, что он не такой человек, чтобы играть сердцем девушки. Она так запуталась в своих беспокойных размышлениях, что сэр Тимоти спросил, не устала ли она.
Кейт не могла знать, что Филипп нисколько не жалел о сделанном им предложении и у него не возникало никаких недоуменных вопросов по этому поводу. А если бы и возникли, то не привели бы его в смятение. Напротив, он обрадовался бы возможным трудностям как посланному небом предлогу избежать пышного венчания, которое нравится женщинам гораздо более чем мужчинам. Если бы его спросили, как бы он хотел венчаться, он бы ответил без малейших колебаний, что предпочел бы, скромную церемонию без приглашения гостей, кроме шафера и Сары Нид, которая повела бы Кейт под венец.
Но в действительности в данный момент Филипп вовсе не думал о свадьбе. Приехав в Фрешфорд-Хаус, он оставил экипаж в конюшне и поручил заботу о лошадях старшему конюху мистера Темплкома. На полпути к дому он был встречен хозяином, который приветствовал его вопросом, не имеет ли в виду ее светлость леди Брум прекратить его визиты в Стейплвуд путем отказа в гостеприимстве его груму.
– Именно так, – с улыбкой согласился Филипп.
– Я так и подумал, что ты именно из-за этого велел мне прикусить язык. По-моему, она хватила через край, а? Я слыхал о хозяевах, которые имели привычку не размещать в доме форейторов и лошадей своих гостей – некоторые из них ставили условие брать не больше одного слуги! – но все же это чересчур – не принять твоего грума! В следующий раз она откажет и твоему камердинеру!
– О, она не говорила, что не примет моего грума. Она просто отметила, что его присутствие излишне увеличит затраты на содержание хозяйства, и намекнула, что некие неудачные вложения капитала делают настоятельным для моего дяди сокращение расходов. А что до Ноуля, ей нет нужды просить меня не брать его с собой. С того момента, как слуги в Стейплвуде узнали, что он не старший-главный-доверенный лакей, они обращались с ним – даже Пеннимор! – с таким высокомерием, что он сам попросил меня не брать его больше туда. Ко мне приставлен Тенби, а поскольку я не принадлежу к тем денди, которые не могут одеться без посторонней помощи, то его обязанности не слишком обременительны!
– Я поражаюсь, как сэр Тимоти допускает такое! – вырвалось у мистера Темплкома.
– Он ничего не знает, – проронил Филипп. – И не узнает об этом от меня. Здоровье его далеко не прекрасное, возраст берет свое. Он живет в своем крыле и почти не выходит. Как вспомню… – Он вдруг прервал себя, плотно сжав губы.
– Весьма печально, – сочувственно сказал мистер Темплком. – Я не вижу его верхом последнее время. Я знаю, он больше не охотится, но он имел привычку объезжать кругом поместье, пока с ним не случился этот страшный приступ в прошлом году. Похоже, он так и не оправился. Думаешь, он собирается покинуть нас?
– Не знаю. Он так переменился! Похоже, он смирился и пустил все на волю волн – лишь бы его оставили в покое! Глядя назад, я признаю, что он всегда был слишком мягок для любой борьбы. Но в те дни, когда была жива моя тетушка, борьбы от него и не требовалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57