А что касается похищения... Я и не собирался заниматься этим... У меня хватает дел. Убийство при угоне машины, развратные действия в лифте, дебош в двенадцатом отделении милиции, голова гражданина Ковеленова...
— Ты так уверенно и настойчиво говоришь об этой голове, будто она у тебя в портфеле? — усмехнулся Анцыферов.
— А в свой ты заглядывал? А то ведь наш друг Амон — большой шутник.
— Продолжим, — Анцыферов не пожелал больше говорить о голове. — Ты являешься жертвой другого преступления, я с тобой согласен. Но обвиняемый, или правильнее сказать, подозреваемый... Все тот же. Одно лицо. Сможешь ли ты правильно и справедливо, без предвзятости разобраться с тем, что произошло, с тем недоделанным Шаландой, если дебош учинил человек, который так сильно напугал тебя самого? Нет, Паша. Нет. Ты не будешь заниматься этим делом. Я тебя отстраняю. Я не могу идти против требований закона. Ведь тебе и без того есть чем заниматься?
— Найдется.
— Вот и хорошо. В нашем городе, как утверждают некоторые газеты, процветает коррупция, тебе не кажется? Приватизация, оказывается, не столь безупречна, как некоторым кажется... Взятки в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, поборы... На первый план выходят не отрезанные головы, а экономические преступления. Вот бы где развернуться, вот бы где показать себя начальнику следственного отдела, а, Паша?
— Экономические преступления, как ты выражаешься, обычно и заканчиваются отрезанными головами, Леонард, — Пафнутьев поднялся, подошел к двери, постоял спиной к прокурору, потом обернулся и подождал, пока Анцыферов оторвется от бумаг и взглянет на него. — Тебе сказать, чья голова будет следующей в целлофановом мешке?
— Береги свою, Паша.
— Учту. Но ты не ответил на мой вопрос... Когда мы с Амоном вели наши длительные и откровенные беседы в той ванне, в которую должна была стечь моя кровь... Он многое мне рассказал, Леонард. Ничего не скрывал. Так прямо и заявил... Спрашивай, говорит, начальник, все, что хочешь спрашивай... На все твои вопросы отвечу, говорит, искренне и без утайки.
— И о чем же ты спрашивал?
— О тебе, в основном, беседовали... Очень ты ему нравишься. Но говорит, есть у прокурора один большой недостаток, очень большой, прямо-таки нестерпимый...
— Какой? — Анцыферов смотрел на Пафнутьева без всякого выражения, он словно был в каком-то оцепенении.
— Слишком много знает, говорит.
— Что же в этом плохого?
— Тебе кажется, что в этом нет ничего плохого, а вот он сказал это с осуждением. Так сказать, чья?
— Ну? — Анцыферов сидел бледный, ухватившись пальцами за край стола.
— Ты угадал, Леонард, — ответил Пафнутьев и, не задерживаясь, вышел из кабинета.
* * *
Вернувшись к себе, Пафнутьев, сам того не заметив, запер дверь, старательно повернув ключ два раза. Убедившись, что замок сработал, направился к своему столу. И лишь тогда вдруг понял, что только что проделал.
И усмехнулся.
— Надо же, — произнес вслух, но не встал, дверь не отпер.
События последних дней убедили его в том, что на этот раз он столкнулся с явлением совершенно новым, доселе невиданным. Все предыдущее казалось чуть ли не детскими игрушками. Преступники прятались, скрывались, удирали, притворялись честными и порядочными, время от времени отсиживали свои сроки и возвращались. Здесь же... В городе обосновалась и действовала почти открыто не просто банда, а банда в полном смысле слова беспредельная. Причем, с мощным прикрытием на самых верхних этажах городской власти.
Такого еще не было.
К примеру, может ли сейчас войти в прокуратуру тот же Амон со своими приятелями и разрядить а него обойму из пистолета? Может. Очень даже запросто. И никто ему не помешает. После этого он спокойно выйдет через центральные двери, сядет в машину и уедет не превышения скорости. А может тот же Амон с теми же своими приятелями войти с автоматами и вообще расстрелять весь состав городской прокуратуры? Никаких проблем у него не возникнет. Нет сил, которые помешали бы ему в этом.
Может ли Байрамов набрать гарем из первых красавиц города и отправиться с ними на Кипр? Может. И все городские власти, радио, телевидение и газеты будут изо всех сил ему в этом помогать. А насытившись красавицами, натешившись ими, он разбросает их по бардакам острова и вернется в город, чтобы рассказать, как счастливы девушки, как много они получают долларов, как весело им живется на солнечных берегах древнего Кипра. И начнет собирать новый гарем...
А если кто-то встанет на пути, то голову этого человека вскорости найдут где-нибудь в самом неожиданном месте — ведь обещал Амон водрузить голову Пафнутьева прямо на его письменный стол. И эта задача не была бы для него слишком сложной. И тебе, Павел Николаевич, крепко повезло, что этого не случилось. Все шло, все шло к тому, что действительно, если и не на письменном столе, то на ближайшей свалке нашел бы ее какой-нибудь ветеран второй мировой войны, во время очередного своего обхода в поисках пустых бутылок, старых шапок, поношенных штанов. Новые законы позволяли ему, ветерану, заниматься этим свободно и беспрепятственно.
Все шло к тому, все шло именно к тому, Павел Николаевич. И то что ты здесь, в своем кабинете, сидишь, запершись на два поворота ключа — невероятно счастливая случайность и явное вмешательство высших сил. Да, Павел Николаевич, это ты должен уяснить себе твердо — только вмешательство высших сил позволило тебе вернуться в свой кабинет, дерзить городскому прокурору, которого до смерти испугал твой вид, вид здорового, нормального, невредимого человека. Вот если бы ты вошел, Павел Николаевич, держа голову под мышкой, это удивило бы его куда меньше.
Ладно, Павел Николаевич, это ты уяснил, ты жив. Но при этом тебе необходимо постоянно помнить, что в покое тебя оставили, если и оставили, не навсегда, не окончательно.
И каков вывод?
А выводов может быть только два — или ты сегодня же ночью, прихватив пару носков, мыло и полотенце бежишь первым попавшимся поездом в любом направлении, или объявляешь войну, начинаешь немедленные военные действия. И в первом, и во втором случае тебя ждет только одно — сокрушительное поражение. В этом ты не должен сомневаться ни на единую минуту и тешить себя глупыми надеждами.
— Но какова будет схватка, — усмехнулся Пафнутьев с некоторой даже горделивостью. — Сколько будет искр, дыма и огня...
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Пафнутьев и, только увидев подергивание двери, вспомнил, что он сам ее запер совсем недавно. — Сейчас, — пробормотал смущенно. И открыл дверь даже не уточнив, кто к нему ломится.
Оказалось, оперативник.
— Привет. Коля... Проходи, — Пафнутьев направился к столу, все еще сбитый с толку своей опасливостью.
— Запираешься, Павел Николаевич?
— С некоторых пор.
— И правильно делаешь. Я бы тоже на твоем месте запирался.
— Есть новости? — спросил Пафнутьев.
— Сбываются самые смелые твои предсказания, Павел Николаевич. Или самые кошмарные, не знаю даже как выразиться... Нашли голову Ковеленова — Где?
— У нас во дворе... В двух шагах отсюда. Под скамейкой. Ее слегка листьями присыпало, а то бы еще утром увидели. Детишки мяч гоняли и увидели.
Один полез под скамейку за мячом, а она того... Смотрит.
— Кто она?
— Голова.
— Так... А остальное?
— Пока нету... Найдется, куда оно денется, без головы-то... Похоже, они сознательно делают так, чтобы все нашлось, все обнаружилось, произвело впечатление... Ведь ту же голову нетрудно было в лесу зарыть, утопить, присыпать мусором на городской свалке... Нет, во двор прокуратуры. Это для тебя гостинец, Павел Николаевич, тебе лично послание...
— Знаю.
— А от кого, знаешь?
— Да.
— Похудел ты, Павел Николаевич.
— Похудеешь... Что наша дамочка?
— Странный это страховой агент, Павел Николаевич, — оперативник расстегнул плащ, не снимая его, положил на приставной столик кепку. — У нее самый высокий процент угнанных машин. У кого одна машина угнана, у кого ни одной... А у этой — семь, — оперативник посмотрел на Пафнутьева, пытаясь понять — усвоил ли тот важность информации. -У оперативника было худое лицо, искривленный в молодости нос, напоминающий о бурном дворовом прошлом, большие костистые руки и сутуловатость, из-за которой он всегда смотрел на людей словно бы исподлобья, испытующе.
— Дальше, — бросил Пафнутьев.
— Очень общительная женщина, эта Цыбизова. Ну, просто очень. Со всеми дружит, все обо всех знает, во всем разбирается... И до того добрая у нее душа, что всегда она готова задержаться в конторе, помочь оформить документы, а в случае, если кто заболеет, только она соглашается обойти чужих клиентов, собрать взносы...
— Понял. А тех, кому помогала... У них тоже угоны?
— Именно.
— Связи?
— Здесь тоже вязко, Павел Николаевич... Ты слышал о человеке по фамилии Байрамов?
— Кто-то мне о нем говорил... Так что он?
— Владелец заводов, контор, переходов...
— Каких переходов?
— Подземных. Купил десяток подземных переходов и уставил их киосками. И получилось, что в каждом таком переходе у него небольшой универмаг? Но подбирается и к центральному универмагу.
— Слышал, — вздохнул Пафнутьев.
— Мой человек устроился в доме напротив и видит всех, кто ходит к Цыбизовой. Он установил фотоаппарат на треногу и щелкает всех, кто входит в этот подъезд, кто выходит. Жильцов уже знает, а вот новичков снимает на пленку... Вот посмотри, — оперативник протянул пачку снимков.
Пафнутьев взял снимки, повернулся спиной к окну, чтобы они были лучше освещены и принялся медленно их перебирать. Снимков было много, но не; было твердой уверенности, что все эти люди направлялись именно к Цыбизовой.
— Хорошие снимки, — сказал Пафнутьев.
— Именно.
— Как сердце? Еще трепещет при виде страхового агента?
— Знаете, Павел Николаевич, привыкаю. Это всегда так — чем лучше узнаешь человека, тем меньше оснований его любить. Пока не знаешь человека, все качества ему додумываешь, и, конечно, не скупишься, награждаешь его и тем, и этим... Что вы там увидели? — спросил оперативник, заметив, что Пафнутьев внимательно всматривается в очередной снимок. На фотографии был изображен молодой человек, в черной кожаной куртке, невысокий, широкоплечий, настороженно смотрящий куда-то в сторону-. Пафнутьев сразу узнал его, он с некоторых пор узнал бы его в любой одежде.
Это был Амон.
— Тоже захаживал? — спросил он у оперативника.
— Два или три раза.
— Один приходил, один уходил?
— Да, он, похоже, не любит больших компаний. Думаете, был именно у Цыбизовой?
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— А то уж мы подумали, что он ходит к кому-то другому, хотели отсеять его...
— Ни в коем случае! Это самый важный наш улов. Что «девятка.»? Стоит под окнами?
— Стоит, но, кажется, никого это не интересует.
— Вот этот тип уже клюнул, — Пафнутьев постучал пальцем по физиономии Амона. Он ради «девятки» заглядывал. Куда он дальше направился?
— Не знаю... Такой задачи не было...
— Пусть твой фотограф время от времени наводит свой объектив и на «девятку»... Клиент созрел. Вы ее подготовили как-нибудь?
— Тормоза отключили... Стоит им чуть с места сдвинуться, тут же в кусты упрутся, в забор, в дом... А ребята всегда наготове. Байрамов, — оперативник выдернул из пачки снимков один и положил на стол. — На нем был изображен небрежно одетый, небрежно причесанный человек с брюшком и широкой физиономией. Поза у Байрамова была несколько неуверенной, он отвел руку в сторону, не то ища поддержки, не то предлагая кому-то опереться на его руку...
— Пьяный? — спросил Пафнутьев.
— Это с ним случается.
— Ночку провел в этом доме?
— Именно.
— У Цыбизовой?
— Ну, — утвердительно произнес оперативник. И еще один снимок заставил Пафнутьева удивленно вскинуть брови — он увидел Зомби. Неестественно распрямленная спина, палка, темные очки и напряженность во всей фигуре, какая бывает у слепых, передвигающихся по улице наощупь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Ты так уверенно и настойчиво говоришь об этой голове, будто она у тебя в портфеле? — усмехнулся Анцыферов.
— А в свой ты заглядывал? А то ведь наш друг Амон — большой шутник.
— Продолжим, — Анцыферов не пожелал больше говорить о голове. — Ты являешься жертвой другого преступления, я с тобой согласен. Но обвиняемый, или правильнее сказать, подозреваемый... Все тот же. Одно лицо. Сможешь ли ты правильно и справедливо, без предвзятости разобраться с тем, что произошло, с тем недоделанным Шаландой, если дебош учинил человек, который так сильно напугал тебя самого? Нет, Паша. Нет. Ты не будешь заниматься этим делом. Я тебя отстраняю. Я не могу идти против требований закона. Ведь тебе и без того есть чем заниматься?
— Найдется.
— Вот и хорошо. В нашем городе, как утверждают некоторые газеты, процветает коррупция, тебе не кажется? Приватизация, оказывается, не столь безупречна, как некоторым кажется... Взятки в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, поборы... На первый план выходят не отрезанные головы, а экономические преступления. Вот бы где развернуться, вот бы где показать себя начальнику следственного отдела, а, Паша?
— Экономические преступления, как ты выражаешься, обычно и заканчиваются отрезанными головами, Леонард, — Пафнутьев поднялся, подошел к двери, постоял спиной к прокурору, потом обернулся и подождал, пока Анцыферов оторвется от бумаг и взглянет на него. — Тебе сказать, чья голова будет следующей в целлофановом мешке?
— Береги свою, Паша.
— Учту. Но ты не ответил на мой вопрос... Когда мы с Амоном вели наши длительные и откровенные беседы в той ванне, в которую должна была стечь моя кровь... Он многое мне рассказал, Леонард. Ничего не скрывал. Так прямо и заявил... Спрашивай, говорит, начальник, все, что хочешь спрашивай... На все твои вопросы отвечу, говорит, искренне и без утайки.
— И о чем же ты спрашивал?
— О тебе, в основном, беседовали... Очень ты ему нравишься. Но говорит, есть у прокурора один большой недостаток, очень большой, прямо-таки нестерпимый...
— Какой? — Анцыферов смотрел на Пафнутьева без всякого выражения, он словно был в каком-то оцепенении.
— Слишком много знает, говорит.
— Что же в этом плохого?
— Тебе кажется, что в этом нет ничего плохого, а вот он сказал это с осуждением. Так сказать, чья?
— Ну? — Анцыферов сидел бледный, ухватившись пальцами за край стола.
— Ты угадал, Леонард, — ответил Пафнутьев и, не задерживаясь, вышел из кабинета.
* * *
Вернувшись к себе, Пафнутьев, сам того не заметив, запер дверь, старательно повернув ключ два раза. Убедившись, что замок сработал, направился к своему столу. И лишь тогда вдруг понял, что только что проделал.
И усмехнулся.
— Надо же, — произнес вслух, но не встал, дверь не отпер.
События последних дней убедили его в том, что на этот раз он столкнулся с явлением совершенно новым, доселе невиданным. Все предыдущее казалось чуть ли не детскими игрушками. Преступники прятались, скрывались, удирали, притворялись честными и порядочными, время от времени отсиживали свои сроки и возвращались. Здесь же... В городе обосновалась и действовала почти открыто не просто банда, а банда в полном смысле слова беспредельная. Причем, с мощным прикрытием на самых верхних этажах городской власти.
Такого еще не было.
К примеру, может ли сейчас войти в прокуратуру тот же Амон со своими приятелями и разрядить а него обойму из пистолета? Может. Очень даже запросто. И никто ему не помешает. После этого он спокойно выйдет через центральные двери, сядет в машину и уедет не превышения скорости. А может тот же Амон с теми же своими приятелями войти с автоматами и вообще расстрелять весь состав городской прокуратуры? Никаких проблем у него не возникнет. Нет сил, которые помешали бы ему в этом.
Может ли Байрамов набрать гарем из первых красавиц города и отправиться с ними на Кипр? Может. И все городские власти, радио, телевидение и газеты будут изо всех сил ему в этом помогать. А насытившись красавицами, натешившись ими, он разбросает их по бардакам острова и вернется в город, чтобы рассказать, как счастливы девушки, как много они получают долларов, как весело им живется на солнечных берегах древнего Кипра. И начнет собирать новый гарем...
А если кто-то встанет на пути, то голову этого человека вскорости найдут где-нибудь в самом неожиданном месте — ведь обещал Амон водрузить голову Пафнутьева прямо на его письменный стол. И эта задача не была бы для него слишком сложной. И тебе, Павел Николаевич, крепко повезло, что этого не случилось. Все шло, все шло к тому, что действительно, если и не на письменном столе, то на ближайшей свалке нашел бы ее какой-нибудь ветеран второй мировой войны, во время очередного своего обхода в поисках пустых бутылок, старых шапок, поношенных штанов. Новые законы позволяли ему, ветерану, заниматься этим свободно и беспрепятственно.
Все шло к тому, все шло именно к тому, Павел Николаевич. И то что ты здесь, в своем кабинете, сидишь, запершись на два поворота ключа — невероятно счастливая случайность и явное вмешательство высших сил. Да, Павел Николаевич, это ты должен уяснить себе твердо — только вмешательство высших сил позволило тебе вернуться в свой кабинет, дерзить городскому прокурору, которого до смерти испугал твой вид, вид здорового, нормального, невредимого человека. Вот если бы ты вошел, Павел Николаевич, держа голову под мышкой, это удивило бы его куда меньше.
Ладно, Павел Николаевич, это ты уяснил, ты жив. Но при этом тебе необходимо постоянно помнить, что в покое тебя оставили, если и оставили, не навсегда, не окончательно.
И каков вывод?
А выводов может быть только два — или ты сегодня же ночью, прихватив пару носков, мыло и полотенце бежишь первым попавшимся поездом в любом направлении, или объявляешь войну, начинаешь немедленные военные действия. И в первом, и во втором случае тебя ждет только одно — сокрушительное поражение. В этом ты не должен сомневаться ни на единую минуту и тешить себя глупыми надеждами.
— Но какова будет схватка, — усмехнулся Пафнутьев с некоторой даже горделивостью. — Сколько будет искр, дыма и огня...
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Пафнутьев и, только увидев подергивание двери, вспомнил, что он сам ее запер совсем недавно. — Сейчас, — пробормотал смущенно. И открыл дверь даже не уточнив, кто к нему ломится.
Оказалось, оперативник.
— Привет. Коля... Проходи, — Пафнутьев направился к столу, все еще сбитый с толку своей опасливостью.
— Запираешься, Павел Николаевич?
— С некоторых пор.
— И правильно делаешь. Я бы тоже на твоем месте запирался.
— Есть новости? — спросил Пафнутьев.
— Сбываются самые смелые твои предсказания, Павел Николаевич. Или самые кошмарные, не знаю даже как выразиться... Нашли голову Ковеленова — Где?
— У нас во дворе... В двух шагах отсюда. Под скамейкой. Ее слегка листьями присыпало, а то бы еще утром увидели. Детишки мяч гоняли и увидели.
Один полез под скамейку за мячом, а она того... Смотрит.
— Кто она?
— Голова.
— Так... А остальное?
— Пока нету... Найдется, куда оно денется, без головы-то... Похоже, они сознательно делают так, чтобы все нашлось, все обнаружилось, произвело впечатление... Ведь ту же голову нетрудно было в лесу зарыть, утопить, присыпать мусором на городской свалке... Нет, во двор прокуратуры. Это для тебя гостинец, Павел Николаевич, тебе лично послание...
— Знаю.
— А от кого, знаешь?
— Да.
— Похудел ты, Павел Николаевич.
— Похудеешь... Что наша дамочка?
— Странный это страховой агент, Павел Николаевич, — оперативник расстегнул плащ, не снимая его, положил на приставной столик кепку. — У нее самый высокий процент угнанных машин. У кого одна машина угнана, у кого ни одной... А у этой — семь, — оперативник посмотрел на Пафнутьева, пытаясь понять — усвоил ли тот важность информации. -У оперативника было худое лицо, искривленный в молодости нос, напоминающий о бурном дворовом прошлом, большие костистые руки и сутуловатость, из-за которой он всегда смотрел на людей словно бы исподлобья, испытующе.
— Дальше, — бросил Пафнутьев.
— Очень общительная женщина, эта Цыбизова. Ну, просто очень. Со всеми дружит, все обо всех знает, во всем разбирается... И до того добрая у нее душа, что всегда она готова задержаться в конторе, помочь оформить документы, а в случае, если кто заболеет, только она соглашается обойти чужих клиентов, собрать взносы...
— Понял. А тех, кому помогала... У них тоже угоны?
— Именно.
— Связи?
— Здесь тоже вязко, Павел Николаевич... Ты слышал о человеке по фамилии Байрамов?
— Кто-то мне о нем говорил... Так что он?
— Владелец заводов, контор, переходов...
— Каких переходов?
— Подземных. Купил десяток подземных переходов и уставил их киосками. И получилось, что в каждом таком переходе у него небольшой универмаг? Но подбирается и к центральному универмагу.
— Слышал, — вздохнул Пафнутьев.
— Мой человек устроился в доме напротив и видит всех, кто ходит к Цыбизовой. Он установил фотоаппарат на треногу и щелкает всех, кто входит в этот подъезд, кто выходит. Жильцов уже знает, а вот новичков снимает на пленку... Вот посмотри, — оперативник протянул пачку снимков.
Пафнутьев взял снимки, повернулся спиной к окну, чтобы они были лучше освещены и принялся медленно их перебирать. Снимков было много, но не; было твердой уверенности, что все эти люди направлялись именно к Цыбизовой.
— Хорошие снимки, — сказал Пафнутьев.
— Именно.
— Как сердце? Еще трепещет при виде страхового агента?
— Знаете, Павел Николаевич, привыкаю. Это всегда так — чем лучше узнаешь человека, тем меньше оснований его любить. Пока не знаешь человека, все качества ему додумываешь, и, конечно, не скупишься, награждаешь его и тем, и этим... Что вы там увидели? — спросил оперативник, заметив, что Пафнутьев внимательно всматривается в очередной снимок. На фотографии был изображен молодой человек, в черной кожаной куртке, невысокий, широкоплечий, настороженно смотрящий куда-то в сторону-. Пафнутьев сразу узнал его, он с некоторых пор узнал бы его в любой одежде.
Это был Амон.
— Тоже захаживал? — спросил он у оперативника.
— Два или три раза.
— Один приходил, один уходил?
— Да, он, похоже, не любит больших компаний. Думаете, был именно у Цыбизовой?
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— А то уж мы подумали, что он ходит к кому-то другому, хотели отсеять его...
— Ни в коем случае! Это самый важный наш улов. Что «девятка.»? Стоит под окнами?
— Стоит, но, кажется, никого это не интересует.
— Вот этот тип уже клюнул, — Пафнутьев постучал пальцем по физиономии Амона. Он ради «девятки» заглядывал. Куда он дальше направился?
— Не знаю... Такой задачи не было...
— Пусть твой фотограф время от времени наводит свой объектив и на «девятку»... Клиент созрел. Вы ее подготовили как-нибудь?
— Тормоза отключили... Стоит им чуть с места сдвинуться, тут же в кусты упрутся, в забор, в дом... А ребята всегда наготове. Байрамов, — оперативник выдернул из пачки снимков один и положил на стол. — На нем был изображен небрежно одетый, небрежно причесанный человек с брюшком и широкой физиономией. Поза у Байрамова была несколько неуверенной, он отвел руку в сторону, не то ища поддержки, не то предлагая кому-то опереться на его руку...
— Пьяный? — спросил Пафнутьев.
— Это с ним случается.
— Ночку провел в этом доме?
— Именно.
— У Цыбизовой?
— Ну, — утвердительно произнес оперативник. И еще один снимок заставил Пафнутьева удивленно вскинуть брови — он увидел Зомби. Неестественно распрямленная спина, палка, темные очки и напряженность во всей фигуре, какая бывает у слепых, передвигающихся по улице наощупь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88