– Он зевнул. – Попробуем быть трезвыми, майор, – продолжал он. – Мы знаем цену людям. Штабной офицер, майор, коммунист – это неплохое сочетание. Вы многое можете сделать. Мы заключим с вами как бы контракт: переведем на ваш текущий счет пятьдесят тысяч долларов и, кроме того, будем еженедельно выплачивать двести долларов, не считая вознаграждения за каждое выполненное поручение. Я не говорю о таких вещах, как какая-нибудь часть мобилизационного плана. За такие вещи мы не пожалеем ничего. В случае каких-либо политических перемен мы обеспечим вас своей поддержкой, и вы сможете занять у себя в стране видный пост. Впрочем, при желании вы сможете достигнуть этого поста и не дожидаясь политических перемен. Если за десять лет ничего не изменится, во что я мало верю, и вы почувствуете, что устали, мы поможем вам уехать из России…
Тейлор качнулся в мою сторону:
– Вас устраивает это?
– Нет, – сказал я. – У меня все-таки есть совесть.
Я, конечно, понимал, что тут бесполезно говорить о таких предметах, как совесть. Но мне казалось, что следует поторговаться и порисоваться, и именно в плоскости моральных категорий. Это всегда производит впечатление. Кроме того, надо было оттянуть время; этот генерал свалился на меня, как снег на голову, и мне показалось очень важным как можно скорее поставить в известность о его появлении Пронина…
– Вы перестали бы меня уважать, если бы я согласился на ваше предложение, – продекламировал я. – Конечно, я играю роль Блейка, к этому меня принудили обстоятельства. Но я не утратил веру в красоту, благородство и порядочность человека. Купить меня вам не удастся, я предпочту умереть, но предателем я не стану…
И вдруг Тейлор засмеялся тоненьким добродушным смехом, как смеются над тем, что, безусловно, подлежит осмеянию.
– Все это мне известно, – сказал он. – Патриотизм, благородство, честь! Все эти ценности котируются у интеллигентных людей, но есть нечто, перед чем блекнут и честь, и благородство, и любовь просто, и любовь к отечеству. Есть сила, выше которой нет ничего на свете…
Я отрицательно покачал головой.
– Не качайте головой, не изображайте из себя ребенка, – назидательно сказал Тейлор. – Я не открываю истин, об этом хорошо писал еще Бальзак. Деньги – вот единственная сила, которой ничто не противостоит в нашем мире.
– Вы полагаете, времена Бальзака еще не прошли? – спросил я не без иронии.
– И никогда не пройдут, – уверенно произнес Тейлор и еще раз с явным удовольствием повторил: – Деньги, деньги, и деньги! Ничто не может сравниться с могуществом золота. Я трезвый человек и не люблю бездоказательных суждений. Мы хотим и будем главенствовать в мире, потому что мы богаче всех. Слабость русских в том и заключается, что они воображают, будто миром движут какие-то идеи. Абсолютная чепуха! Миром движут деньги, а тот, у кого денег больше, тот и является хозяином жизни…
Все это говорилось столь просто, с такой будничной непререкаемостью, что у меня не возникало никаких сомнений в том, что Тейлор высказывает свои истинные убеждения.
– Коммунисты с презрением говорят о власти денег потому, – продолжал он, – что деньги не могут принадлежать всем, а тем, у кого их нет, не остается ничего другого, как их презирать. Но те, кому удается разбогатеть, быстро меняют свои убеждения.
Я не хотел бы пользоваться трафаретными сравнениями, но он смотрел на меня, как удав на кролика.
– Вы тоже измените своим убеждениям, как только разбогатеете, – убежденно сказал Тейлор. – А сделаться богатым помогу вам я, и не потому, что вы мне нравитесь, а потому, что мне это выгодно. Не думайте, что я щедр, это только дураки бросаются деньгами. Люди вообще дешевы, а низкие людишки дешевле всех остальных: стоимость рядового шпиона не превышает стоимости хорошей свиной туши. Но среди этого кордебалета есть примадонны, и им приходиться платить дороже, иначе они будут танцевать у другого антрепренера. Офицер советского Генерального штаба и коммунист, не имеющий в прошлом грешков перед своей партией… Такой товар стоит денег, и мы не постоим за ценой. – Мой собеседник добродушно рассмеялся. – У вас хорошие перспективы, майор! Домик на берегу Калифорнии, красивая жена, апельсиновая роща, вечная песня моря…
Он отодвинулся в тень, я почти перестал его видеть.
– Ну как, майор Макаров? – спросил он. – Договорились?
– А если я откажусь? – задал я вопрос в свою очередь.
– Тогда мы вас ликвидируем, – деловито ответил он. – Вы знаете слишком много, для того чтобы вас можно было отпустить, да и вообще незачем отпускать кого бы то ни было, кто может стать нашим противником. Вас убьют и похоронят еще раз. Конечно, для нас не составило бы труда изобразить вас изменником и предателем. Ваше имя покрылось бы позором, а ваши близкие подверглись бы в России остракизму. Но мы не будем этого делать. Я противник излишней театральности. Вас уберут тихо и незаметно. Но если вы станете работать с нами, я гарантирую вам блестящее возвращение на родину. Вы будете заключены в какой-нибудь немецкий лагерь смерти, откуда вам будет предоставлена возможность совершить героический побег. Вы вернетесь в Советский Союз, и вам будет обеспечено успешное продолжение вашей карьеры. Мы не будем торопиться и лишь спустя некоторое время установим с вами связь…
В общем, мой дальнейший жизненный путь был уже определен мистером Тейлором или кем-то из его помощников.
– А что требуется от меня? – спросил я.
– Ничего, – выразительно ответил Тейлор. – Мы сегодня же выдадим вам аккредитив на любой нейтральный банк, и все. Причем я рекомендовал бы вам выбрать Швейцарию, или даже лучше Швецию. Ну, а если вы вздумаете нас обмануть, вы в две минуты будете скомпрометированы.
– Я должен подумать, – сказал я. – Это слишком ответственно. Дайте мне несколько дней…
– Я вас понимаю, – с неожиданным для меня сочувствием отозвался Тейлор. – Бывают моменты, когда серьезному человеку нелегко сделать выбор между жизнью и смертью. Но я не могу дать вам даже одного дня. Сегодня после четырех я улетаю из Риги. В воздухе будет устроен специальный коридор… Поэтому… – Он прикинул в уме время. – Сейчас семь. В полдень вы явитесь обратно и скажете, какую команду мне отдать…
Несмотря на всю категоричность топа, мне показалось, что этот прожженный циник далеко не уверен в моем ответе.
– Идите, – сказал он.
Все тот же человек в полувоенной форме проводил меня из передней на лестницу.
Домой я, можно сказать, не шел, а бежал…
Но Железнов еще не вернулся!
Мне необходимо было встретиться с Гашке.
Я искал предлога…
И, как всегда, оказалось, что нет положения, из которого нельзя было бы найти выхода.
“Под каким предлогом я могу встретиться с Гашке?.. Ну под каким?” – думал я.
Из немцев никто не знал о нашем знакомстве…
И тут я вспомнил нашу встречу в букинистической лавке.
Пронин отлично понимал характер этих “европейцев” в эсэсовских мундирах…
Это был такой удобный предлог!
Действительно, разведчику могут пригодиться самые странные вещи. Янковская была права. Даже скабрезные картинки могли, оказывается, сослужить полезную службу!
Я кинулся к своему сейфу…
Конверт с картинками лежал все на том же месте, куда его положила Янковская в начале нашего знакомства.
На этот раз я внимательно пересмотрел снимки. Да, они могли понравиться любителям этого жанра…
Я сунул конверт в карман, спустился во двор, вывел на улицу машину и помчался в гестапо.
В комендатуре гестапо я был известен – время от времени господин Эдингер приглашал меня для назидательных бесед, – и, хотя в гестапо меня называли господином Берзинем, все, по-моему, знали, что на самом деле я Дэвис Блейк.
– К господину обергруппенфюреру? – любезно обратился ко мне дежурный офицер.
– На этот раз нет, – сказал я. – Мне нужен господин Гашке.
– А что у вас за дела к Гашке? – спросил офицер уже гораздо строже.
– Мне нужно совершить с ним некоторые обменные операции, – сказал я и рассыпал на барьере, за которым сидели сотрудники комендатуры, принесенные карточки.
Они вызвали целое ликование! От официального тона не осталось и следа.
– Обер Гашке любит такие штучки! – воскликнул офицер. – Сейчас его вызовут, господин Берзинь!
Он позвонил по телефону и попросил как можно скорее прислать Гашке.
Пронин не замедлил появиться. Он шел с недовольным лицом, сдержанный, строгий. Он точно не заметил меня.
– В чем дело? – спросил он дежурного офицера.
– Этот господин спрашивает вас, Гашке, – сказал офицер, ухмыляясь и указывая на меня. – У него к вам коммерческое дельце.
Пронин с невозмутимым видом приблизился ко мне.
– Что за дело?
– Видите ли… – пролепетал я, – я слышал, что у вас есть несколько книжек, приобретенных у здешних букинистов, определенного содержания. Если бы вы могли со мной поменяться…
И я с трогательной непосредственностью рассыпал перед ним свои картинки.
– О! – сказал Пронин с оживлением. – Где вы это достали?
С видом знатока он стал их рассматривать.
– Что же вы хотите за свою коллекцию? – деловито спросил он.
– Я слыхал, что у вас есть несколько французских книжек, – сказал я. – Если бы мы могли обменяться…
– Пожалуй, я бы на это пошел, – задумчиво сказал Пронин. – Сегодня вечером, после службы…
– Нет, мне нужны эти книжки именно сейчас, – настаивал я. – Я обещал достать их к одиннадцати.
– Какой это барышне вы хотите дать урок, господин Берзинь? – заметил кто-то из присутствующих. – Хотел бы я на нее взглянуть!
– А вы отлучитесь, Гашке, – посоветовал дежурный офицер. – Господин Берзинь на машине, вы слетаете с ним за полчаса, жалко упустить такой случай…
Пронин колебался.
– Если книжки мне подойдут, – добавил я, соблазняя Гашке, – я добавлю к карточкам несколько бутылок французского коньяка.
– Валяйте, Гашке! – сказал офицер. – Вечером вы нас угостите, я давно не пил французского коньяка.
Тогда Пронин как будто решился.
– Ладно, – сказал он. – Поедем. Я живу в общежитии гестапо.
Под общее одобрение мы покинули комендатуру и вышли на улицу.
Но Пронин заговорил со мной только тогда, когда мы очутились в машине и тронулись с места.
– Я бы сказал, вы довольно смело действуете, майор Макаров, – не слишком одобрительно заметил он. – Что там у вас стряслось?
– В Риге находится кто-то из генералов заокеанской разведки, – объяснил я, полагая, что удивлю Пронина. – Я только что от него.
Но Пронина, кажется, нельзя было удивить ничем.
– Догадываюсь, – коротко отозвался он. – Сегодня у нас в гестапо черный день. Все в Риге говорят о приезде видного промышленника из Южной Америки. Эдингер, конечно, осведомлен, кто это такой, и пребывает в большом миноре. Во-первых, в этом деле обошлись без него, а во-вторых, дали, вероятно, понять, чтобы он вообще не совал своего носа. Тут действуют фюреры покрупнее и посильнее Эдингера. Поэтому громы и молнии в данном случае он может метать только против своих подчиненных. Сам я, разумеется, не знал точно, кто прибыл, но можно было предположить…
– Нет, он говорил вполне откровенно, – объяснил я. – Генерал Тейлор.
Мы неторопливо двигались по городу.
– Ну а чего он хочет от вас? – насмешливо спросил Пронин. – Вербует в американскую разведку?
– Конечно, – отозвался я. – Хочет послать обратно в Россию и обещает мне там высокий пост.
– Нет-нет! – решительно сказал Пронин. – Вы еще нужны здесь. Соглашайтесь на все, но скажите, что на какое-то время задержитесь. Намекните на привязанность к Янковской…
Он попросил меня подробно изложить разговор с Тейлором, и тут выяснилось, что рассказывать мне почти нечего.
– Он больше занимался философией, – объяснил я. – Наподобие бальзаковского Гобсека поэтизировал власть денег, а практически… – Я пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Тейлор качнулся в мою сторону:
– Вас устраивает это?
– Нет, – сказал я. – У меня все-таки есть совесть.
Я, конечно, понимал, что тут бесполезно говорить о таких предметах, как совесть. Но мне казалось, что следует поторговаться и порисоваться, и именно в плоскости моральных категорий. Это всегда производит впечатление. Кроме того, надо было оттянуть время; этот генерал свалился на меня, как снег на голову, и мне показалось очень важным как можно скорее поставить в известность о его появлении Пронина…
– Вы перестали бы меня уважать, если бы я согласился на ваше предложение, – продекламировал я. – Конечно, я играю роль Блейка, к этому меня принудили обстоятельства. Но я не утратил веру в красоту, благородство и порядочность человека. Купить меня вам не удастся, я предпочту умереть, но предателем я не стану…
И вдруг Тейлор засмеялся тоненьким добродушным смехом, как смеются над тем, что, безусловно, подлежит осмеянию.
– Все это мне известно, – сказал он. – Патриотизм, благородство, честь! Все эти ценности котируются у интеллигентных людей, но есть нечто, перед чем блекнут и честь, и благородство, и любовь просто, и любовь к отечеству. Есть сила, выше которой нет ничего на свете…
Я отрицательно покачал головой.
– Не качайте головой, не изображайте из себя ребенка, – назидательно сказал Тейлор. – Я не открываю истин, об этом хорошо писал еще Бальзак. Деньги – вот единственная сила, которой ничто не противостоит в нашем мире.
– Вы полагаете, времена Бальзака еще не прошли? – спросил я не без иронии.
– И никогда не пройдут, – уверенно произнес Тейлор и еще раз с явным удовольствием повторил: – Деньги, деньги, и деньги! Ничто не может сравниться с могуществом золота. Я трезвый человек и не люблю бездоказательных суждений. Мы хотим и будем главенствовать в мире, потому что мы богаче всех. Слабость русских в том и заключается, что они воображают, будто миром движут какие-то идеи. Абсолютная чепуха! Миром движут деньги, а тот, у кого денег больше, тот и является хозяином жизни…
Все это говорилось столь просто, с такой будничной непререкаемостью, что у меня не возникало никаких сомнений в том, что Тейлор высказывает свои истинные убеждения.
– Коммунисты с презрением говорят о власти денег потому, – продолжал он, – что деньги не могут принадлежать всем, а тем, у кого их нет, не остается ничего другого, как их презирать. Но те, кому удается разбогатеть, быстро меняют свои убеждения.
Я не хотел бы пользоваться трафаретными сравнениями, но он смотрел на меня, как удав на кролика.
– Вы тоже измените своим убеждениям, как только разбогатеете, – убежденно сказал Тейлор. – А сделаться богатым помогу вам я, и не потому, что вы мне нравитесь, а потому, что мне это выгодно. Не думайте, что я щедр, это только дураки бросаются деньгами. Люди вообще дешевы, а низкие людишки дешевле всех остальных: стоимость рядового шпиона не превышает стоимости хорошей свиной туши. Но среди этого кордебалета есть примадонны, и им приходиться платить дороже, иначе они будут танцевать у другого антрепренера. Офицер советского Генерального штаба и коммунист, не имеющий в прошлом грешков перед своей партией… Такой товар стоит денег, и мы не постоим за ценой. – Мой собеседник добродушно рассмеялся. – У вас хорошие перспективы, майор! Домик на берегу Калифорнии, красивая жена, апельсиновая роща, вечная песня моря…
Он отодвинулся в тень, я почти перестал его видеть.
– Ну как, майор Макаров? – спросил он. – Договорились?
– А если я откажусь? – задал я вопрос в свою очередь.
– Тогда мы вас ликвидируем, – деловито ответил он. – Вы знаете слишком много, для того чтобы вас можно было отпустить, да и вообще незачем отпускать кого бы то ни было, кто может стать нашим противником. Вас убьют и похоронят еще раз. Конечно, для нас не составило бы труда изобразить вас изменником и предателем. Ваше имя покрылось бы позором, а ваши близкие подверглись бы в России остракизму. Но мы не будем этого делать. Я противник излишней театральности. Вас уберут тихо и незаметно. Но если вы станете работать с нами, я гарантирую вам блестящее возвращение на родину. Вы будете заключены в какой-нибудь немецкий лагерь смерти, откуда вам будет предоставлена возможность совершить героический побег. Вы вернетесь в Советский Союз, и вам будет обеспечено успешное продолжение вашей карьеры. Мы не будем торопиться и лишь спустя некоторое время установим с вами связь…
В общем, мой дальнейший жизненный путь был уже определен мистером Тейлором или кем-то из его помощников.
– А что требуется от меня? – спросил я.
– Ничего, – выразительно ответил Тейлор. – Мы сегодня же выдадим вам аккредитив на любой нейтральный банк, и все. Причем я рекомендовал бы вам выбрать Швейцарию, или даже лучше Швецию. Ну, а если вы вздумаете нас обмануть, вы в две минуты будете скомпрометированы.
– Я должен подумать, – сказал я. – Это слишком ответственно. Дайте мне несколько дней…
– Я вас понимаю, – с неожиданным для меня сочувствием отозвался Тейлор. – Бывают моменты, когда серьезному человеку нелегко сделать выбор между жизнью и смертью. Но я не могу дать вам даже одного дня. Сегодня после четырех я улетаю из Риги. В воздухе будет устроен специальный коридор… Поэтому… – Он прикинул в уме время. – Сейчас семь. В полдень вы явитесь обратно и скажете, какую команду мне отдать…
Несмотря на всю категоричность топа, мне показалось, что этот прожженный циник далеко не уверен в моем ответе.
– Идите, – сказал он.
Все тот же человек в полувоенной форме проводил меня из передней на лестницу.
Домой я, можно сказать, не шел, а бежал…
Но Железнов еще не вернулся!
Мне необходимо было встретиться с Гашке.
Я искал предлога…
И, как всегда, оказалось, что нет положения, из которого нельзя было бы найти выхода.
“Под каким предлогом я могу встретиться с Гашке?.. Ну под каким?” – думал я.
Из немцев никто не знал о нашем знакомстве…
И тут я вспомнил нашу встречу в букинистической лавке.
Пронин отлично понимал характер этих “европейцев” в эсэсовских мундирах…
Это был такой удобный предлог!
Действительно, разведчику могут пригодиться самые странные вещи. Янковская была права. Даже скабрезные картинки могли, оказывается, сослужить полезную службу!
Я кинулся к своему сейфу…
Конверт с картинками лежал все на том же месте, куда его положила Янковская в начале нашего знакомства.
На этот раз я внимательно пересмотрел снимки. Да, они могли понравиться любителям этого жанра…
Я сунул конверт в карман, спустился во двор, вывел на улицу машину и помчался в гестапо.
В комендатуре гестапо я был известен – время от времени господин Эдингер приглашал меня для назидательных бесед, – и, хотя в гестапо меня называли господином Берзинем, все, по-моему, знали, что на самом деле я Дэвис Блейк.
– К господину обергруппенфюреру? – любезно обратился ко мне дежурный офицер.
– На этот раз нет, – сказал я. – Мне нужен господин Гашке.
– А что у вас за дела к Гашке? – спросил офицер уже гораздо строже.
– Мне нужно совершить с ним некоторые обменные операции, – сказал я и рассыпал на барьере, за которым сидели сотрудники комендатуры, принесенные карточки.
Они вызвали целое ликование! От официального тона не осталось и следа.
– Обер Гашке любит такие штучки! – воскликнул офицер. – Сейчас его вызовут, господин Берзинь!
Он позвонил по телефону и попросил как можно скорее прислать Гашке.
Пронин не замедлил появиться. Он шел с недовольным лицом, сдержанный, строгий. Он точно не заметил меня.
– В чем дело? – спросил он дежурного офицера.
– Этот господин спрашивает вас, Гашке, – сказал офицер, ухмыляясь и указывая на меня. – У него к вам коммерческое дельце.
Пронин с невозмутимым видом приблизился ко мне.
– Что за дело?
– Видите ли… – пролепетал я, – я слышал, что у вас есть несколько книжек, приобретенных у здешних букинистов, определенного содержания. Если бы вы могли со мной поменяться…
И я с трогательной непосредственностью рассыпал перед ним свои картинки.
– О! – сказал Пронин с оживлением. – Где вы это достали?
С видом знатока он стал их рассматривать.
– Что же вы хотите за свою коллекцию? – деловито спросил он.
– Я слыхал, что у вас есть несколько французских книжек, – сказал я. – Если бы мы могли обменяться…
– Пожалуй, я бы на это пошел, – задумчиво сказал Пронин. – Сегодня вечером, после службы…
– Нет, мне нужны эти книжки именно сейчас, – настаивал я. – Я обещал достать их к одиннадцати.
– Какой это барышне вы хотите дать урок, господин Берзинь? – заметил кто-то из присутствующих. – Хотел бы я на нее взглянуть!
– А вы отлучитесь, Гашке, – посоветовал дежурный офицер. – Господин Берзинь на машине, вы слетаете с ним за полчаса, жалко упустить такой случай…
Пронин колебался.
– Если книжки мне подойдут, – добавил я, соблазняя Гашке, – я добавлю к карточкам несколько бутылок французского коньяка.
– Валяйте, Гашке! – сказал офицер. – Вечером вы нас угостите, я давно не пил французского коньяка.
Тогда Пронин как будто решился.
– Ладно, – сказал он. – Поедем. Я живу в общежитии гестапо.
Под общее одобрение мы покинули комендатуру и вышли на улицу.
Но Пронин заговорил со мной только тогда, когда мы очутились в машине и тронулись с места.
– Я бы сказал, вы довольно смело действуете, майор Макаров, – не слишком одобрительно заметил он. – Что там у вас стряслось?
– В Риге находится кто-то из генералов заокеанской разведки, – объяснил я, полагая, что удивлю Пронина. – Я только что от него.
Но Пронина, кажется, нельзя было удивить ничем.
– Догадываюсь, – коротко отозвался он. – Сегодня у нас в гестапо черный день. Все в Риге говорят о приезде видного промышленника из Южной Америки. Эдингер, конечно, осведомлен, кто это такой, и пребывает в большом миноре. Во-первых, в этом деле обошлись без него, а во-вторых, дали, вероятно, понять, чтобы он вообще не совал своего носа. Тут действуют фюреры покрупнее и посильнее Эдингера. Поэтому громы и молнии в данном случае он может метать только против своих подчиненных. Сам я, разумеется, не знал точно, кто прибыл, но можно было предположить…
– Нет, он говорил вполне откровенно, – объяснил я. – Генерал Тейлор.
Мы неторопливо двигались по городу.
– Ну а чего он хочет от вас? – насмешливо спросил Пронин. – Вербует в американскую разведку?
– Конечно, – отозвался я. – Хочет послать обратно в Россию и обещает мне там высокий пост.
– Нет-нет! – решительно сказал Пронин. – Вы еще нужны здесь. Соглашайтесь на все, но скажите, что на какое-то время задержитесь. Намекните на привязанность к Янковской…
Он попросил меня подробно изложить разговор с Тейлором, и тут выяснилось, что рассказывать мне почти нечего.
– Он больше занимался философией, – объяснил я. – Наподобие бальзаковского Гобсека поэтизировал власть денег, а практически… – Я пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43