Заседают видишь ли, конституцию, видишь ли, соблюдают. Тут у кого угодно терпение лопнет! Вот оно и лопнуло.
— Что лопнуло? — слышимость была плохая, Пафнутьев не все понимал, о чем ему говорил из Москвы Фырнин.
— Терпение.
— Какое терпение?
— Президентское. Какое же еще... Во-во! На штурм пошли боевые машины пехоты, а под их прикрытием бравые ребята с огнеметами. Посмотрим, что там у нас за парламент такой... Заседать-то они умеют, а вот оказать достойное сопротивление? Как? Вспомните, милые мои, город Козельск! Там наши семь недель держались! А то, понимаешь, конституция у них! Суд у них, видишь ли, конституционный! Народные они, вишь ли, избранники...
— Остановись Фырнин! У меня тут тоже сообщение не слабее!
— Подожди, Павел Николаевич! Представляешь, американская телекомпания на весь мир ведет репортаж о штурме Белого дома! Теперь во всем мире нас зауважают! Знаешь, как наши танки будут расхватывать, какое наши огнеметы во всем мире распространение получат.... О! Это же реклама нашего доблестного оружия! Во, устал американский корреспондент, проси г, чтоб ему на крышу кофе принесли, не могу, говорит, без кофе, кайф, говорит, не тот... С кофе, говорит, куда приятнее вести репортаж о штурме Зимнего Дворца... Тьфу ты! Белого дома! Понимаешь, Павел Николаевич, каждый вождь должен в своей жизни иметь хоть один приличный штурм... А то ведь в будущих учебниках истории о нем и написать нечего будет. А теперь уже есть что написать, есть чем перед потомками похвастать! Два миллиарда свидетелей! Как следователь ты должен этот факт оценить по достоинству. Да, в данный момент два миллиарда человек по телевидению наблюдают за штурмом. Это ж сколько новых своих приверженцев во всем мире получит наш доблестный президент! Во! Опять залп, окна вдребезги и мозги наружу... О, Павел Николаевич! А то ишь, депутаты они, народные они избранники... А мозги летят точно так же, как и у остальных граждан. Народные избранники? А где ваш народ? Сидит по домам, телевизор смотрит, чай пьет... Вот вы и предстали перед своими избранниками!
— Остановись, хватит. Я все понял. Записывай... Сегодня утром взят с поличным городской прокурор Анцыферов. Помнишь такого?
— Неужто взят?!
— С поличным. При попытке получить взятку в размере пяти миллионов рублей. Попытка пресечена...
— Моим лучшим другом?
— Да. Твоим лучшим другом. При содействии областной прокуратуры. Меня поминать не надо, мне, лучше пока не возникать.
— Понял. За что взятка?
— Состряпано фальшивое уголовное дело. А чтобы его прикрыть берут взятку. Система отработана и до сих пор действовала безотказно.
— Произошел первый сбой?
— Авось, не последний.
— Пять миллионов?! Я тут в нулях запутался....
— А для чего, ты думаешь, ввели пятидесятитысячные купюры? Для взяток это просто незаменимые деньги. Пакет размером с сигаретную пачку, а в нем — пять миллионов.
— Внутри, Павел Николаевич, страшный пожар.. Люди горят как свечки, это от них такая черная копоть... Танки на мосту занимают новую позицию... Более выгодную. Все этажи выше восьмого — черные...
— Почему?
— От копоти. Когда человек горит, знаешь какая от него копоть идет? Просто ужас. Был Белый дом, стал черный. А американец опять просит кофе на крышу... Кайф американец ловит. Балдеет, если по-нашему. Во, по радио сообщили, что ихний президент Клинтон полностью на стороне штурмующих. Нам, говорит, такая демократия и не снилась. А английская королева потеряла самообладание, носится по дворцу и хлопает в ладошки, представляешь? Да Павел Николаевич... Тут у нас бинокль у одного есть, навели на американское посольство — там сплошное ликование — лица в окнах веселые, хохочут, впечатлениями делятся, шампанское открывают... Даже сюда слышно, как у них там бокалы звенят... Союзники все-таки... Им тоже приятно, что у нас такие победы... Во! Министр обороны со свитой... Видимо" приехал засвидетельствовать почтение парламенту... Ждет, что ему сейчас из Белого дома ключи вынесут... Что-то не несут... Во, опять залп, опять мозги из окон наружу летят... И какие мозги!
— Ты все записал? — спросил Пафнутьев, дождавшись, пока Фырнин замолчит на секунду.
— Значит так... В нашем журнале я дать материал не смогу, журнал выходит только через месяц... А вот газету для тебя найду... Какую — сообщу дополнительно. Не потому что не знаю, а потому что сообщать об этом даже тебе — преждевременно. Снимут материал. Понял?
— Понял.
— Тут вот к нам пришел парень из Белого дома, прорвался как-то, или вырвался из оцепления, не знаю, как и сказать... Только на одном этаже насчитал полтыщи трупов... Пойду послушаю, что он там еще говорит... Пока.
И Фырнин положил трубку.
На следующее утро Фырнин позвонил и сказал, какую газету в киосках искать. Нашел эту газету Пафнутьев, не сразу, но нашел. И заметку нашел. Называлась она «Борьба с коррупцией».
«Вчера в собственном кабинете при попытке получить взятку в размере пяти миллионов рублей задержан городской прокурор А. А. Анцыферов. Оказывается, в высших правовых сферах города была давно уже разработана целая система получения взяток. Сначала создавалось дутое уголовное дело, а потом, чтобы его прикрыть, платились хорошие деньги и все расходились ко взаимному удовольствию. Арест матерого взяточника Анцыферова А. А. — первая ласточка, как сообщили нашему корреспонденту. В ближайшее время, по сведениям, которые имеются в редакции, можно ожидать новых разоблачений».
Ниже стояла подпись — В. Фырнин.
— Крутовато, по ничего, сойдет, — пробормотал Пафнутьев, складывая газету и запихивая ее в карман.
Но это произошло утром следующего дня, а накануне, и день задержания Анцыферова, ему еще предстояло встретиться с Иваном Ивановичем Сысцовым. Вот что больше всего тревожило его, вот что повергало в трепет и неуверенность.
* * *
Частой походкой, большими шагами, играя ягодицами и прижав цапку вспотевшей от волнения ладошкой, Пафнутьев шел к Сысцову, торопясь опередить всех и первым сообщить об аресте Анцыферова. Это было очень важно выплеснуть ошарашивающие сведения на неподготовленное еще сознание Сысцова. Особые надежды Пафнутьев возлагал именно па неожиданность и, на нанку, которую он наполнил бумажками из голдобонского чемоданчика. Того самого маленького чемоданчика, который год назад Андрей похитил в квартире Заварзина. Не зря столько лет собирал Голдобов эти бумажки, собираясь ими рано или поздно прижать Сысцова к стене.
— Ну что ж, я постараюсь выполнить твой завет, Илья Матвеевич, — пробормотал Пафнутьев.
Приближаясь к высокому серому зданию с бетонным козырьком над входной парадной лестницей. — Я постараюсь, дорогой. А если не получится, не взыщи... Будем надеяться, что не зря ты платил хорошие деньги за накладные, расписки, за фотографии и резолюции, за магнитофонные записи с интимным шепотом и любовные послания с деловыми указаниями. Теперь все это должно сработать и погубить непутевую душу проходимца Анцыферова Леонарда Леонидовича.
Быстрым шагом Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел мимо милиционера даже не заметив его, не потому что стал таким уж большим да важным, он действительно его не заметил. Да и тот, бросив взгляд па Пафнутьева, понял — не притворяется мужик, он и в самом деле маленько не в себе. Секретарша с простоватым, доброжелательным и потому с совершенно неприступным лицом повернулась к нему, улыбнулась располагающе — она всем так улыбалась.
— О, Павел Николаевич... Давно вас не было видно!
— Мал потому что был... А теперь я расту, каждый день расту и становлюсь все больше и больше.
— А когда думаете остановиться?
— Вот сейчас меня и остановит один хороший человек, — он кивнул на дверь кабинета.
— Вы не предупредили, не знаю сможет ли...
— Хотите, открою секрет?
— Откройте, — улыбнулась секретарша еще доброжелательнее, хотя казалось бы, это уже невозможно.
— Сможет.
— Вы так уверены...
— Говорю же, большим человеком стал. Скажите, что случилось нечто чрезвычайное.
— А оно действительно случилось?
— Кузьма Прутков сказал... Не шути с женщинами. Эти шутки глупы и неприличны. Вот я и не шучу.
— Ну, что ж..:, — секретарша вошла в кабинет Сысцова и тут же вышла обратно. — Входите, Павел Николаевич. Только недолго, у него сегодня встреча с избирателями.
Пафнутьев молча кивнул, сделал широкий шаг к двери, рывком распахнул ее, тут же толкнул следующую дверь. Он словно нарочно совершал действия, после которых уже нельзя было отступить, передумать, переиграть. Впрочем, все последние дни, а то и весь последний год он совершал именно такие действия — каждый раз сжигая за собой мост, обрушивая тропинку, заваривая намертво дверь, в которую только что проник...
Сысцов сидел у журнального столика и пил чай. Кружочек лимона золотисто светился на солнце в чайном стакане, придавая всей сцене теплоту и почти домашний уют.
— Входи, Павел Николаевич, — Сысцов царственно махнул рукой, приглашая гостя сесть в соседнее кресло. И тут же прихлебнул из стакана, спрятав глаза. — Валя сказала, что у тебя что-то необычное... Я заметил, с тобой частенько последнее время стали происходить чрезвычайные события — золотой ободок па стакане сверкнул желтым настораживающим бликом. — Давай, бей... Похоже, я туг для того и сижу, чтобы вы все приходили сюда время от времени и били меня по темечку.
Пафнутьев сел, положил папку на колени, поднял голову и посмотрел на Сысцова печально и даже с некоторым соболезнованием.
— Арестован Анцыферов.
— Знаю, — кивнул Сысцов, прихлебывая чай. — Дальше.
— Вы уже знаете? — поперхнулся Пафнутьев от удивления.
— Невродов доложил.
— Ну, тогда слава Богу... А то я уж думал, что мне первому придется принести эту весть.
— Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По отношению к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.
— Надо же, какое великодушие, — пробормотал Пафнутьев.
— Но все равно хорошо, что ты пришел, — Сысцов остро глянул на Пафнутьева поверх стакана. — Невродов мало что мог сказать... Очень волновался, — Сысцов жестко улыбнулся. — Он сказал, что ты долежишь подробности. Слушаю тебя, Павел Николаевич, — и Пафнутьев вдруг ясно услышал в наступившей тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем стакане серебряная ложечка, передавая дрожание руки Сысцова. — А то я уж, честно говоря, подумал ненароком... Не придешь ли ты с конвоирами за мной... Нет, вроде, один пришел... И на том спасибо.
Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева, устремленный в сторону этого мелкого дробного звона, поставил стакан на стол.
— Иван Иванович, — начал Пафнутьев, наклонив голову вперед, как бы преодолевая сильный встречный ветер, который бил ему в лицо. — Я прекрасно понимаю все, что произошло, понимаю суть событий... И скрытую их сторону. Но все произошло настолько неожиданно, что предупредить вас, посоветоваться... Не было никакой возможности. События назревали несколько дней... И я не думал, что они взорвутся столь быстро.
— Не тяни.
— Внешняя сторона событий такова... Некий директор гастронома, Халандовский, написал заявление о том, что прокурор города требует с него пять миллионов рублей за прикрытие уголовного дела, возбужденное против того же Халандовского.
— А что он натворил, этот твой Халандовский?
— Почему он мой?
— Не надо, — досадливо махнул рукой Сысцов. — Не надо лапши, Павел Николаевич. Что он натворил?
— Ничего. Обвес, обсчет... Обычные торговые дела.
— И за это пять миллионов? Он что, ошалел?
— Кто? — осмелился спросить Пафнутьев.
— Анцышка... Многовато запросил... Такие дела стоят меньше. Продолжай.
— Халандовский не простак. Он понимал, что обвинение дутое. Для того и составленное, чтобы получить с него деньги. И он, ничем не рискуя, обратился в областную прокуратуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88