— Да, — кивнул Андрей, стараясь отвернуться от окна. — Стоит и смотрит.
— На тебя или на меня?
— На обоих... Попеременно. Улыбается. Вика плеснула себе в стакан еще немного водки, тут же выпила, закусила кусочком хлеба. На Андрея она изредка взглядывала с некоторой опаской. Но потом, словно отбросив сомнения, заговорила негромко, медленно, но твердо.
— Это не она, — сказала Вика. — Она здесь ни причем. Это ты повсюду таскаешь ее за собой. Это ты не отпускаешь ее от себя ни на минуту. Да, Андрюша, да. Ты заставляешь ее маяться, улыбаться тебе из-за шторы, из окна трамвая, из темноты, из света... Отпусти ее, наконец! Прояви милосердие и к ней, и к себе.
Андрей с удивлением посмотрел на Вику — он не ожидал этих слов. И был явно озадачен, не зная, что ответить. Была, все-таки была в ее словах какая-то правда, или может быть, правота. Во всяком случае, он, привыкший быть искренним перед самим собой, не торопился с ответом. Андрей не знал наверняка, годилась ли правота Вики именно для него, примет ли он ее, смирится ли с ней. Он внимательно посмотрел на нее — светлые волосы, пахнущие дождем, тонкий серый свитер, чуть хмельные глаза...
— То, что с тобой происходит, — Вика помолчала, подбирая слова, — это не верность, не доблесть... Это слабость.
— Слабость? — Андрей так резко повернулся, что с каким-то неприличным шумом скрипнула кровать. — Это слабость?
— Конечно. Ты боишься новой жизни. Но тебе от нее никуда не уйти. Она вокруг. А ты опасаешься новых привязанностей, новых знакомств... И, прости... Мне кажется, что ты еще и немного любуешься собой в этот момент, ты нравишься себе в этой печальной роли, Андрюша.
— Почему ты так решила?
— Умная потому что.
— Я подозревал, что ты умная, но чтобы настолько... Мне и в голову не приходило.
— Знаешь, как говорят картежники в подобных положениях? Карту надо ломать.
— Не понял?
— Тебе все последнее время идет плохая карта... Нет козырей, навалом шестерок... А ты уныло и покорно сдаешь снова и снова, пасуешь, уходишь от игры, а карта все хуже и хуже... А ты попробуй, возьми на себя игру при плохой карте! Закажи крупную игру, когда нет ни одного приличного козыря! Ты проиграешь, ты наверняка проиграешь, но сломаешь карту. Нарушишь беспросветный ряд...
— И она уйдет?
— Вот трахнешь меня этой ночью и уйдет, — сказала Вика почти неслышно, но в ее голосе прозвучала такая твердость, что Андрей не решился ни возразить, ни возмутиться, ни обидеться. Он посмотрел Вике в глаза и не увидел там ни вызова, ни решимости. В глазах была печаль и ничего больше. Смысл сказанного дошел до него не сразу, вначале он осознал только одно слово, которое нельзя было не услышать, и только спустя какое-то время в полной мере понял остальное.
— Ну ты даешь, — пробормотал он растерянно.
— Да! — сказала Вика. — Иногда. Это мы с тобой уже выяснили, — она легонько повернула его к себе. — Надо смотреть друг другу в глаза. Чтобы не было недоразумений. Согласен?
— Конечно.
— Я знаю, ты не пьешь... И правильно делаешь... Но я бы все-таки предложила тебе глоточек... Выпей. Сегодня ты уже никуда не уйдешь. — Не пущу. Выпей и увидишь, что карта твоя, привычная бездарная карта слегка нарушилась... Появится первый козырь, маленькая, хиленькая шестерка бубен...
— Почему бубен?
— А потому, что бубен так похож вот на эту подушку, — она хлопнула ладошкой по цветастой наволочке. — Идти тебе нельзя, эти звери тебя пришибут, зарежут, застрелят... Они же в бешенстве. А спать здесь можно только на этой кровати. Другого места нет. Не в ванне же! Правда, у кровати такой размер, что можно всю ночь искать друг друга и не найти... Но я тебя найду.
Андрей улыбнулся, провел рукой по ее щеке, запустил пальцы в волосы, привлек к себе. Вика освободилась, шало посмотрела на него.
— Ну? Попробуем? Рискнем?
Андрей, не отвечая, медленно налил себе половину рюмки, долго принюхивался к ней, несколько раз бросил опасливый взгляд в сторону окна и Вика, поняв эти его взгляды сама подошла к окну и поправила штору, а, вернувшись, села на ковер у его ног.
— Знаешь... Боюсь, — сказал Андрей, выпив глоток водки.
— Я тоже, — быстро ответила Вика.
— Знакомый разговор...
— На эту тему все разговоры знакомые! — она вскочила, подошла к шкафу, распахнула дверцу. — Вот пижама...
— Твоя?
— Нет. Твоя. Вот полотенце... Бери и дуй в ванную. А я здесь сделаю остальное. Как говорят картежники... Карта — не лошадь, к утру повезет.
— Ну, ты даешь, — пробормотал Андрей, поднимаясь.
Вернувшись из ванны, Андрей увидел, что верхний свет выключен, что комната освещена лишь сумеречным светом экрана телевизора, а Вика лежит в кровати под одеялом, и, заложив руки за голову, смотрит передачу.
— Представляешь, какой кошмар! — воскликнула она, увидев Андрея. — Оказывается предсказатель Нострадамус пятьсот лет назад сказал, что большевики продержатся семьдесят три года и семь месяцев!
— При Нострадамусе не было большевиков.
— Но он условно сказал... Назвал их безбожниками, варварами, еще как-то... Разрушители церквей...
— Он не сказал, когда они вернутся?
— А вернутся?
— Я бы не возражал.
— Садись, — она уже знакомым Андрею жестом похлопала узкой ладошкой по одеялу.
— Давай его выключим, этот телевизор, — предложил Андрей. — Без Астродамуса разберемся.
— Давай, — легко согласилась Вика и, выпростав ногу из-под одеяла, быстро нашла нужную кнопку. Экран погас и комната погрузилась в темноту. — Найдешь меня?
— Буду идти на голос.
— Главное, иди все время прямо, все время прямо... И рано или поздно ты наткнешься на меня.
— Уже наткнулся. Это ты?
— В нашем лесу больше никого нет.
— Да, действительно, это ты, — прошептал Андрей и вздрогнул, ощутив ладонью ее небольшую грудь. От неожиданности он отдернул руку, но тут же протянул снова.
— А узнал как?
— Наощупь.
— Видишь, какая я узнаваемая...
— Ты молодец... Какая же ты молодец! Даже не представляешь!
— Почему... Очень хорошо представляю. Я иногда себя в зеркале вижу.
— Ничего ты в зеркале не увидишь, — прошептал Андрей и сделав глубокий вздох, откинулся на подушку. Пришло ощущение, будто он вернулся откуда-то издалека, вернулся к себе. Его бил легкий озноб — то ли после душа, то ли совсем по другой причине.
— Меня немного колотит, — сказал он.
— Пройдет, — прошептала Вика, прижимаясь к нему всем телом. — Рядом с такой женщиной, кого угодно будет колотить... Я тоже маленько не в себе.
— Привыкнем... У нас есть время... Ты пахнешь сеном... Откуда?
— Волосы... И немного водкой. Это ничего?
— Это прекрасно, — сказал Андрей.
— А ты меня поцелуешь?
— Я тебя уже целую... Я давно уже целую тебя и оторваться не могу.
— Надо же... Я и не заметила...
— Темно потому что...
* * *
Андрей проснулся от странных звуков, раздававшихся где-то совсем рядом. Не открывая глаз прислушался. Вспомнил, где он находится. Звуки не прекращались. Так, это квартира Вики, это кровать Вики. Так... И рядом лежит, конечно. Вика. И плачет. Он открыл глаза, осторожно повернул голову. Так и есть — в слабом лунном свете он увидел тонкий профиль, рассыпавшиеся по подушке волосы, поблескивающий на щеке ручеек слезинки.
Андрей не успел сказать ни слова, наверно, и дыхание его не изменилось, но Вика почувствовала, что он проснулся. Повернувшись на живот, она вытерла лицо о подушку.
— Что-то не так? — спросил Андрей.
— Все нормально.
— Да? И слезы в подушку?
— А это самое нормальное, что вообще может быть с бабой после прекрасной ночи.
— Надо же...
— Слушай, — сипловато сказала Вика, — ты знаешь, что такое одиночество?
— Знаю.
— Ни фига ты не знаешь! Одиночество — это когда рядом спит ублаженный мужик, а ты не знаешь, куда себя деть. Ты боишься к нему притронуться, чтобы не разбудить его, потому что у него, видишь ли, горе и такие переживания, такие переживания, что ты сама их не стоишь. А твои переживания ему, как говорится, до одного места.
— Какого места? — улыбнулся Андрей.
— До жопы.
— Ну извини... Но, Вика... Ты не права. Это бывает со всеми. Мужики после всех этих дел спят обессиленные, как кролики, а у женщин открывается второе дыхание. У настоящих женщин.
— А у настоящих мужчин ничего не открывается?
— Глаза.
— И вы начинаете видеть что-то такое-этакое?
— Мы начинаем видеть любимых женщин во всех их достоинствах, о которых раньше и не догадывались.
— Скажите, пожалуйста! — сказала Вика, но в голосе у нее уже не было напряженности. Была скорее озадаченность, может быть даже смущение.
— И еще, Вика... Не надо меня попрекать моими бедами, я с ними никому не навязываюсь. Да, совсем недавно, в прошлом году, я был немного другим человеком, я был веселее, беззаботнее, глупее... С тех пор немного изменился. Но сегодня... Какой я есть, такой и есть. Тут уж ничего не поделаешь. Когда-нибудь я снова изменюсь и стану прежним. Почему ты считаешь, что я должен...
— Ты мне ничего не должен.
— А я и не говорю, что должен тебе — чуть жестковато произнес Андрей. — Я говорю о другом. Почему ты считаешь, что я обязательно должен соответствовать твоим представлениям о хорошем мужике? Или спрошу иначе... Почему тебе нужно переживать оттого, что я этим твоим представлениям не соответствую? У тебя тоже открылись глаза и ты вправе делать свои выводы... Я с ними соглашусь. Я плох? Ну что ж... Скоро утро, уже светает... Пойдут трамваи, троллейбусы... И прости-прощай село родное . В края дальние пойдет молодец.
— Да не плох ты, не плох! Ты сказал мне, чтоб я не лезла в твои переживания? Сказал. Я утерлась. И ты в мои тоже не лезь. Я тебя не будила. Проснулся — терпи. Скажите, пожалуйста, какой деловой! Баба в подушку уже поплакать не может!
Андрей приподнялся, неловко взгромоздился, лег на Вику, поцеловал ее в мокрые глаза, потерся щекой о щеку.
— Ну? — спросил. — Все в порядке?
— Да, теперь порядок. Не уходи, полежи так.
— Не тяжело?
— Ничуть... Это самое естественное положение женщины... Эта та тяжесть, о которой она только" мечтает. Я могу задать тебе один вопрос?
— Валяй.
— Нас здесь двое?
— Да.
— За шторой никого нет?
— Никого.
— Это хорошо?
— Да, — ответил Андрей помолчав. — Это хорошо. Во всяком случае нормально, — он соскользнул с нее, лег на спину. Почувствовав неладное. Вика провела рукой по его лицу, по глазам, и ощутила влагу.
— Ну вот, видишь, — проговорила она. — Люди братаются — кровь смешивают, а мы с тобой — слезы... Выходит, породнились?
— Похоже на то, Вика, похоже на то... Хорошо, что я проснулся, что мы поговорили с тобой сейчас. Нам не хватало этого разговора. Мне, во всяком случае.
— Иди ко мне, — прошептала она.
— Иду.
* * *
Пафнутьев некоторое время молча смотрел на лежащего на кровати человека. Со времени их последней встречи тот стал выглядеть намного лучше — порозовело лицо, движения стали увереннее, во взгляде появилась усмешка, понимание происходящего. Возле кровати лежала куча газет, подоконник тоже был завален газетами, причем, как заметил Пафнутьев, под рукой у больного лежали уже свежие, сегодняшние газеты. На Пафнутьева человек смотрел с незнакомой твердостью, даже требовательностью.
— Я вас приветствую, — сказал Пафнутьев, протягивая руку.
— А мы тут уже заждались, — улыбнулся Зомби. — Не знали что и думать... Все глаза проглядели.
— Кал ты нас находишь? — спросил Овсов из-за спины Пафнутьева.
— Вижу большие перемены. И все к лучшему. Глаз горит, румянец играет, руки зудят — работы требуют. Верно говорю? — спросил Пафнутьев у Зомби.
— Да, что-то такое есть.
Человек на кровати улыбнулся, ему, видимо, было приятно слушать добрые впечатления о собственном здоровье. Хотя, как заметил Пафнутьев, улыбка не была ни заискивающей, ни слишком уж доброжелательной.
— Он называет себя Зомби, — сказал Овсов, предупреждая Пафнутьева от неловкого шага.
— Ему виднее, — сказал Пафнутьев. — Это все-таки лучше, чем Даздраперма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88