Пройдя два квартала, нашел телефонную будку с работающим аппаратом. Звонить из кабинета не решился — телефон наверняка прослушивался. Не давая себе ни секунды на раздумья, на колебания, он набрал номер, прижал к уху холодную мокрую трубку.
— Валерий Александрович? Здравствуйте. Пафнутьев беспокоит.
— А, Павел Николаевич... Слышал о твоих похождениях.
— Я тоже каждый день слышу о собственных похождениях нечто новенькое. Встретиться бы, Валерий Александрович.
— Да? — удивился Невродов. — И как срочно?
— Как скажете, — Пафнутьев всегда чувствовал собеседника и, начиная разговор с Невродовым, уже наверняка знал все те слова, которые позволительно произнести. Невродов всегда говорил основательно, обстоятельно и в разговоре с ним было просто нельзя употреблять слова необязательные, облегченные. Только серьезно, вдумчиво, озабоченно. И еще знал Пафнутьев слабое место, нежное, незащищенное место в большом и громоздком теле областного прокурора — тот любил, чтобы ему воздавали должное и даже чуть побольше. Короче, на лесть, но грамотную, без передержек, Невродов был слаб. Но лесть должна быть продуманной, сдержанной, словно бы даже вынужденной Никаких гам восторгов, умилений, восхищений умственными или физическими его достоинствами. Только по делу, и опять же, вроде вынужденно Иначе Невродов недовольно морщился и на человека смотрел с такой гнетущей, тяжкой подозрительностью, что тому оставалось только раскланяться, причем, чем быстрее он это сделает, тем лучше для него же.
Казалось бы, совсем простые слова произнес Пафнутьев — «как скажете». Но знал, знал пройдоха и лукавец, что это высший класс лести. Если их немного расширить да растолковать, то звучать они будут примерно так... Как скажете, уважаемый Валерий Александрович, как решите, так и будет. Сами понимаете, я не могу требовать чего бы то ни было. И ваше время для меня священно, поэтому уж лучше сами назовите удобный для вас день, час... А я, человек маленький и никчемный, явлюсь к назначенному времени и буду счастлив. Я никогда к вам раньше не обращался и если решите, что и это мое обращение неуместно, то извините ради Бога! Я соглашусь, смирюсь и уйду в тень, чтобы не нарушать ваших высоких раздумий. В общем, как скажете, Валерий Александрович.
— Прям не знаю, что тебе и сказать... Ведь ты не просто так, по делу...
— Чрезвычайной важности, — заверил Пафнутьев, давая понять, что только исключительные обстоятельства заставили его позвонить, потревожить, напомнить, о себе.
— Ну что ж...
Еще об одном качестве Невродова знал Пафнутьев — тот был, как человек бесхитростный, невероятно любопытным. И теперь, зная, что Пафнутьев рвется к нему с каким-то важным делом, он просто не смог бы вытерпеть до утра, не узнав, что так растревожило начальника следственного отдела.
— Я могу и повременить, — произнес Пафнутьев тоже хорошую фразу, — но, Валерий Александрович... — в этом месте Пафнутьев замолчал. Он сказал все, что требовалось — признал собственную незначительность, слегка, почти незаметно, подзадорил Невродова, поддержал разговор незначащими словами, оказал должное уважение ко времени прокурора, намекнул, что дело не личное, он-то может подождать, но дело, дело не терпит отлагательства, дорогой Валерий Александрович.
— А знаешь, заходи сейчас, — просипел в трубке голос Невродова. — У меня есть полчасика... Хватит?
— Еще останется! — заверил Пафнутьев.
— Жду.
— Буду через пятнадцать минут.
И ровно через пятнадцать минут Пафнутьев вошел в приемную областного прокурора Валерия Александровича Невродова. Секретарша уже была предупреждена и, увидев Пафнутьева, лишь кивнула в сторону двери. На Пафнутьева она посмотрела с явным интересом — история его похищения продолжала будоражить воображение в правовых коридорах города. Секретарша была совсем молоденькая, только из десятого класса. Но что делать, что делать, если это была едва ли не единственная слабость Невродова — девчушки двадцати неполных лет. Ничего он не мог с собой поделать, да, похоже, и не стремился во что бы то ни стало избавиться от этого своего недостатка.
Пафнутьев вошел, осторожно, но плотно закрыл за собой дверь и шагнул на алую ковровую дорожку, которая тянулась к самому столу прокурора. Невродов бросил на Пафнутьева настороженный взгляд поверх очков, проследил за тем, как тот приближается, подходит к столу. Привстав, протянул руку.
— Вижу, что жив, — просипел он.
— — Местами, только местами, Валерий Александрович.
— Как же ты влип-то?
— Простоват, — Пафнутьев развел руки в стороны.
— Ладно тебе, знаю я твою простоватость.
— И на старуху бывает проруха.
— Так и скажи. Что Анцыферов? Порхает?
— Пуще прежнего.
— Парикмахерша посещает?
— Два раза в день. Утром и вечером.
— Совсем, наверно, отощал, изнемог?
— Держится, Валерий Александрович.
— Ну, давай, вываливай... Что там у тебя? — Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.
Пафнутьев молчал Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей Пет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в тонкой и продуманной игре интригана и пройдохи. Невродов насторожился, он сразу сообразил, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.
— Не знаю с чего начать, Валерий Александрович.
— Начинай в лоб, — твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов — буквочек, цыфирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону — начинается крупный разговор, по большому счету. Собеседники как бы берут на себя обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.
— Я уверен, что вы правильно меня поймете...
— И я в этом уверен, — подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.
— Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.
— Бери меня, я вся твоя? — пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. — Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.
— Значит так... Значит так... Докладываю — мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора, — это была правда и Пафнутьев произнес слова с чистой совестью.
— И кто же предложил тебе подумать?
— Анцыферов.
— Куда же он сам собрался?
Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.
— Так, — сказал тот. — Понятно. А меня куда?
— Не знаю. Так далеко разговор не простирался.
— Хорошо... Допустим. Чего же ты хочешь от меня?
— Если вы знали о том, что я сказал — это один, разговор. Если я сообщил новость — это другой разговор. Вы что-нибудь знали?
— Нет. Об этом мне не было ничего известно, — неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. — Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем ты пришел ко мне? Ты сказался от предложения?
— В тот момент, когда об этом шел разговор, я не отказывался.
— Разумеется, — кивнул Невродов. — Дальше, — Но и не визжал от восторга.
— Этого и не требуется.
— В мои планы не входит занятие кабинета Анцыферова.
— Что же входит в твои планы?
— Анцыферов берет взятки.
— Ха! — Невродов откинулся на спинку кресла. — Ну, ты даешь, Павел Николаевич! А кто их не берет?
— Он берет их за прикрытие уголовных дел.
— Естественно, он же прокурор. За что же ему еще могут платить? — Невродов рассмеялся, но смех его не получился беззаботным. Настороженно рассмеялся прокурор, ожидая дальнейших пояснений.
— Я хочу, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова наиболее уместные, наиболее точные. — Я хочу взять его на этом деле.
— И посадить?
— Да.
— Шутишь?
— Нет.
Невродов тяжело поднялся, прошелся по кабинету, поскрипывая вощенными паркетинками. Пафнутьев поразился его маленькой ноге — остроносые черные туфельки Невродова были, казалось, не больше сорокового размера. Он остановился у окна, некоторое время смотрел па улицу, потом постоял у шкафа, набитого кодексами, комментариями, справочниками, вернулся, но не сел, а, уперевшись в стол двумя руками, навис всем большим жарким телом над Пафнутьевым так, что тот даже пригнул голову.
— Кто об этом знает? — голос Невродова сделался заметно тише, что было уже добрым знаком.
— Уже двое.
— Так, — Невродов обошел вокруг стола и сел в кресло. — Тебе известно его прикрытие?
— Да.
— И ты надеешься этот козырь перебить?
— Да.
— Но это невозможно, Павел Николаевич.
— Очень даже возможно.
— Каким образом?
— Будет лучше, если я не отвечу на этот вопрос.
— Почему?
— Не хочу связывать вас знанием. И мне спокойнее. Просто я все беру на себя. В случае неудачи — гореть мне одному. Синим пламенем.
— Но санкцию-то я должен дать?
— Конечно.
— Но это же переворот, Павел Николаевич? Вы это хотя бы сознаете?
— Я прошу вас помочь в пределах закона.
— Но мы оба знаем, что такое закон в наше время, верно?
— Знаем.
— Зачем ты идешь на это? Ведь тебе светит кабинет городского прокурора?
— Высоты боюсь.
— Эго не ответ.
— Это самый честный ответ, который я могу дать. Ведь мы оба знаем, что такое закон в наше время и каковы будут мои обязанности в кабинете городского прокурора.
— Принимается... Но надо хорошо подумать, — Невродов сложил руки на столе и исподлобья посмотрел на Пафнутьева. — Ведь все только этим закончиться не может, это будет только началом...
— Скорее всего.
— Ты поставил меня в сложное положение, Павел Николаевич. Независимо от того, как я отнесусь к твоему предложению, к твоей затее. Ты это понимаешь?
— Да.
— Надо подумать, — проговорил Невродов после долгого молчания.
— Когда позвонить?
— Не надо мне звонить. Я сам тебя найду. Не торопи.
— Хорошо, — Пафнутьев поднялся.
— Ты откуда мне звонил?
— Из автомата.
— Молодец.
— А здесь все в порядке? — Пафнутьев кивнул на ряд телефонов, выстроившихся на столе Невродова.
— Надеюсь — Надо бы уточнить, Валерий Александрович.
— Уже. Тут порядок. Подчистил немного.
— А было что подчищать?
— Было, — Невродов опустил глаза.
— До скорой встречи, Валерий Александрович. Буду ждать вашего звонка.
— Жди, — кивнул Невродов и протянул руку, настороженно глядя Пафнутьеву в глаза. — Не дрогнешь?
— Нет.
— Я позвоню, — повторил областной прокурор.
Только выйдя на улицу, Пафнутьев перевел дух — он не привык говорить в таком темпе. Когда на его пути оказался гастроном, он зашел внутрь и у стоики купил стакан томатного сока — больше ничего на разлив не продавали. Сок оказался настолько отвратительным, что он почти полный стакан оставил на прилавке. Выходя в дверь, оглянулся — молоденькая девушка спокойно выливала его недопитый сок обратно в стеклянную колбу.
* * *
Сверившись с адресом в блокноте, Пафнутьев прошел во двор дома, осмотрелся. Двор был чист, ухожен, что уже вызывало удивление — очень мало осталось в стране ухоженных мест. Вдоль проезжей части стояли несколько машин, явно иностранного производства. Под толстыми кленами пестрели скамейки, к ним тянулись дорожки, подметенные дорожки. Дом был старый, сталинской еще постройки — толстые стены, кое-какие выступы над окнами, над дверями. Сегодня, во времена сверхэкономии и какой-то безумной гонки за заморскими стеклобетонными образцами, эти невинные карнизики казались архитектурными роскошествами. Когда-то в таких вот домах еще делали прихожие, оставляли кладовочки, да и кухни в них почему-то оказывались гораздо больше стандартных пяти метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88